- Долго не стой тут, - сказал он напоследок и хлопнул дверью, возвращаясь в вагон.
"Исклю-чен, исклю-чен, исключен, исклю-чен…" - стучали колеса.
Саша пытался уверить себя, что он не виноват, что вся вина его только в том, что он "кухаркин сын", к которому ищут случая "придраться". Он повторял и слова доктора, что "доброму тут все равно ничему не научат", он старался думать о гимназии, как школе доносчиков, о которой не стоит жалеть…
И все-таки чувствовал эту потерю, ведь нелепый случай изменил всю его судьбу… и бранил про себя Кольку Землянова: и нужно ему было читать на уроке?! Подвел и себя и других.
Ему представлялось, как будет огорчена его мать. Ведь она так гордилась, что он гимназист. И брат Яков писал: "Ты, Сашка, не балуй, учись, коли выпало счастье…" Вот тебе и выпало счастье!
Саша старался представить себе, что же он теперь будет делать дома. Копать огород? Или пойти на завод? Скажут - молод. Подсобным в малярный цех, где шпаклюют и красят вагоны…
Кончил, кончил курс науки,
Сдал экзамен в маляры!..
До маляра-то попрыгаешь, поучиться еще придётся до маляра-то! - раздумывал он. Не у матери же на шее сидеть дармоедом, верзиле такому! А что это такое "реальное училище" - хуже гимназии или лучше?
Когда он вошел обратно в вагон, все трое его спутников подремывали на своих местах.
Они приехали уже темным вечером. Больничные сани ждали их у коновязи за железнодорожной станцией.
- Что случилось? - тревожно спросил доктор возницу.
- Да что же, Иван Петрович! Привезли ночью из Нефедовой роженицу, сутки до этого мучилась дома. Что в больницу везти, что царские двери бежать в алтаре отворять - все одно не поможет: младенчик-то задом шел наперёд, уж чего там!.. Конечно, скончалась…
- Молодая? - спросил Баграмов.
- Девчоночка. В прошлом году повенчалась. Смеялись тогда, что замужем станет без маткиной титьки скучать… Юль Николавна от ней ни шагу до самой последней минуты не шла… А как та скончалась, так Юль Николавна кричит, будто в родах сама. Жалеет… А кто, кроме бога!
- Из Окоемова доктора звали? - спросил Баграмов.
- Приехал, да поздно. Сказал, что пораньше бы звали, была бы жива. А я так считаю, что хвастает он, Петрович! - добавил больничный возница из местных крестьян, за рассудительность прозванный Соломоном Премудрым. - После смерти чего же ему не сказать, что была бы жива! Старуха Лопатова говорит, что всегда помирают такие. То и в больницу везла, чтобы в ответе не быть, а Юль Николавна и слушать не хочет. Уж так убивается!
- А Павел Никитич что же? - задал доктор вопрос про фельдшера, хотя заранее знал ответ.
"Премудрый" махнул рукой.
- Теперь, гляди, протрезвел! Он ведь знает, что вы ворочаетесь. А так-то за ним побежали - лежит на полу у дьякона в доме, да вместе с дьяконом песни играют, на ноги встать невмочь…
Боль за Юлию и ощущение своей вины охватили Баграмова.
Выскочив без пальто на крылечко, Юля с криком и плачем метнулась к мужу на грудь.
- Она же мне руки ведь целовала, молила… Я ей обещала… Она… она и сама как ребенок… Она… Нет, ты посмотри на нее, какая… Пойдем, я тебе покажу… - бормотала Юлия.
- Я пойду посмотрю, а ты оставайся дома, - твёрдо сказал Баграмов. - Завтра на вскрытии все разберем. Успокойся пока. Ну, Юлечка, Юлька, уймись… отдохни. Ты просто себя истерзала, - уговаривал Баграмов.
Маленькую, замученную тяжкими родами девочку похоронили.
Никто не обвинял ни Юлю, ни не ко времени напившегося фельдшера. Вековой фатализм христианства учил крестьян видеть в смерти один только "божий перст"…
Но с этих дней Юлия Николаевна перестала ходить в больницу, подав заявление об увольнении с должности. Никаких уговоров Ивана Петровича она не хотела слушать.
- Не могу. Недоучка несчастная! Нет, нет, я не смею, не смею, не смею!.. Мышьяк инженерским супругам колоть я могу, а в больнице не смею! - безутешно плакала Юля.
4
Иван Петрович был старше Юлии на восемь лет. По окончании университета он уже с год работал в губернском земстве, когда был направлен на эпидемию кори в ту волость, где было маленькое имение Юлиной матери. Юля тогда только успела кончить гимназию. И, приехав после экзаменов к матери в деревню, взялась ухаживать за больными корью детьми. Несколько свободных вечеров, проведенных Юлией и молодым врачом вместе под ивами над широким прудом, совместное катанье на плоскодонной нескладной лодке, совместное дежурство у постели тяжело больного ребенка местной учительницы и общая радость, когда больной был спасен, сблизили их. Некрасивая, но пылкая и мечтательная семнадцатилетняя девушка с огромными голубыми глазами показалась Ивану Петровичу тем олицетворением женственности, которое навсегда могло дать ему счастье.
Когда эпидемия закончилась, Баграмов уехал в город. С первым же письмом, присланным ему Юлией из деревни, Баграмов получил приписку ее матери, которая приглашала его побывать у них в саду, где уже поспевали яблоки…
Увлеченная Баграмовым, примером его работы на эпидемии, Юлия искренне стала считать медицину самым высоким призванием человека и решила ей посвятить жизнь. Дарья Кирилловна одобрила Юлю. Когда Баграмов приехал по их приглашению в гости, Юлия уже послала в Москву бумаги на курсы.
За несколько лет до этого, с особого разрешения губернатора, Дарья Кирилловна на свои личные средства открыла бесплатную школу садоводства. От всего когда-то большого имения у нее осталось три десятины луга, две десятины пашни да ещё десятин с десяток - тенистый ухоженный сад с плодовым питомником, где крестьянская молодежь уезда обучалась на деле садовническому искусству.
Сентиментальная либералка народнического склада, Дарья Кирилловна несколько раздражала доктора своей напускной добродетелью и стремлением рассматривать каждый свой шаг как "служение народу".
Но разве он собирался связать свою жизнь с Юлиной матерью! Когда доктор приехал к ним в гости, Юля встретила его так, как встречают радостный праздник.
В день приезда Баграмова в деревню Дарья Кирилловна с питомцами своей школы собирала урожай ею самой выведенного душистого сорта яблок, которые она назвала на народный лад: "Дарьюшкин труд". На это торжество к ней приехали двое соседних помещиков с семьями, также любители садоводства, уездный агроном с женой, местный священник, двое учителей сельской школы, и хозяйка всем раздавала с блюда золотистые пахучие яблочки…
Когда уже было роздано все, на балкон поднялись из сада Баграмов и Юлия Николаевна.
- Вот вам за опоздание, дорогие мои, одно на двоих, - шутливо сказала Дарья Кирилловна, подавая Баграмову с блюда последнее яблоко.
Он разломил его пополам.
- Благодарю вас, Дарья Кирилловна, - сказал он. - Мы с Юлей готовы всю жизнь делить пополам одно яблоко.
И в ту же минуту по выражению лиц Юли и молодого врача все поняли, что эта шутливая фраза звучит совсем не шутливо.
- Спешите, Иван Петрович, спешите! - с укором сказала хозяйка. - Зачем - на курьерском? Юля, оставь! Подожди, я тебе дам другое! - направляясь к корзине с плодами, притворно строго остановила она дочку, которой Баграмов отдал половину яблока.
Но Юля впилась в половинку острыми зубками.
- Спасибо, мамуля, нам хватит! - смешливо ответила она, бросив сияющий взгляд на всех окружающих.
- Так что же получается, Дарья Кирилловна, поздравлять или как? - с деланным недоумением спросил старичок сосед.
Дарья Кирилловна развела руками.
- Их уж спросите, Максим Васильич! Видите, нынче как! - сказала она.
- Ну как же не поздравлять! Поздравляем, Дарья Кирилловна! Чудесные яблоки! - нашёлся Баграмов, целуя руку будущей тещи.
- Такие вкусненькие, мамуля! - воскликнула Юля, прижавшись головкой к материнской груди и скрыв на ней своё личико, ставшее прямо-таки очаровательным от сияния счастья и радости в ее огромных глазах…
За поздравлениями гостей и поднявшимся радостным гулом последовала традиционная молитва, от которой и странно было бы отказаться, раз уж в числе гостей случился священник.
На другой день Баграмов простился с невестой и уехал к своим родителям в губернский город, где его отец уже много лет тянул лямку почтового чиновника, живя в убогой наемной квартирке с четырьмя меньшими детьми. Заработок, полученный на работе по борьбе с эпидемией, был заранее предназначен Баграмовым на поездку в Париж, где он думал послушать в течение года сорбоннских профессоров. Убожество жизни родителей с остальною семьей едва не заставило его отказаться от этой поездки. Захотелось отдать им все деньги, но мать запретила.
- В другой раз, Ваня, не сможешь поехать. Женишься, дети пойдут, заботы, нужда. Поезжай и не думай. Обойдёмся! - твердо сказала она.
И Баграмов поехал.
Юля писала ему во Францию, что поступила учиться на фельдшерско-акушерские курсы в Москве и живет у своей тетки, жены профессора.
По возвращении из-за границы летом в Приокск Баграмов нашел свою семью в безвыходно тяжелом положении: отец оказался за пьянство уволенным с почты, младшие братья и маленькая сестренка были одеты в отёрханную бедняцкую одежонку. Мать он застал над корытом, за стиркою белья, среди которого угадал чужие грязные вещи. Он со стыдом только тут понял, что не имел никакого права сидеть на лекциях сорбоннских профессоров… Необходимо было срочно устраиваться на работу, чтобы поддержать семью. Место предложили немедленно на Урале.
Юля с матерью в это время также случились в Приокске, куда Дарья Кирилловна приехала по делам своей садоводческой школы.