- Какое заблуждение, какое отступление назад! Ты на краю бездны. Ещё один шаг, и всё для тебя жизненное навсегда исчезнет. Ты и так, друг мой, уже труп, - говорил Радищев.
- Тело мое ничто иное, как темница с решетчатым окном, - отвечал Кутузов, - за великое счастие почитаю, когда умирает человек, ибо тогда перед ним разверзаются двери к истине и он без труда начинает смотреть на жизнь свою духовным тонким оком…
Алексея Кутузова невозможно было переубедить. Он повторял чужие мысли и слова, как фанатик. Тогда Радищев пришёл в ярость - разоблачить все эти мистические бредни не только своего друга, но пойти против всех масонов с их учением, растлевавшим ум и душу молодых его соотечественников.
Радищев понимал, что предстояла борьба не на жизнь, а на смерть, и тем заманчивее, тем важнее представлялась ему эта борьба. Он смело бросил вызов и начал свою борьбу тем, что в одном из журналов, издававшихся масонским обществом, опубликовал "Беседу о том, что есть сын Отечества", продолжил эту борьбу в своём "Путешествии из Петербурга в Москву", а теперь должен был завершить в философском трактате. Он покажет победное шествие человеческого разума! Он стряхнёт мглу предубеждений, застилающих истину и разумное деяние человека, рассеет туман предрассудков и суеверия! Он покажет движение мысли к истине и к заблуждению и тем самым устранит и заградит полёт невежества.
Александр Николаевич перечитывал написанное.
Александр Николаевич перечитал написанное и стал исправлять многие места, в которых, как казалось ему, основная мысль его проступала менее понятно, чем хотелось бы. И он перечёркивал эти места, писал их заново. Работая над философским трактатом, он брал на себя большую ответственность, и в труде его всё должно быть предельно ясно изложено, всё должно быть остриём своим направлено против идейных противников.
Пусть не ждут пощады от него все, отступившие однажды от истины! Он будет вести своё сражение до победного конца. Так он определил путеводную нить, какая должна была пронизать от начала до конца всё его философское сочинение.
2
Наступил май. Над землёй прошла первая гроза и прогремел первый гром. Теперь Александр Николаевич чаще устраивал прогулки в окрестности Илимска, но ходил всегда с ружьём. Кирилл Хомутов однажды предложил ему свою собаку - лайку. Радищев отказался.
- Почему? - пожал плечами канцелярист. - Бродить одному в лесу-то страшно, аж душу щемит, а собака - всё живность, тявкнет и вроде веселее, али хвостом вильнёт, как окликнешь её, и будто поговорил с кем…
- Не люблю охоту с собаками, - выслушав Хомутова, сказал Радищев. - Хорошо с природой наедине побыть, поразмышлять одному…
- Нам глухомань-то не в диковинку, надоела хуже горькой редьки… Толи дело покалякать с соседом…
- Кому что нравится, - ответил Александр Николаевич, - одно другому не мешает…
Иногда с Радищевым на охоту просился Аверка и, Александр Николаевич брал с собой парня, если его отпускал Хомутов. Тогда они вдвоём, ещё затемно уходили из дома в тайгу и к вечеру возвращались усталые, но довольные. Александр Николаевич приносил полный ягдташ боровой дичи. Из ружья он стрелял без промаха. В молодости Радищев слыл среди своих друзей хорошим стрелком.
Прогулки вместе с Аверкой доставляли Александру Николаевичу особое удовольствие и душевно освежали его. Уверенно чувствуя себя в лесу, умея примечать и тонко различать следы зверей и птиц, зная их повадки, безошибочно определяя места их гнездований, Аверка, как малое дитя, был наивен, когда соприкасался с незнакомым ему предметом или сталкивался с неизвестным для него явлением природы.
Они поднимались на самую высокую точку Илимской горы; оттуда открывался неоглядный простор могучей сибирской тайги. Аверка, сняв шапку и подставив ветру свои космы, похожие на кудельку, смотрел вдаль.
- Не вижу, что земля, яко шар, круглая…
Александр Николаевич от души смеялся.
Подросток нравился ему за его пытливость. Он ещё больше полюбил Аверку с того дня, когда узнал, что дед его Семён Бадалин был участником илимского восстания. Любя подростка, Радищев по-отцовски опекал его и наставлял уму-разуму.
Аверка нахлобучивал шапку, и серые глаза его обиженно смотрели на Радищева.
- Сего, Аверкий, и не увидишь, представлять только можно. Вот гляди…
Александр Николаевич прутиком чертил на пахучей, рыхлой земле большой круг и объяснял, как человек впервые догадался, что земля шарообразна. Он говорил о кругосветных путешественниках, которые, следуя в одном каком-то направлении, огибая земной шар, возвращались на прежнее место с противоположной стороны.
- На большой равнине, в степи или на море видна земная выпуклость человеческому глазу. Тут же её видеть мешают горы и леса…
Аверка с интересом слушал, и глаза его, минутой назад выражавшие обиду, теперь горели любопытством.
- А как углядеть, что земля крутится, что кубарь?
И Радищев, отвечая на Аверкин вопрос, пояснял ему о движении земли, о строении вселенной, о солнечной системе как можно проще. Парень почёсывал затылок, и Александр Николаевич, уже привыкший к этому Аверкиному движению, знал, что сказанное сейчас парень больше принимал на веру, чем понимал.
Иногда они молча сидели где-нибудь на поляне и каждый из них по-своему наслаждался природой, у каждого в голове были свои думы. Радищев старался осмыслить, что есть он сам в мире явлений, что вечно на земле, где начинается жизнь и наступает смерть - небытие, власть которой так могуча и неотвратима над всем живым, способным рождаться, быть в движении и вдруг останавливаться - переходить из одной формы в другую.
Так зрели мысли Александра Николаевича, рождались глубокие обобщения о жизни, смерти и бессмертии. И здесь, в тиши тайги, мысли, волновавшие его многие годы, становились ясными для него, и о передуманном можно было сказать теперь что-то определённое и вполне созревшее.
Аверка, лёжа на сухой подстилке из прошлогодних листьев и осыпавшейся хвои, ещё не успевшей закрыться молодой зеленью, испытывал высшее удовлетворение собой и всей жизнью от того, что он ходил, слушал, учился новому у такого большого человека, как Радищев, умного, как сам бог.
В представлении Аверки, так много знать, как знает Радищев, мог только один бог, о котором ему говорили отец с матерью, дед, все взрослые и дьячок, обучавший его грамоте за медные пятаки.
"Бог всё знает, бог всесилен", - вертелись в голове Аверки знакомые слова, много раз слышанные им от старших.
Аверка верил в бога, всё знавшего на земле; и, сам, когда бывал в церкви по праздникам, ожидал от него этих знаний. В церкви ему становилось не по себе в окружении икон, глядящих на него и будто спрашивающих: "Ну, говори, Аверка, зачем ты пришёл сюда?", от попа с дьяком, облачённых в богатое одеяние, от всех молящихся. И Аверке было страшно и он не любил ходить в церковь.
Он ждал всегда, что иконы, изображавшие святых, вот-вот заговорят с ним живым языком и расскажут обо всём, что его интересует. Но иконы молчали, и пытливый ум Аверки занимали ангелы: что они делают на небе у бога? Он спрашивал об этом у отца, у матери, у деда, у дьяка и все, словно сговорившись, отвечали ему одно: грешному человеку непристойно спрашивать и знать, как живут ангелы, их жизнь лишь открывается очам непорочных младенцев, да святым старцам.
Вопрос об ангелах и ещё о чертях, запавший в душу Аверки, искал ответа. Он обратился к Радищеву, надеясь, наконец-то, услышать всё о боге, о жизни ангелов на небе, о чертях, что прячутся за печкой.
- А какие такие бывают ангелы и чего они делают у бога? - спросил Аверка и своим вопросом прервал мысли Радищева.
Вопрос Аверкия невольно напомнил Радищеву случай, бывший с ними, русскими студентами, в Лейпциге. Отец Павел - их духовник должен был наставлять юношей и учить христианскому закону. Обязанность свою он исполнял с должным рвением, читал им евангелие и толковал его по-своему.
Однажды они спросили отца Павла, что в священном писании разумеется под ангелом божием.
"Ангел есть слуга господен, которого он посылает для посылок: он тоже, что у государя курьер", - объяснил отец Павел.
Радищев, живо вспомнив, как они тогда громко рассмеялись ответу духовника, улыбнулся и сейчас при вопросе Аверки.
- В юности, Аверкий, - сказал Радищев, - когда я был такой же как ты, учась в Лейпцигском университете с товарищами своими, спросили мы об ангелах отца Павла - нашего духовника. И он ответил нам: ангелы - слуги бога. Мы посмеялись его ответу, мы уже знали, что у разных народов вера в бога различествует, каждый народ объясняет всё по-своему.
Александр Николаевич взглянул на Аверку, слушавшего его с раскрытым ртом, немного подумал и сказал:
- Иной человек, Аверкий, почитает бога не иначе как палача, орудием кары вооружённого и боится даже думать о нём. Другой представляет его окружённым младенцами - херувимчиками как учителя, которого можно подразнить и уловкой избежать розг и опять поладить с ним. Что же касается меня, то бога я почитаю умной выдумкой для обмана людей. О боге метко и мудро сказал Кирилл Егорович, что богом легко пристращать тех, кто законами царскими пренебрегает. Помнишь?
Аверка покачал головой.
- Ты ещё в сорокаалтынную книгу штрафованных за непринятие святых тайн записывал, - напомнил Радищев.
- А-а, - протянул Аверка.
- Вспомнил?
- Ага.