- Упустишь время и того не возьмёшь, - прямо сказал купец и с горечью добавил. - Не нам, видать, с чужих горшков сметану снимать, а компаниям разным…
- Покупали-то белку как? Расчёт был?
- Какой был, при мне остался, - слукавил Прейн.
- Промысловику лишняя копейка карман не тянет, - сказал Радищев, - пригодилась бы в хозяйстве…
Савелий Прейн криво усмехнулся.
- Нет, сосед, зверолову деньги копить негоже. Деньги ему спать не дадут. Эта сподручно нам, торговым людям…
- И сну не мешают? - с иронией спросил Александр Николаевич.
- Крепче спится, ежели торговлишка прибыточна.
И хотя Радищеву, давно разгадавшему подлую душонку Савелия Прейна, уже претило говорить с ним, он всё же продолжал беседовать, желая побольше выведать о торге на Кяхте.
- Пошлинный сбор велик? - спросил Радищев.
- Дерут, здорово дерут - ответил купец. - Но кто половчее, обходят чиновников, потаенно торгуют. Особенно маломощные торговые люди, али, скажем, иноверцы и братские… - добавил он. - Им не дело совсем торговать, купцы для того есть. Вот бы и пошлинным сбором их отвадить от Кяхты, а то за них торговый люд отдувается…
Александр Николаевич спросил Прейна о директоре Кяхтинской таможни Вонифантьеве. Тот ответил, что слышал о нём, но знать не знает, не посчастливилось разговаривать, а купцы отзываются, будто деловой человек, с головой за порядки в торговле бьётся.
Радищев вспомнил свою последнюю встречу с Петром Дмитриевичем Вонифантьевым в Тобольске и решил непременно написать ему письмо, попросить его рассказать о начале торга на Кяхте.
Ему сразу как-то стало нудно и скучно с купцом. Он поблагодарил Прейна за привезённое письмо и оставил его двор.
- Заглядывай, сосед, - услышал он, - покалякаем о торговлишке-то…
- Будет нужда, наведаюсь, - ответил Радищев, а Прейн уже отдавал новые распоряжения приказчикам, громко кричал на них…
5
Возвратись от Прейна, Александр Николаевич написал письмо Вонифантьеву. Ему давно следовало это сделать. Пётр Дмитриевич, как ни занят был своими делами по таможне, а ответил бы на интересующие его вопросы. Он знал Вонифантьева по службе в коммерц-коллегии, а ближе познакомился с ним при встрече в Тобольске, Обоих интересовал вопрос о значении Кяхтинского торга для Сибири и о характере торговли Китая с Россией. Они затронули тогда в разговоре учение Адама Смита, поднимавшего проблему о неограниченной свободе торговли между государствами. Адам Смит трактовал эту проблему однобоко и узко. Его учение защищал Вонифантьев. Радищев, наоборот, выступая против идей англичанина, возражал Петру Дмитриевичу.
Вспомнив разговор с Вонифантьевым, Александр Николаевич на какое-то мгновение мысленно перенёсся в Тобольск. Видно суждено ему во многих случаях жизни связывать свои воспоминания с этим сибирским городом. Тобольск был приметной вехой на его пути и, где бы он ни был теперь, ему придётся возвращаться к этому городу, к его истории, которую Радищев не успел ещё глубоко познать. А старина Тобольска являлась знаменательной страницей в истории русского народа и государства Российского.
Он подумал о том, что поделывают сейчас его тобольские друзья - Панкратий Платонович Сумароков, его сестра Натали, Михаил Пушкин, поэт с вихрастым хохолком Иван Бахтин? Что нового появилось в ежемесячном сочинении "Иртыш, превращающийся в Ипокрену"? Удалось ли его редактору Панкратию Платоновичу изменить характер публикуемых сочинений, смелее отражать окружающую жизнь, изобличать пороки и зло? Радищев не знал, что "Иртыш" прекратил своё существование в конце прошлого года в связи с жалобой духовенства на искажения христианского учения в сочинениях, печатающихся на его страницах. Но Сумароков оставался непреклонным в исполнении своего желания - он хотел видеть печатное слово Сибири, просвещающее её сынов, и вскоре, после прекращения выхода "Иртыша", предпринял новое издание "Журнала исторического, выбранного из разных книг", потом ещё одного журнала - "Библиотеки учёной, экономической, нравоучительной и увеселительной в пользу и довольствие всякого звания читателя".
И хотя по мнению Александра Николаевича, которое он высказывал ещё Сумарокову, "Иртышу" не хватало той смелости и остроты, с какой обличал крепостническую действительность журнал Николая Новикова, он разделял и оправдывал подвижнический шаг Панкратия Платоновича. Радищев усматривал в его деятельности - стремление быть полезным народу, заботу о просвещении сибиряков. Это было не только благородным поступком со стороны Сумарокова, но нужным отечеству и важным делом для окраины, какой была обширная Сибирь.
Под впечатлением воспоминаний. Александр Николаевич пересмотрел имевшиеся у него книжки "Иртыша". Он с удовольствием перечитал статью "Нечто к состоянию людей относящееся" автора, скрывающегося за инициалами "В. П.". Радищев не мог вспомнить, кто же, действительно, написал эту статью, хотя Панкратий Платонович с ним советовался по поводу неё, спрашивал его мнения и называл автора.
Автор статьи рассуждал о причинах войн, о вольности и рабстве, об аристократическом и демократическом правлении, наёмности и состоянии рабов. И хотя затронутые вопросы излагались бегло, Александру Николаевичу нравилось, что автор пытался ответить на них, по-своему осмыслить всё, что он читал и знал в литературе по этим вопросам.
В рассуждении о причинах войн чувствовался пересказ того, что ярко, сильно уже сказал в своём "Рассуждении о войнах" Николай Новиков. Автор статьи в "Иртыше" пытался доказать, что как бы ни были печальны и жестоки последствия войны, но когда она есть "справедливое защищение утеснённых против несправедливого утеснителя и мстительница нарушенной верности", такая война должна быть оправдана. Развивая эту свою мысль, автор статьи говорил, что потерять жизнь за спокойствие своих сограждан на войне - значит совершить благородный подвиг во имя своего отечества.
Много верных мыслей привёл автор статьи, ратуя за вольность и осуждая рабство. Появление таких статей в тобольском журнале радовало Радищева; оно отражало то брожение умов в России, которое всё больше и больше пугало самодержавную власть и заставляло Екатерину II опасаться за народное спокойствие.
Потом ему на глаза попали стихи Натали Сумароковой. Какой-то задушевной теплотой веяло от каждой строчки её стихотворения, передающего терзание влюблённого девичьего сердца.
Александр Николаевич перечитал стихотворение не потому, что оно поразило его своей поэтической новизной или силой, а скорее потому, что написано оно было Натали и вызвало в нём светлые воспоминания о встречах и разговорах с ней.
Утомился рок жестокий
Мучить нежные сердца.
Или бедствам нашим вечно
Не увидим мы конца?Иль на то лишь мы родились,
Чтобы щастья не видать;
И отрад не обретая
День рожденья проклинать?
Радищев не разделял настроения Сумароковой и не понимал, как можно было в её годы окрашивать жизнь нотками грусти, уныния и безнадёжности. И в то же время Натали Сумарокова словно предугадала исход своих первых чувств и развязку своих отношений с Радищевым этим стихотворением.
Тщетно нежностью взаимной
Вспламенилась я к тебе.
Можно ль двум сердцам нещастным
Воспротивиться судьбе?Можно ль все её преграды,
Нашей страсти одолеть?
Без надежды осужденны
Мы любовию гореть…
"Прощайте, Александр, - сказала Натали тогда на берегу Иртыша, - больнее всего сознавать свершённую ошибку". Но была ли им свершена ошибка? Теперь, трезво оценивая свои чувства к Натали, Александр Николаевич подумал о том, что Сумарокова была бы менее мужественной подругой, чем Рубановская. И всё же Радищеву приятно было в эту минуту думать о ней: он сохранит о Натали хорошее воспоминание, как о юном сердце, полном доверчивости и чистоты.
Александр Николаевич перелистал ещё несколько книжек "Иртыша" и внимание его остановило стихотворение Ивана Бахтина "Сон". В нём поэт пытался обобщить глубокую мысль, поразмыслить над философским вопросом: в чём же следует усматривать бессмертие человека?
Радищев с особенным вниманием несколько раз перечитал стихотворение Ивана Бахтина, чтобы вернее понять мысль тобольского поэта, его ответ на вопросы, которым и он сейчас пытается дать обобщённое толкование.
Мысль о бессмертии, как её понимал Иван Бахтин, не расходилась с его рассуждением, излагаемым в трактате "О человеке, о его смертности и бессмертии". И это обрадовало Александра Николаевича. Он находил подтверждение своим мыслям в стихотворении Ивана Бахтина.
О, редкий человек! Достойный вечной славы!
Благоразумия ты презри все уставы.
Не слушайся его, ступай за мной вослед,
И робость дней оставь: тебя бессмертье ждёт.
Лишь редкие твои открой таланты свету;
Но буде моему не веришь ты совету,
То доказательствам моим теперь внемли:
Пиит полезней всех жителей земли.
Конченых он людей стихами исправляет;
Вливает нежный дух в жестокие сердца,
Нередко славный он на рифмах и творец;
Он век златой поёт - поёт души спокойство,
И словом первая наука стихотворство!
"Бессмертие человека в благородном служении отечеству, его полезной деятельности на благо народа, - думал Радищев, - человек будущее своё определяет настоящим, да, настоящим!"
И хотя тобольский поэт Иван Бахтин слишком преувеличивал полезность своих деяний, намереваясь стихами исправлять конченых людей и вливать нежность в жестокие сердца, Александр Николаевич прощал ему это поэтическое преувеличение. В стихотворении "Сон" как-то по-новому его взволновал ответ поэта на вопрос о бессмертии человека.