Москальчук пристально посмотрел на Ивана. - Что за чертовщина? Неужели ошиблись? - буркнул он и набрал номер телефона. - Гржензица? А ты уверен, что из нашей роты звонили? …Ладно… - Старшина положил трубку и вновь уставился на Зайцева: - Гржензица говорит, что на табло автоматической станции горели цифры нашего телефонного номера…Поэтому ошибки не должно быть!
- А я все-таки думаю, что ошибка, - возразил Иван, - потому что ничего сверхъестественного не бывает! Они там или просмотрели или что-то перепутали!
- Черт их знает! - заколебался старшина. - Ладно, иди, разберемся!
После обеда по роте поползли слухи, что кто-то в части совершил террористический акт. Из дому прибежал вызванный по телефону командир роты капитан Баржин. Он также упорно пытался выявить "шпиона" и "террориста". Зайцев вновь предстал перед очередным военачальником.
- Вы понимаете, товарищ курсант, что произошло?! - вопрошал его Баржин.
- Я думаю, что произошло недоразумение, - спокойно ответил Иван. Он постепенно привык к событиям и стал приходить в себя.
- Ну, уж нет, - возмутился командир роты. - У вас под носом действует американский шпион, а вы, иоп вашу мать, водите жалом! Представьте себе, что будет, если об этом узнает командир части! Да это чепе! Шпион в нашей роте!
- Вы же сами рассказывали, - перебил его Иван, - что американские шпионы могут легко подключаться к телефонам и вторгаться в телефонные разговоры?
- Да, я рассказывал, но ведь сам-то я ничего подобного не знал! - нечаянно признался Баржин. - Неужели они достигли такого уровня?
- Все может быть, - ответил Зайцев.
Через некоторое время в канцелярии появился Вмочилин. Он тоже принял участие в допросе, но ничего существенного не добился.
- Это - политический вопрос! - возмущался замполит. - Это - не просто шпионаж. Это - попытка…убийства руководства роты!
- Ну, уж тут ты перегнул палку! - возразил Баржин. - Конечно, если бы это произошло в другой роте…В общем, Вить, давай-ка эту историю прикрывать. Кажется, этот Гржензица напорол какую-то ерунду!
Вмочилин согласился. Это был реальный выход.
- Дай-ка я позвоню на капепе. И Баржин набрал номер. - Эй, Гржензица, - буркнул он, - ты продолжаешь утверждать, что кто-то от нас звонил?…Да?…Ты уверен?
- Он уверен! - оторвавшись от телефона пробормотал Баржин.
- Дай-ка я, - взял трубку замполит. - Эй, Гржензица, слушай, тут какая-то ошибка! Как нет ошибок?! Ты, знаешь, на роту грязь не лей! - вдруг заорал он, внезапно побагровев. - Позови-ка дежурного!
Видимо, дежурного по части не было на месте, поэтому замполит положил трубку и стал набирать еще один номер.
- Так, пригласите дежурного по части, это Вмочилин, - сказал капитан. - Саш, это ты? Это Вмочилин. Слушай, у нас тут получился неприятный инцидент…Ах, ты знаешь…Саш, давай это дело замнем…Как? Что? Поставить? В этом не сомневайся! - Вмочилин глянул на Зайцева и махнул рукой. - Выйди!
Ивана как ветром сдуло.
На вечерней поверке, которую проводил сам старшина роты, он сказал много нелестных слов о плохих знаниях курсантами общевоинских уставов. - Ничего не знаете, ничего не можете! - возмущался Москальчук. - Даже полы не в состоянии вымыть! Когда не зайдешь - в роте, как бык нассал! Курсант Барткус! - вдруг взревел он. - Выйти из строя!
Когда молодой воин, дрожа от страха, предстал перед лицами своих товарищей, старшина, окончательно разозлившись, заорал: - Что, Барткус, небось, батька твой из кулаков?! Все неймется вам, националистам, все мечтаете что-нибудь сотворить против Советской власти!
И, выдержав паузу, Москальчук громко, во всеуслышание, протрубил: - Рота - смирно! За плохую подготовку к увольнению и личную недисциплинированность объявляю курсанту Барткусу три наряда вне очереди на работу!
Зайцев посмотрел на Котанса. Тот улыбался и что-то шепотом говорил стоявшим рядом латышам. Ивану показалось, что они изо всех сил старались удержаться от смеха.
Однако больше об этой истории никто никогда не вспоминал.
Г Л А В А 20
Б О Р Ь Б А С Г Р У Б О Й Б Р А Н Ь Ю
Прошло несколько дней. Служба продолжала идти своим чередом. Наряды на работу сменялись нарядами на службу. Один раз в неделю приходилось отправляться в караул. Зайцев уже усвоил для себя такой ритм: понедельник, среда, пятница - идти в наряд, значит, спать в лучшем случае по четыре часа в сутки.
Во всем есть и положительные и отрицательные моменты. Так, недосыпание способствовало тому, что в свободные от дежурства дни курсанты засыпали сразу же, как только ложились в постель. Ни холод, ни одеяло, закрывавшее голову, нисколько не мешали спать. Постепенно все стали привыкать к такой жизни. Молодые воины только не могли приспособиться к быстрому поглощению пищи в столовой и никогда не успевали: чем больше торопились, тем хуже были результаты. Большинство курсантов спасались от голода лишь тем, что посещали чайную или покупали что-нибудь из пищи в воинском магазине на деньги, присылаемые переводами из дому. Родители ежемесячно высылали каждому из них по десять - пятнадцать рублей. И этих денег хватало на то, чтобы, по крайней мере, не умереть с голоду.
Иван никогда не питался один и всегда угощал товарищей. Случаев, когда кто-нибудь покупал или получал из дому съестное и съедал все сам, в роте ни разу не было. Когда приходила посылка, молодые воины в первую очередь угощали сержантов. Но со стороны сержантов вымогательств не было. Все делалось добровольно.
Жадность не была свойственна Зайцеву, и когда однажды он получил посылку, то в тот же день раздал ее всю товарищам, не оставив без внимания и сержантов. Просто угостил без всяких подхалимажа и лести.
Надо сказать, что в учебном батальоне, который курировал, по словам политработников, сам командир части, дисциплина была довольно строгой. И не только по отношению к несению дежурства, нарядам, общей выправке, но и к имуществу личного состава. Практически не было случаев воровства. С этим воины столкнутся во время службы в основных подразделениях части. Здесь же такое было неприемлемо!
Как-то из тумбочки одного из курсантов пропала небольшая карманная расческа. Тот не особенно расстраивался, но однажды об этом проболтался. Узнал командир отделения сержант Попков. Разразился скандал. Взвод трижды строили и внимательно допрашивали, пока дневальный случайно не нашел пропажу на подоконнике. Но и после этого едва ли не каждый день и на каждом построении упоминался случай хищения, и сержанты неутомимо предупреждали о тяжелых последствиях для того, кто осмелится покуситься на вещи товарища. Даже когда курсанты, получив военную форму, сбросили с себя гражданскую одежду в первые дни пребывания в учебном батальоне, их вещи были тщательно собраны, упакованы и отправлены посылками домой. За этим внимательно следил замполит Вмочилин.
А вот, что касается нецензурной брани, то она, в прямом смысле, заполняла всю жизнь и быт воинов. Слова "плять", "иоп твою мать" стали не просто ругательными, а использовались уже для связки отдельных слов в предложения и употреблялись на каждом шагу. Офицеры и сержанты не только не отставали от молодых солдат, но, порой, даже задавали тон. Что касается политических работников, то они тоже употребляли грубую брань, но значительно реже, чем прочие командиры.
Так, капитан Вмочилин ругался только, пребывая в гневном состоянии, а майор Жалаев был еще сдержанней: за всю службу в учебном батальоне Зайцев лишь один раз услышал грубую брань с его стороны, да и то на Вмочилина, когда Жалаев разговаривал с ним и не рассчитывал, что его услышат курсанты.
Однажды сержанты попытались как-то приостановить ругательства между курсантами. На вечерней поверке замкомвзвода сержант Мешков объявил, что "будет наказывать нарядами всех, кто станет ругаться матом". То же самое сказали сержанты и в других взводах. Вероятно, это была очередная компания, на сей раз по борьбе с площадной бранью. На следующее утро в роте царила полная тишина. Сержанты внимательно прислушивались к разговорам подчиненных, а большинство курсантов объяснялись между собой знаками, ибо боялись открыть рот, потому как настолько распустились, что уже без нецензурных слов не могли говорить. Зайцеву же новая компания затруднений не принесла, ибо он почти никогда не матерился, что было еще одной из причин ненависти к нему многих товарищей. Ему было забавно смотреть, как хлопали глазами курсанты, когда сержанты обращались к ним с какими-либо вопросами. Бедные воины так уставали, подыскивая при разговоре литературные слова-заменители нецензурных, что даже покрывались потом!
Несмотря на старание сдерживаться, выполняя приказ, все же иногда тот или иной курсант допускал промах и забывался. Сержанты были тут как тут! Внеочередной наряд на работу! Благодаря этой месячной компании, Иван ни разу до самой середины февраля не мыл полы - нарядчиков было, хоть отбавляй! Несчастные воины форменным образом страдали. Лишь курсант Замышляев, как и Зайцев, не особенно мучился в сложившейся обстановке. Он с улыбкой взирал на гримасы своих товарищей и иногда открыто насмехался над ними. Как-то он подошел к Ивану и рассказал, что вытворяет его сосед по койке курсант Таманский. Оказывается, он по ночам выкрикивает ругательные слова! Зайцев не поверил: - Не может быть! Или он - сумасшедший?
Замышляев усмехнулся: - А ты сам послушай!
- Как же я послушаю? Кто мне позволит подходить к нему ночью? - удивился Иван.
- А ты подойди к его койке, когда будешь дневальным по роте.
Иван решил так и сделать. Тем более что на следующий день наступила его очередь идти в наряд. - Слушай, Миша, - обратился он к Замышляеву, - расскажи-ка, как ты погулял по городу во время увольнения.