- Мы накладывали на камни красный цвет, затем - алый, потом - снова красный, наконец проложили световой колодец, и тогда появился божественный свет.
- Ты все время следовал красной дороге? - рискнула спросить я. - Почему ты сошел с нее, приступив к фреске?
Мой вопрос застал Клиоса врасплох. Ярость его куда-то делась, он перестал слушать меня и бросился к своим кистям и краскам. Ему уже нужна была наша с Нарсэсом помощь.
- Скорее сделаем эту алую дорогу, такую алую, как чувство, что обжигает меня.
Теперь он - весь стремление к действию, ему надо увлечь этим и нас, подчинив ритму, который слышен пока только ему.
Мне бы хотелось подумать над вопросом, который я задала Клиосу и который его настолько смутил. Но он не дал мне времени - вложил в руку кисть, быстро и точно показал, какие должны быть цвета и куда мне следует наносить соответствующую краску… Пока он с Нарсэсом будет готовить новую порцию красок, я должна без промедления приступить к делу. Потом, оставив заниматься красками одного Нарсэса, Клиос снова вернулся к фреске: перед ней начался то ли его преисполненный любви танец, то ли военные приготовления к битве. Он касался фрески точными редкими мазками. Иногда просто обрушивался на нее, будто желая ранить изображение, оспорить его. В другой раз он, наоборот, приближался к нему с беспредельной нежностью и едва касался кистью краски. Его беготня, оленьи прыжки, водопад чувств и жестов завораживали, и весь мир перестал существовать для нас.
Солнечный бог под кистью Клиоса алел, полыхал в потоках собственной и Пифоновой крови. Страдание и гнев изуродовали его прекрасное тело. Красный цвет, оказавшись замкнутым в черных контурах, приобретал огромную мощь и власть. Однако свет на фреске не переставал распространяться на все новые участки живописного поля, и вот уже неуклюжее чудище просто купается в нем.
Наступил вечер, Нарсэс зажег факелы, но Клиос не мог остановиться - дикий его танец посвящал нас в тайны и уносил в своем вихре прочь. Силы покинули меня, Клиос помог мне сесть, и движения его обрели неожиданную нежность. Вдвоем с Нарсэсом они устроили мне ложе у алой стены, чья шероховатая поверхность вселяла уверенность и покой, и я заснула.
Ночью я не раз просыпалась - мужчины работали, потом перед фреской остался один Клиос. Даже во сне я ощущала то странное дрожание и беспокойство, которые окутывали фреску из-за его бесконечного кружения вокруг нее и непреклонной мысли.
Утром, когда я проснулась, Нарсэс сказал, что Клиос работал всю ночь. Фреска закончена, и теперь он отдыхает. Тезей прислал нам роскошный обед. Клиос разделит его с нами и покажет фреску, которую он пока скрыл от наших глаз, завесив куском ткани.
Появился Клиос - бесшумно; волосы торчали во все стороны, его прекрасное загадочное лицо осунулось от усталости. Все мы втроем, голодные и измученные, ели почти в полной тишине, но радость, что работа выполнена, была общая. Я с удивлением заметила, что световой колодец дает света меньше, чем вчера.
- Я его наполовину закрыл, - пояснил Нарсэс. - Клиос полагает, что свет должен не литься, а сочиться, как кровь из раны.
- Но не слишком ли темно станет в святилище?
- Теперь здесь иной свет, - ответил Клиос. - Выходи наверх, наружу, - сказал он, когда я попросила открыть фреску, - и медленно продвигайся внутрь, как и те, кто приходят сюда молить божество.
Когда входишь в пещеру, фреска сначала тонет в алом и красном, и различить ее можно лишь сквозь идущие от нее глухие цветовые волны. Световой колодец уже не освещал фреску, как вчера. Наоборот, всеми красками тянулась она к сочащейся солнечной ране, которую Клиос посмел нанести на купол пещеры. Когда глаза привыкли к тревожной тьме и полыхающему свету дорожки, из полумрака - с возрастающей силой - стали проступать фигуры Пифона и лучника, сошедшихся в схватке. Божество и чудище купались в крови, шерсть змея из серой превратилась в синюю, и там, где тела их почти соприкасались, на синей шкуре виднелись кровавые пятна. Тело же торжествующего бога, наоборот, утратило сияние, и уже не кажется, что соперники противостоят друг другу, они, скорее, сжимают друг друга в объятиях, поддерживают.
Клиос открыл нашим взорам нижнюю часть фрески. Теперь там полыхало поднимающееся с пола пламя, оно разделяет сражающихся, доходя каждому из них до пояса. Пламя это родилось из пыла битвы, и оно говорит, что это - не столкновение противоположностей: сражению не будет конца. Языки пламени - единственная часть фрески, где нет крови или почерневших от напряжения мускулов. Всполохи желтого и сияющей белизны сверкают триумфом радости. Пламя своим лучезарным светом освещало на фреске противников, согревало и восполняло то, чего недоставало в свете, сочившемся из небесной раны на куполе.
И снова верх одерживали сила и молодость. Поднимающееся над горизонтом солнце заставляло чудище отступить и освобождало пространство для света. Свет этот, грозя сжечь Пифона, изгонял его, но не побеждал - просто чудище не могло находиться там, где был свет, и у него не оставалось ни малейшей надежды на реванш. Воинствующий огонь, сжигая соперников, наделял их и новым качеством. И из этого союза, на который они оказались обречены здесь и в Дельфах, союза единого и многообразного, будут звучать слова пророчества.
Мы долго не могли отвести глаз от этого нового и загадочного рождения богов и единого, нового божества. Потом Клиос попросил Нарсэса отправиться к Тезею и сообщить, что фреска закончена. А пока они не пришли, я принялась помогать Клиосу: надо было нанести на фреску еще несколько мазков.
- Если ты вернешься в Фивы, - Клиос вдруг резко обернулся ко мне, - тебе придется ступить на эту красную дорогу и тебе будет угрожать большая опасность, ты окажешься в самом центре войны между твоими братьями. Это столь необходимо, Антигона?
Я не сразу повернулась к нему - я продолжала накладывать мазки там, где он указал.
- Я не уходила с дороги, Клиос, - прозвучал наконец мой голос, и я выпрямилась.
Клиос не рассердился.
- Ты думаешь, что Эдип одобрил бы твое решение? - спросил он, взяв меня за руку с такой нежностью, которой раньше я не замечала за ним и которая наверняка появилась благодаря Но, его жене.
- Конечно, нет.
Клиос уже понимал, что разговор наш зашел в тупик, но не мог остановиться.
- Но почему, Антигона, почему?
Я чувствую, как в голосе моем начинает звучать металл.
- Почему?.. Потому что я не Эдип. Я - это я. - И слезы хлынули у меня из глаз.
На ненавистном этом "я" голос изменил мне, а Клиос понял, что говорить тут нечего и он должен принимать меня такой, какая я есть. Он усадил меня рядом с собой в глубине пещеры, в алой бесконечности. Нам обоим было одинаково грустно, и мы тонули в речушках и реках, в потоках красного цвета. Мы сжигали наше горе, нашу надежду в костре битвы, в этом огненном обмене, от которого горели наши глаза и пламенели сердца, и так будет до тех пор, пока будет жить любовь к краскам. Силы изменили Клиосу - он заснул подле меня. Рана, которую столь тщательно и точно рассчитал он, нанося на купол пещеры, впустила в нее частичку неба, и благодаря свету, сочившемуся через колодец, черный цвет уравновешивался надеждой, а красный не убивал.
Когда вместе с Нарсэсом появился в пещере царь, Клиос все еще спал. Работа, которую он исполнил за столь короткий срок, так велика, что Тезей не захотел будить его. Когда глаза царя привыкли к полутьме, разлитой в храме, он начал с разных сторон рассматривать фреску - расхаживал перед ней, садился на землю и, закрыв глаза, погружался в свои мысли.
С мимолетным стоном проснулся Клиос; можно было подумать, что его покинула уверенность, испытанная им утром, когда он понял, что завершил свое произведение.
- В той фреске, которую я видел прежде, - проговорил, обращаясь к нам, царь, - было больше триумфа. Может быть, она даже была красивее. Ну и что: триумф недолог, а красота не вечна, преходяща. Ты, Клиос, со своими друзьями пошел дальше и сумел выразить надежду Афин. - Он замолк и неожиданно произнес: - А что значит этот синий цвет в оперении чудовища?
Клиос никогда не пояснял ни одного из своих произведений.
- Не знаю, - ответил он. - Фреске нужен был синий, и я положил его туда, где необходимо.
- А ты, Антигона, - Тезей обратился ко мне, - что ты чувствуешь, глядя на этот синий?
- На синий? - я от удивления не могла сразу сообразить, что ответить. - Синее чудовище - это… море.
- Разумеется, - Тезею понравилась моя мысль. - Это мощь Афин, которую бог должен сдерживать силой своего взгляда.
Тезей еще раз поблагодарил Клиоса и Нарсэса за работу и попросил меня проводить его. Когда мы оказались у самого выхода из пещеры, Тезей сказал, что в Фивах я могу оказаться в большой опасности. Ему же нужна жрица для Алого храма, вдохновенная жрица, и я для этого вполне подхожу. Если я приму это его предложение, то сослужу службу не только для Афин, но и для Эдиповой славы, для памяти о нем.
И такая сила, и такая доброта были в его словах, что язык мой не поворачивался произнести слова отказа, сказать "нет". И только через мгновение, превозмогая печаль, я смогла покачать головой - в знак несогласия. Тезей - серьезный политик, одаренный человек, царь, требовательный к себе и другим, - не привык, чтобы ему отказывали, и я боялась, что он рассердится и сочтет мой отказ оскорблением. Взгляды наши встретились, и в его глазах я прочла одобрение. Он переступил порог Алого храма, выпрямился во весь рост на морском ветру. Молча взглянул он на меня еще раз и царственным жестом благословил.