- Ну вот, так я и рассуждал, - продолжил Шереметев, пригубив малиновой наливки из тончайшей рюмки, - швед пойдёт на шлёнскую границу и там будет зимовать, потому что в Польше ему не прокормиться. А уж в Саксонии пополнит свои войска рекрутами, набогатится, отдохнёт и только после того будет наш гость. И потому не надобно было давать ему в Польше генеральную баталию, ибо ежели бы какое несчастие учинилось, то бы трудно было иметь ретираду...
Да, Артемий понимал, что если бы в Польше дали сражение Карлу, то трудно было бы избежать разгрома.
- Отступать, отступать до своих границ, а уж у себя, когда нужда того требовать будет, отважиться на генеральное сражение. А пока томить неприятеля, устраивать ему засады, внезапные вылазки, мешать везде, разорять запасы...
Борис Петрович говорил и говорил, и Артемий словно бы обозревал весь театр войны. Да, Шереметев был красноречив и умел рассказывать ярко. Будто видел перед собой Артемий, как отступали русские войска, как входили в пустые деревни: не только провианта было не сыскать, но и жителей никого не было. Но и Карлу пришлось нелегко: он преследовал русских на территории, опустошённой отступавшими.
- Карлус всячески нас втравлял в генеральное сражение. И поддайся мы таковому его намерению - не устояли бы. Пётр Алексеевич не раз говаривал: "Искание боя генерального суть опасно - в единый час всё ниспровержено, - того для лучше здоровое отступление, нежели безмерный газард".
Шереметев пытливо заглянул в глаза молодому офицеру - внимательно ли слушает, понимает ли - и увидел безграничное любопытство и ожидание дальнейших рассуждений. Давненько не приходилось уже Борису Петровичу видеть такие заинтересованные и горячие глаза. "Хорош офицер будет, - подумал он, - возьму к себе в адъютанты". И продолжал рассуждать:
- Нынешнего года в месяце феврале простоял Карлус в Сморгони более месяца. Мы уж было решили, что более не тронется, а ежели так, то уж до июня никаких дел не будет. Он, однако, тронулся до Радошковичей, да здесь и застрял на три месяца. И мы, как видишь, уютно остались на зимних квартирах и тревожим Карлуса только лишь разведкой, лазутчиками. Выведываем. И теперь всё зависит от того, куда повернёт Карлус. Ежели на Москву - преградим, ежели на Псков - там Апраксин, ну а ежели свернёт к нам - пополниться ему надобно, - то и тут дадим ему генеральное. Так что готовься, будешь адъютантом моим, - неожиданно закончил Борис Петрович. - А что сидел без дела, так и хорошо: надобно силы копить к предстоящей жестокой битве...
Как в воду смотрел старый фельдмаршал. Весной, в июне, едва зазеленела земля, состоялась генеральная баталия - Полтава.
Глава четвёртая
Не в пример Измайлову, жизнь в Петербурге покатилась весело и шумно. Каждый день то в ассамблею, то на родины, то на крестины, то к Прасковье гости, то она с дочерьми к ним.
Встретил своих родственниц царь с большим почётом. Едва доехали до Новгорода на шестёрках лошадей, запряжённых цугом, велел Пётр расседлать гнедых и дальше плыть по воде. Боялась Прасковья воды, никогда не видела такой неоглядной водной глади - что в Измайлове, пруд да озерки сделанные, да речка какая-никакая. А тут... На реке Волхове путешественников ждали богато убранные, нарядные суда. Каюты просторные, палубы песком надраены, все медные ручки горят на солнце. На высоких мачтах - паруса белые, а если безветрие - тотчас в отверстиях в бортах ощетинится корабль вёслами громадными, и по счёту опускаются они и поднимаются. Плыви, сколько хочешь.
Анну привлекало всё, и она то и дело бегала по всем палубам, осматривалась кругом, а больше всего любовалась проплывающими берегами. То-то после вечных сумерек кареты простор и свобода! Жаль, что нельзя пострелять тут дичи: её полно, но с борта судна Пётр палить запретил - мало ли в кого можно попасть.
А уж когда выплыли корабли из Волхова в Ладожское озеро, тут и Прасковье не удавалось усидеть в роскошной каюте. Глядели все на простор водный и теперь только понимали, почему прикипел Пётр к воде, почему стал строить корабли. Красота неоглядная - вдали зеленеют берега, по самой воде, по нешибким волнам протянулись солнечные дорожки, а ночью словно серебро насыпано прямо от самого корабля до дали дальней.
Удивительное это путешествие запало в души всех трёх сестёр, и даже Прасковье осталось только удивляться и любоваться раскинувшимися водными просторами.
Лишь на подходе к Шлиссельбургу - высоченной крепости на острове, Орешке - прохудилась погода. Набежали тучи, нахмурились волны, закачались суда с боку на бок. Налетел ветер, вмиг стало пасмурно кругом, и всё, что казалось зелёным и радостным, вдруг посерело и уже не радовало глаз. Вода из серо-голубой сделалась чёрной, белые барашки завились на гребнях волн. Словно рассердилась погода, что дала такую поблажку людям, насупила брови и размахнулась ветром, дождём, хмуростью.
Но несмотря на погоду гости были встречены орудийным залпом. Пушки палили долго, по числу прибывших гостей, и царица Прасковья зажимала уши: не привыкла она к орудийному бою, каждый раз вздрагивала и в ужасе закрывала глаза.
Пётр ласково приобнял невестку: дескать, не бойся, в твою честь пушки палят, - подвёл её к строгому, неулыбчивому адмиралу Апраксину.
- Жалуй гостей, хозяин, - сказал ему Пётр. - Дорогие гостенёчки, долгонько ехали-плыли.
Адмирал расстарался. Вся-то крепость небольшая, стоит посредине реки, широкой волной вытекающей из Ладоги. По одну сторону - северные хилые края с убогими деревеньками, мшистой, пружинящей под нотами землёй, с чёрными днищами лодок, вытащенных на берег, словно лежащие на покое тюлени, с хлипкими корявыми берёзами, не растущими высоко под суровым северным небом. С другой - та же вода да на взгорье стоят, подходя к самой реке, крепкие осины, сосны и ели. Темнеют кромкой подступающие к самой воде леса, зелёный ковёр травы перемежается неяркими лесными цветочками.
Обошли крепость в полдня, рассмотрели все бастионы, крепостные стены, по которым шестёркой лошадей проехать можно, тяжёлые чугунные решётки с острыми краями, каналы, прорытые в воротах крепости, чтобы можно было заходить сюда прямо с Невы.
У кордегардии выстроились солдаты, бравые молодцы. Пётр по привычке крикнул:
- Здорово, ребята!
И зычный гул лужёных солдатских глоток ответил на приветствие так громко, что слетели с верхушек деревьев стаи ворон и пронеслись над крепостью, словно рассыпалась в небе горсть чёрных семечек.
За длинным столом в просторном комендантском доме царице пришлось сесть рядом с Катериной Алексеевной, давней фавориткой Петра. При встрече хоть и морщилась в душе Прасковья, а виду не показала, что боярская спесь не позволяет целоваться с портомойкой. Да и царевна Наталья Алексеевна, любимая сестра Петра, любила новую суженую царя, хотя и не венчанную. А девчонки прилипли к Катерине: и где такой фасон платья достать, и как бы и им такой соорудить.
Екатерина Алексеевна и вправду сразу привлекала к себе добрым ясным лицом, чистыми карими глазами и высоко зачёсанными волосами. Декольте обнажало её полные крепкие плечи, туго обтягивало высокую грудь, а изумрудные камешки в ожерелье так изящно оттеняли нежную красоту шеи, что дочери Прасковьи разволновались. Им тоже захотелось быть такими нарядными, носить такие широкие, на обручах, платья из парчи, затканной золотом, такие браслеты и серьги.
Екатерина улыбалась, ласково советовала девицам, где каких мастериц искать, какие узоры делать на белых муслиновых платьях, как обтягивать множеством аршинов материи обручи, чтобы не виделись железные ободья, и как придерживать сбоку платье, чтобы не запнуться о его длинный подол.
Смотрела Прасковья на милую сердцу Петра женщину и понимала, что она привлекательна, не жеманна, манеры её просты и обходительны, что может и глоток вина выпить с толком, и танец протанцевать изящно, а уж новомодные великолепные платья носит так, как не носила и она, царица. "Что значит манеры", - вздыхала Прасковья. Знала, что царевна Наталья Алексеевна многому научила Екатерину, но было в той что-то от самой природы привлекательное, притягивающее и располагающее.
"Вишь ты, - думала Прасковья, - портомойка, а держит себя, словно королева", - и переводила взгляд на своих дочек, неуклюжих ещё, ступить как следует не умеют, ведут себя то слишком заносчиво, то искательно. Болтать не могут не то что по-немецки, по-русски-то едва языком шевелят, только и кивают головами, если царь о чём-то спросит, не умеют завести речи. А ведь Остерман, немец, их воспитанием занимался. Да ещё французишка танцам учил. А всё без толку. Нет, надо вот просто глядеть, как держится Екатерина, да набираться от неё новоманерных жестов, выражений лица и улыбок. Нехитра, кажется, а все к ней с уважением. Умеет блюсти расстояние и в то же время весела и обходительна.
Каждый тост царя сопровождался пушечным выстрелом. Пили много: за Отечество, за Россию, за государя, за всех членов царской фамилии...
Пять дней пробыли в Орешке гости. Пять дней бушевала Ладога, тащила с тяжёлыми чёрными волнами громадные льдины, вертела вырванными с корнем деревьями. С громким плеском разбивались о подножие каменных стен озверевшие волны, но царевны стояли на самом верху, и до них не долетали брызги, только мелкая водяная пыль оседала на пуховых платках, покрывала молодые лица.