Так пришлось мыть полы бедному нарядчику пятнадцать дней подряд. Голова и горло болели. Руки, казалось, отваливались, а перед глазами стоял плотный розовый туман. В довершении ко всему, Иван порезал каким-то образом палец, и он загноился. С каждым движением тряпки по полу боль волнами перекатывалась и ударяла в голову…К тому же он отморозил пальцы, когда ходил за водой к колонке, стоявшей метрах в пятидесяти от учебного корпуса, и они онемели. Последние мартовские морозы были не очень сильные, и Иван долго не мог понять, как это он умудрился отморозить пальцы. Впрочем, тогда он ни о чем не думал, а лишь таскал воду и мыл пол как будто в состоянии гипнотического сна.
Постепенно оштрафованный курсант стал превращаться в некое подобие человека и утрачивать всякие естественные чувства. Так, он впал в совершенную апатию и был близок к тому, чтобы "послать" подальше и дневальных, и командира отделения, и даже замполита. Чувствуя, что силы у него иссякают, и впереди маячит только смерть, Зайцев бросил на исходе пятнадцати суток нарядов ведро и пошел к командиру отделения.
За это время в роте произошли некоторые изменения. Часть сержантов, отличившихся добросовестным выполнением приказов военачальников, получили право на краткосрочный отпуск на родину. В числе отпускников оказался и командир отделения Зайцева сержант Попков. Вместо него временно был назначен командиром курсант Дашук. Узнав об этом, Иван почувствовал некоторое облегчение: - Уж свой-то брат мне никак не откажет!
Однако Дашук, пыжившийся от важности и не знавший как оправдать высокое доверие своих командиров, даже не стал слушать Зайцева. - Я не отпущу тебя в медпункт, - заявил он. - Если хочешь, обращайся к Крадову, пусть он решает, а я не желаю за тебя отвечать!
Иван поплелся к Крадову. - Товарищ сержант, - обратился он к нему, дрожа от озноба, - разрешите мне пойти в медпункт?
- Ах, ты, падло! - заорал Крадов. - Ты еще о медпункте смеешь просить?!
Он размахнулся и ударил Ивана кулаком по лицу.
Это переполнило чашу терпения курсанта.
- Ах, так! - выпрямился он, почувствовав даже некоторый прилив сил. - Ну, что ж, тогда я не буду спрашивать ничьего разрешения!
И, повернувшись спиной к Крадову, он медленно побрел из казармы вниз на улицу. Как добирался до медпункта и о чем он говорил с санинструктором, Зайцев не помнил. Очнулся он на больничной койке лазарета лишь на следующий день и только тогда понял, что в самом деле заболел и получил временную отсрочку от бесконечных нарядов.
Г Л А В А 23
К Л Я Т В А М Е С Т И
Целых десять дней провел в лазарете курсант Зайцев. Три дня держалась высокая температура. Болели руки и ноги, ломота в суставах мешала спать. Ко всему еще распухли пальцы рук. Санинструктор Пинаев посоветовал держать их под горячей водой, которая периодически подавалась через водопровод в умывальник лазарета. Иван воспользовался советом Пинаева. Действительно, пальцы перестали болеть, однако еще больше распухли. А распухшие места приходилось срезать лезвием бритвы. Целые куски полусгнившей плоти легко и безболезненно отваливались, и постепенно пальцы приобрели нормальный вид. С гнойником, который уже неделю мучил Зайцева, Пинаев справился довольно легко. Взяв обычные ножницы, он вскрыл ими рану и срезал все подозрительные на вид багровые участки кожи вокруг нее. Во время этой процедуры Иван несколько раз покрывался обильным потом: боль была невыносимая!
- Ничего, не робей, казак, атаманом будешь! - насмешливо произнес вошедший в процедурный кабинет подполковник Северов. - Кто тебя так мучил, дорогой? - Он с сочувствием посмотрел на Ивана. - Неужели ты еще раньше не мог придти в здравпункт, когда только начиналось нагноение?
- Не мог, товарищ подполковник.
- Почему?
Иван вкратце рассказал о том, что сержанты не отпускали его в медпункт, считая симулянтом.
В это время Пинаев продезинфицировал рану перекисью водорода, намазал ее ихтиоловой мазью и завязал: - Иди с Богом!
Но подполковник Северов задержал Зайцева. - Подожди, - сказал он. - Сядь. Расскажи мне все, что с тобой приключилось.
Иван не стал жаловаться и изливать свою злость на несправедливость. Он просто сказал, что получил несколько нарядов на работу и их добросовестно отбывал.
- Так сколько же нарядов ты получил? - допытывался военврач.
- Пятнадцать, товарищ подполковник.
- Что? Как пятнадцать? Всего за службу в батальоне?
- Да нет, пятнадцать нарядов подряд!
- Не может быть?! - удивился Северов, но, взглянув пристально на Ивана, возмутился: - Ну, и негодяи! Да кто им дал право так издеваться?! Я сейчас же доложу обо всем командиру части!
- Товарищ подполковник, не надо, ни в коем случае! Разве вы не понимаете, что тогда произойдет? Все будут говорить, что я выдал своих командиров, что я закладываю товарищей!
- Вот так все вы! - огорчился Северов. - Когда дело касается разоблачения негодяев, вы боитесь свидетельствовать на них! Впрочем, это ваше дело, коли вы готовы терпеть все эти муки! - И с этими словами он вышел из комнаты.
- Да, капитально они тебя помучили! - посочувствовал Зайцеву Пинаев. - И температура у тебя держалась не столько от простуды, сколько от переутомления! Я уж думал, не воспаление ли легких! Специально вызвал из дому подполковника Северова! Слава Богу, что все обошлось!
- Спасибо вам, - сказал Зайцев. - Если бы не вы, конец бы мне настал!
- Да ладно, - махнул рукой санинструктор. - Такая уж наша служба, чтобы людей спасать!
Пинаев, конечно, преувеличивал свои гуманистические достоинства. По сути, он был довольно грубым и даже, порой, жестоким человеком. Мягкое отношение к Зайцеву было довольно трудно объяснить.
Вообще-то Иван обнаружил в себе способность вызывать симпатию у весьма суровых людей. Особенно парадоксально было то, что его никогда не обижали именно те, кого не просто боялись, а, лучше сказать, страшились окружающие. По-доброму относился к нему железный и беспощадный прапорщик Москальчук. Теперь вот и Пинаев. Санинструктор тоже был одним из тех, кого боялись молодые солдаты. Так, однажды он свернул челюсть одному "молодому" воину, осмелившемуся высокомерничать перед ним. Рассказывали, что тот молодой солдат был чуть ли не генеральским сынком и через три месяца после службы в хозяйственной роте его забрали домой, а в роте он продолжал числиться, как проходивший службу, до самой демобилизации. Так вот, тот товарищ, утомленный воинской действительностью, пожелал быть помещенным в лазарет на льготных условиях, то есть не будучи больным. Такие исключения Пинаев делал только для "стариков" и своих друзей. Но для "салаги"? К тому же симулянт вел себя вызывающе: заявил, что болен и знает о том, что в здравпункт часто помещают на отдых и более здоровых людей, чем он. Само-собой разумеется, санинструктор вскипел. Он, как уже было сказано, мощным ударом кулака свернул наглецу челюсть. Однако через некоторое время в медпункт прибежал старшина хозяйственной роты и привел пострадавшего воина назад. Зайдя в процедурную комнату к Пинаеву, старшина сказал ему, что симулянт - сын высокопоставленного военного, и что за свои действия санинструктор может быть сурово наказан. Пинаев не испугался. - Где больной? - громко вопросил он и вышел в коридор. Там скромно сидел пострадавший. - Ну, что, - грозно спросил санинструктор, - будешь жаловаться на меня папочке?!
- Н…н…нет, - пролепетал молодой воин и показал рукой на вывихнутую челюсть.
- То-то же! - смягчился Пинаев. - Иди-ка сюда! - И он с размаху ударил его кулаком по лицу, но уже с другой стороны. Симулянт взвыл от боли, но челюсть вернулась на свое место. - А теперь, парень, валяй отсюда! - с гневом промолвил Пинаев. - И смотри, если пожалуешься своему папочке, пеняй сам на себя: тогда лечение тебе уже не потребуется!
Недавний герой безмолвно покинул медпункт и, несмотря на ужас старшины, присутствовавшего при "лечении", история эта развития не получила. И, тем не менее, для молодых воинов, да и прочих симулянтов, этот урок, слухи о котором разошлись по всей части, сослужил такую службу, что все стали и уважать и бояться санинструктора. И вот этот знаменитый лекарь с добротой, вниманием и уважением относился к Зайцеву! Разговаривая с Иваном, он не обнаруживал ни тени высокомерия, никогда не грубил, словом, относился к нему, как к равному. Чувствуя это, Иван не мог не гордиться собой.
Вообще-то между людьми существует какая-то необъяснимая, но тесная душевная связь. Так, слабые чувствуют друг друга еще до того, как познакомятся поближе. Точно так же обстоит дело и с людьми сильными. Бывает, одного взгляда, движения руки, сказанного слова становится достаточно, чтобы понять: это свой, это - хищник, а не жертва!
Что-то такое, видимо, чувствовал в Иване и Пинаев. Несмотря на тщедушное тело, физическую неразвитость, в Зайцеве таился необъятный запас душевной силы. И это роднило его с сильными, независимыми людьми, которые, в свою очередь, ощущали в нем скрытую для большинства, но заметную для них уверенную поступь лидера.
Итак, курсант Зайцев стал выздоравливать. Как только под воздействием ихтиоловой мази исчез нарыв (а это произошло совершенно безболезненно: Иван наутро обнаружил, сняв повязку с пальца, что рана совершенно очистилась), спала температура и стали заживать обмороженные руки. Но на следующий день он неожиданно почувствовал сильную боль в горле. В течение трех дней эта боль нарастала, и, в конце концов, стало затруднительно принимать пищу. Пришлось вновь обратиться к Пинаеву. Осмотрев горло, санинструктор покачал головой: - Никак стоматит, детская болезнь?
- А что это? - удивился Зайцев.