6
Вечером Лука Воронин показал свои рисунки, изображающие чукчей, их летние яранги и зимние подземные жилища. Все с интересом рассматривали диковинно устроенные жилища, внешне напоминающие землянки.
- У оленных чукот их называют клейратами, - пояснил художник. - Устраиваются они в земле. Остов такого жилища сделан из огромных китовых челюстей, рёбер, стены и потолок выложены позвонками и другими костями…
- И живут так люди? - сочувственно вздохнула Елизавета Васильевна, всматриваясь в оригинальные рисунки Воронина.
- В клейрате собираются все родичи, и так чукоты зимуют, а на лето переходят в яранги, построенные где-нибудь на холмике и покрытые оленьими шкурами. Взгляните вот сей рисунок…
- Как тунгусские юрты, - сказал Радищев.
- Нет, много просторнее и вместительнее, - ответил художник.
- Как же живут, чем питаются чукоты? - допытывалась Рубановская.
- Мясом лосей, зайцев, куропаток, гусей, уток, свежей и сушёной рыбой… Употребляют ягоды и земляные орехи, собираемые летом женщинами… Ягод чукоты заготовляют много. Варят голубицу, красную и чёрную смородину, клюкву и сохраняют её на зиму в кадках…
- А жизнь какова?
- Жизнь своеобразна, - отвечая на вопрос Радищева, сказал Воронин, - и очень интересна…
Мерк, молча сидевший во время этого разговора, никак не мог понять, чему можно так искренне восхищаться, что приковывает внимание в рассказе Воронина, почему Радищевы проявляют такой интерес к диким племенам, живущим на Чукотке и уничтожающим себя в постоянных кровавых схватках и вечно враждующим между собой. Какая интересная и своеобразная жизнь может быть у диких народностей, не имеющих никакого представления о настоящей жизни, о культуре и цивилизации Европы?
- Я сказаль бы, какая есть жизнь у дикарей? - вставил неожиданно Карл Генрихович, - вечный война есть между каждый род…
- Да, набеги ещё существуют, - подтвердил художник, - но то ещё дикие пережитки…
- Набеги, грабёж, убивайства, - и Мерк стал рассказывать о том, что оленные чукчи совершают набеги против своих же чукчей, но только других родов, также и против коряков, с которыми всегда враждовали, против юкагиров, которых почти совершенно истребили, что они убивают всех мужчин, прокалывают копьями их тела, уводят с собой женщин и детей, угоняют оленьи стада…
- Коряцкая женщина имейт на боку ножик и убивайт им собственных дитя…
- Какой ужас! - испуганно воскликнула Рубановская, близко принявшая последние слова Карла Генриховича.
А доктор Мерк рассказывал, что после таких набегов чукчи приносят в жертву земле нескольких оленей и выкалывают на руках фигурки, изображающие убитых ими врагов. Елизавета Васильевна, только что смотревшая рисунок, на котором была изображена татуировка чукотской женщины с мужественным и волевым лицом, суровыми, но красивыми чертами в накинутой через плечо парке, подумала, что быть может замысловатая татуировка на её оголённой руке означала убитых ею врагов.
- И женщины поступают так же? - спросила Рубановская.
- Так же убивайт людей, - утвердительно сказал Мерк.
Рубановской стало страшно от мыслей, что существуют ещё такие женщины, там, на Чукотском полуострове.
- Карл Генрихович! - сердито перебил его Лука Воронин, возмущённый тем, что Мерк видел жизнь чукчей почему-то лишь с одной стороны, и отрицательно характеризовал эту народность. - Разве сие главное в жизни чукотов?
Доктор Мерк махнул рукой и этим жестом попросил не перебивать его.
- Нет, нет, позвольте перебить вас, - сказал Воронин и горячо, убеждённо продолжал: - Конечно, всё сие есть ещё в туземных обычаях и долго будет, но у них есть и другое, что, к сожалению, отсутствует у нас, цивилизованных народов - хорошие чувства членов общины, я бы сказал, помощи друг другу, взаимовыручки, веры в доброе, дружбы… Да, дружбы!
- Скажите, пожалуйста, о сих отменных качествах подробнее, - попросил Радищев. Елизавета Васильевна, с ужасом слушавшая Мерка, с особым интересом и вниманием отнеслась к тому, что говорил Лука Воронин.
- Карл Генрихович! - обращаясь с укоризной и желая этим как бы устыдить его, сказал художник, - разве вы не видели, как оленные чукоты держатся одних и тех же семейств оседлых чукот, получают от них всё необходимое и с любовью называют их айванами, что означает, свои люди?
- Что есть айваны? - возразил Мерк. - Маленькая штрих…
- Маленький, да важный штрих в характере чукотов, показывающий их человечность, доброту, сердечность друг к другу. А разве оленные чукоты со своей стороны не уделяют оседлым своего добра в воздаяние за полученные от них припасы, не режут для них оленей?
- То есть необходимый обмен, - вставил Мерк.
- Нет, Карл Генрихович, благодарность за выручку, дружба между ними, которую без корысти едва ли можно найти среди народов цивилизованной и культурной Европы…
- Хорошо и глубоко подмечено, - с похвалой произнёс Александр Николаевич.
- А что чукоты враждуют ещё, - продолжал развивать свою мысль художник, - они в сём не виноваты, мы более повинны, с высокомерием смотрящие на них, как на дикарей, разжигающие вражду между ними своим обманом - спаиванием водкой, куплей за безделушки у них дорогой пушнины. Мы грабим их, Карл Генрихович, мы…
- Да, да, да! В сём главное зло…
Доктор Мерк, далёкий от политических суждений и боявшийся их, почувствовав, что Радищев может заговорить на щекотливую и опасную тему, сказал:
- Мы немножко отвлекайсь от главный разговор… Мы беседоваль об обычай чукотов, не затрагиваль другой сторона.
- А почему бы не потолковать и о другой стороне? - сказал Александр Николаевич, поняв, чем вызвано предупреждение доктора Мерка.
Разговор о жизни и обычаях чукчей прервался. Мерк достал часы, приложил их сначала к уху, потом раскрыл крышку с выгравированной в виде вензеля монограммой.
- О-о, уже много времени набегайт, - удивлённо вскинув брови, произнёс он, положил часы в карман и осторожно, едва касаясь пальцами, поправил свои остренькие баки.
Елизавета Васильевна услышала плач Анюты, извинилась перед гостями и вышла.
- Ви желайт говорить прежней тема? - начал после паузы Карл Генрихович. - То я должен сказайть, что чукот, коряк, юкагир есть самый глюпый и злой из всех люди, непокорный, особенно женщина…
- Почему? - спросил Александр Николаевич, поражённый неожиданным и странным выводом доктора Мерка.
- У него есть своя причина, - спешно пояснил Лука Воронин и рассмеялся, вспомнив один случай, происшедший на реке Алдан.
- Женщины избили Карла Генриховича при входе в юрту, - раскатисто смеясь, говорил художник. - Он не успел снять заиндевелую личину, которой прикрывал лицо, чтобы не обморозить его…
- Я отмель другое доказательство, - и желая блеснуть своей начитанностью, сослался: - Так говориль Дидро… - и повторил: - Человек из народа есть самый глюпый и злой…
Радищев встрепенулся и резко обрезал:
- Гнилое и вредное суждение, господин Мерк… Прислушайтесь вместе с Дидро к голосам народных песен и в них найдёте правдивое отражение истинной души народа…
- А пляски? - подхватил Лука Воронин. - По просьбе капитана Биллингса жители Чукотки устроили свою пляску, похожую на прыганье и перескакивание… Не знаю, как вы, Карл Генрихович, а я с наслаждением смотрел пляску и любовался её самобытной красотой…
- Какая есть красота, не видаль…
- А есть своя! - твёрдо сказал Воронин. - После пляски мужчины сели на землю, женщины, взявшись одна за другую, составили полукружье, сняли с правого плеча парки, обнажили будто вышитые узором свои исколотые руки и запели песню… Они пели, Александр Николаевич, и делали движения правой рукой, будто брали что с земли и клали себе в колени… То была по-своему красивая, неповторимая пляска чукотов… Разве она не отражала их душу, Карл Генрихович, а?
- Я не замечаль красота пляска… - упрямо заявил Мерк.
- Вот вы, господин Мерк, утверждаете, что Дидро говорил, человек из народа самый глупый и злой, - повторил Александр Николаевич слова, произнесённые Карлом Генриховичем.
- Да-а, mein Herr!
- Конечно, есть глупость в народе…
- А-а, - визгливо и довольно протянул Мерк, - я что говориль?..
- Ту глупость в народе мы, дворяне, придумали, - убеждённо и твёрдо сказал Радищев. - Тупую покорность и равнодушие хотели в народе видеть через ту глупость, а народ-то, чуть что не по нему, спор или битву начинает. Разве примеров сему история не давала? Вспомним славного Пугачёва…
- Смутьяна? - округлил глаза Мерк.
- Мужа в битвах умного и стойкого. Не сварливость характера толкала его на отвагу, а злость святая к помещикам, отъявшим у крестьян не токмо хлеб и жизнь, но воду и воздух… Неуёмные силы дремлют в нашем народе. Расшевели их, и они снесут всё на земле. Их мщение будет концом общественного зла, которое чукотов и русских, коряков и тунгусов, татар и башкиров делает иногда ещё врагами вместо того, чтобы им всем быть в единой дружбе. Наш народ не должен быть кротким…
- Без смирения нет крепость государства, - сказал доктор Мерк.
- Крепость зиждется на великом сознании, господин Мерк, под кнутом она непрочна… Русский бурлак, идущий в кабак, повеся голову, и возвращающийся обагрённый кровью от оплеух, многое может решить доселе гадательное в отечественной истории… Да, и немецкий крестьянин не кроткий…
Александр Николаевич перевёл дыхание. Разговор этот напомнил ему спор, разгоревшийся на страницах "Собеседника" между Екатериной и Фонвизиным.