- Я посвящу вам ее всю! Вы будете дамой моего сердца. Хотите быть моей Лаурой?
- С удовольствием, мистер Петрарка!
Они остановились около неприветливого здания Портлендской академии, школы, в которой когда-то учился Джек. Он сказал:
- Вот она - моя знаменитая академия. Вы в какой школе учитесь?
- Моя школа далеко. Мы ведь всего месяц, как переехали сюда, в Портленд.
- Не дай вам бог попасть сюда! Всю жизнь буду я ненавидеть эту мою школу. Хуже ее нет во всей Америке. Все учителя здесь сплошные идиоты, они любят только тупых зубрил. Нет, здесь я не был счастлив!.. А вон там, через заднюю ограду, я удирал от мальчишек, которые собирались меня колотить. Я всегда был порядочным трусом в том, что касалось физической боли. Но странно, когда меня действительно загоняли в угол и заставляли драться, то сами побои были в сто раз менее ужасными, чем страх перед ними.
Они пошли дальше вдоль улицы. Она спросила:
- А сегодня вам было страшно?
- В первый момент - очень.
- Тогда почему же вы?…
Джек не ответил, посмотрел на нее. Она отвела взгляд.
- Мы пришли, - сказала она.
Джек мял в ладонях ее руку. Под глазом у него набух здоровенный синяк. И распухшая губа тоже не очень украшала его.
- Вы хотите, чтобы я вас поцеловала? - спросила девчонка.
Она поднялась на цыпочки, дохнула ему в щеку и убежала в свой дом при парке.
- Простите, но я даже не знаю вашего имени!.. - крикнул Джек.
Мисс остановилась, сверкая во тьме колоколом юбки.
- Это прекрасно! - весело ответила она. - Когда вы вернетесь из Европы, вы узнаете его… Прощайте, до свидания, Джон Рид, будущий знаменитый поэт!
- Помните, что теперь вы моя Лаура! - сказал Джек.
- Не забуду. Я сама найду вас, как только прочту вашу книгу.
Счастливый поэт постоял, глядя вслед убежавшей мисс, потом, насвистывая, двинулся вдоль улицы.
Мексика. 1913 год
Залитый солнцем двор, обнесенный служебными постройками. У колодца овцы и несколько мулов. В сторонке, на земле, лежат четверо оборванных крестьян-пеонов: пожилой - это отец, а рядом - трое его сыновей, одному тринадцать лет, другому - пятнадцать и третьему, здоровенному мужчине с обнаженным могучим торсом - двадцать пять. Он тоже бывший крестьянин-пеон, а теперь - майор повстанческой армии Вильи по имени Сальвадор Гонсалес, или Чава Гонсалес, как зовут его друзья. На каждом из лежащих сидело по веселому красивому мужчине в расшитых золотыми галунами одеждах, в широких красочных сомбреро, а Чава Гонсалес был распластан под троими. Другие такие же красивые и веселые мужчины, как и те, что сидели на лежащих, занимались тем, что надрезали бритвами кожу на подошвах у пеонов и лоскутами сдирали ее, обнажая кровавое мясо… Крестьяне не плакали, не кричали - они просто заходились в каком-то зверином мучительном вое. Один только майор Чава Гонсалес не издавал ни звука. Волосы на голове его слиплись от крови. К нему шагнул один из мужчин, лет двадцати трех, одетый богаче других. Это был Анастасио Аредондо, молодой хозяин асиенды, и кроме того капитан армии федералистов, по прозвищу "Красавчик".
Капитан Аредондо ткнул сапогом в раненую голову лежащего, ехидно осклабившись, сказал:
- Восхищаюсь вашим мужеством, компаньеро!.. И сочувствую.
Чава, придавленный тремя дюжими мужчинами, поднял голову и, найдя еще в себе силы улыбнуться, хрипло произнес:
- Боишься меня, Красавчик?
- Я понимаю - обидно… - продолжал капитан Аредондо. - Майор, а попался, как щенок!.. Впрочем, ты такой же майор, как твой Вилья генерал, - он не выдержал интонации и сорвался. - Бандит! Неграмотная скотина!
Чава Гонсалес снова приподнял голову.
- Два раза ты ускользал из моих рук. В третий - не уйдешь!
Капитан снова осклабился.
- Третьего не будет, компаньеро. И вообще для тебя уже больше ничего не будет. Через несколько часов твои глаза будут клевать грифы. - Он оглядел своих приятелей и весело добавил: - Но сначала вы всей семьей станцуете нам "Кукарачу!"
Веселые мужчины громко рассмеялись.
…Вконец измученный Джек поднялся на холм. Остановившись здесь и оглядевшись, он увидел за границей кустов равнину и обширную асиенду на ней с высоким помещичьим домом из камня.
Но он больше не мог сделать и шага. Ноги его дрожали, подкашивались. Рухнув на землю, Джек полулег, опираясь спиной и затылком на ствол небольшого дерева.
Он все смотрел и смотрел на асиенду, на помещичий дом, окруженный высокими деревьями, на которых цвели красные цветы. Потом он прикрыл глаза и перед ним снова поплыли картины его недавнего прошлого, казавшегося ему сейчас, здесь, невозможно далеким и почти$7
Америка. 1912 год
На свежей могиле с надписью "Чарльз Джером Рид" Джек со слезами на глазах выводил строки стихов, посвященных своему отцу. Они начинались так:
"Спокойно он лежит здесь
В доспехах из храбрости.
Которые мог носить только он один…"
Джон Рид отпрянул от могилы, очутился между убитой горем матерью и другом его отца, знаменитым журналистом Линкольном Стеффенсом, маленьким, щуплым и вместе с тем очень элегантным. Он крепко взял Джека за руку. В тишине звонко щебетали птицы. Позади стояли остальные родственники и горожане, пришедшие на похороны. И еще, вроде бы как-то рядом и не рядом, с Джеком стояла его невеста француженка Николь, которую он привез из Европы.
Люди расходились с кладбища. Линкольн Стеффенс увлек вперед Джона Рида.
- Прости, Джек. Ты знаешь, как я любил твоего отца. Ты имеешь право сегодня плакать и ни о чем не думать, но мне необходимо немедленно уехать в Нью-Йорк и поэтому ты должен выслушать меня.
Джек вздрогнул, его взгляд остановился на группе горожан, которые уступали ему дорогу.
- Я ненавижу вот этих, - сказал он Стеффенсу сквозь слезы. - Лицемеры, зачем они пришли сюда? Я знаю - они рады, что мой отец умер.
- Ты становишься взрослым, мой мальчик. Конечно, рады. Твой отец, как федеральный судья, попортил им немало крови. Честнейший человек, он терпеть не мог этих свиней, наживающих деньги незаконным путем.
Они отошли в сторону.
- Я слушаю тебя; Стеф.
- Итак, во-первых… - начал Линкольн Стеффенс, - ты должен как можно быстрей приехать ко мне в Нью-Йорк, и я завалю тебя такой кучей работы, что ты меня возненавидишь за это.
- Спасибо. Именно это мне сейчас и необходимо.
- Мы организовали новый журнал "Мэссиз". Собрались неплохие парни… Во-вторых, прости меня, но кто эта кукла, что все время крутится около тебя?
Джек малость обиделся.
- Это не кукла. Это моя невеста. Ее зовут Николь.
- Любовь с первого взгляда?
- Да. - С некоторым вызовом ответил Джек. - Мы познакомились в Париже и в первый вечер объяснились.
Линкольн Стеффенс ласково сказал:
- Джек, послушай меня. Ты начинаешь новую жизнь. Начинать новую жизнь с женитьбы - катастрофа. Я не против женитьбы вообще, я имею в виду данный случай.
- Что ты имеешь против Николь, Стеф?
- Все. Вся моя жизнь против таких, как она. Девяносто процентов француженок, впрочем, так же и американок, как бы они ни притворялись экстравагантными, в сущности своей - недалекие расчетливые мещанки. А Литература и Расчет не могут ужиться в одном доме.
- Моя Николь не такая.
- Я разговаривал с твоей матушкой, Джек. Она конечно же никогда ничего тебе не скажет, но она в ужасе от твоей очаровательной французской куколки.
Джек наморщился, помолчал.
- Но я же… Я люблю ее, - не очень уверенно сказал он. - И вообще уже поздно: я привез ее сюда, мы обручились… я дал слово, в конце концов!
- Нет, Джек, еще не поздно. Пока это все исправимо.
- Нет.
Джек отвернулся и вдруг увидел стоящую у входа на кладбище ту самую мисс - его "Лауру", которую он когда-то проводил до дома и так не узнал ее имени. Она не решалась подойти, не решалась сказать слова. Только печально смотрела на Джека.
Он тоже не смог подойти к ней и тоже только печально смотрел на нее. Линкольн Стеффенс проследил за их взглядами, усмехнулся и сказал:
- Тем более.
Мексика. 1913 год
Лежащий под деревом Джек открыл глаза и увидел, что на пространстве, раскинувшемся перед ним, произошли изменения: от асиенды по направлению к нему через выжженную солнцем равнину двигалась странная процессия: три всадника ехали шагом, а перед ними какие-то люди то прыгали, то приседали, то наклонялись, то снова выпрямлялись… Это было похоже на танец еще и потому, что в руках у одного из всадников можно было различить гитару, только звуки ее не долетали до Джека.
Во всяком случае там не стреляли, и он решил пойти к этим людям.
Спустившись с холма, он двинулся по узкой тропинке, проложенной через колючие кусты, которые снова скрыли от него и асиенду, и людей на равнине.
"Танец", который видел Джек, можно было назвать "танцем смерти". Этот танец на равнине исполняли пеоны, наказываемые за побег.
Старый крестьянин и двое его младших детей, крича и завывая от мучительной боли, стонали, приседали, падали на колени. Живое кровоточащее мясо на их лишенных кожи подошвах терзали острые камни, горячий песок и колючки, на которые им приходилось ступать… Кровавые следы оставались за ними.