- А вы скажите сначала, кто есть кто! А то вы даже сами не представились в ответ на мое представление! - постарался я сменить тон.
Стаховский крякнул стулом, совсем как Сухман, скривил щеку, прикашлянул, вероятно, размышляя, стоит ли метать революционный бисер перед буржуазной сволочью, - именно так революция стала называть нас, хотя излишне говорить, что к буржуа мы никакого отношения не имели.
- Так, - наконец сказал он. - Так. Я товарищ председателя Стаховский, представитель центра!
- Центра чего? - спросил я.
- Центрального революционного комитета Российской республики! - с напряжением в голосе сказал Стаховский.
- Прошу прощения. Мы с фронта. Туда телеграф и газеты не доходят! - изобразил я некого придурка.
- А председателем ревкома теперь товарищ Владимиров! - с тем же напряжением сказал Стаховский.
- Ну так вот и дайте мне встречу с ним. Я же не могу не исполнить приказ командующего, как, скажем, вы не можете не исполнить приказа ревкома! - сказал я.
- Товарищ Владимиров в Керманшахе. И у нас постановление ревкома, никакого имущества без его резолюции не выдавать, тем более вам, явившемуся от командующего. Вы это имущество либо англичанам продадите, либо против революции обернете! - сказал Стаховский.
- Товарищ комиссар! - впервые употребил я слово "товарищ" не в прямом его значении сподвижника, приятеля или заместителя начальственной должности, а в качестве обозначения титула. - Товарищ комиссар! Ну так свяжитесь с товарищем Владимировым по телефону. Пусть даст резолюцию! Ведь я повезу орудия не к англичанам, а в Россию! Для России я их сохраню!
- Для России - это что значит, по-вашему? Это значит "война до победного конца"? Вы что, не слыхали, что Совнарком заключил перемирие, и войне - конец? - снова набычился Стаховский.
Я понял, что продолжение разговора действительно закончится арестом, и снова решил словчить.
- В таком случае напишите мне резолюцию об отказе! - попросил я.
- Не могу. Не имею полномочий! - что-то поприкидывая в уме, отказал Стаховский.
- Кто же может? - спросил я.
- Ревком, - сказал Стаховский.
- Где мне его увидеть? - спросил я.
- Я представляю ревком! - сказал Стаховский.
- Поздравляю вас. Вот вы мне и подпишите отказ! - сказал я.
- Не имею полномочий, - сказал Стаховский.
- Да что же вы за власть! Как же вы руководите! - опять вспылил я.
Стаховский, явно оскорбившись, уперся взглядом в стол, напрягся в плечах, затаил дыхание. "Сейчас вызовет караул!" - мелькнуло мне.
Но новая сволочь, то есть власть, была дисциплинированней своей предшественницы, так называемой временной власти.
- Вот что я вам скажу, как вас там, представитель командующего! - не поднимая глаз, сказал Стаховский. - Поезжайте в Энзели. Там сейчас представитель Совнаркома товарищ Блюмкин. Если он даст резолюцию - везите орудия хоть… да хоть в море их утопите! Не даст… Одним словом, поезжайте!
- Слушаюсь, - сказал я.
Уловка моя с получением письменного отказа имела тот смысл, что я был предупрежден о наличии здесь, в Казвине, двух противоборствующих, но равных сил, - этого ревкома и постоянно саботирующих его приказы, или, как выразился Стаховский, его резолюции, остающихся еще верными присяге служащих в управлении тыла. Силы были равны. И если бы я сразу пошел в управление тыла, меня вполне могли бы отправить в ревком. А на отказ ревкома они могли ответить вполне соответственно. Я пошел в управление на авось.
- Борис Алексеевич! - встал мне навстречу молодой поручик, тотчас позвонил обо мне в артиллерийский парк.
Через час я был в парке, на огороженном колючей проволокой пустыре с рядами брезентовых палаток, штабелей под брезентом и зачехленных орудий, привезенных сюда для ремонта. Караул строго проверил мои документы и дал провожатого к начальнику парка капитану Сидоренко.
- Вы видели, что творится! Это непостижимо! Это приближение конца света! - после рукопожатия воскликнул он.
Я только махнул рукой.
- К делу, дорогой Алексей Иванович! - сказал я.
- Если к делу, то дело обстоит вот так! Пока мы игнорируем ревком. Сколько мы так продержимся, не знаю. Думаю, сметут нас к чертовой матери! Но пока не смели, мы потихоньку саботируем. У нас готова к эвакуации сводная батарея из шести орудий разного калибра: три пушки полевые трехдюймовые, мортира и два горных орудия. Разумеется, все держим в тайне и ищем момент вывести ее из-под ревкома. На Кавказе начинается большая заваруха. Ну да вы знаете. Инородец и иногородец, то есть горцы и мужики, почуяли эту треклятую свободу. "Грабь награбленное!", так сказать. Солдатня распустилась абсолютно. У нас не было уверенности пробиться в Энзели, а потом на Терек. Чем ближе к Энзели, к порту, положение становится вообще ни к черту. Абсолютный разбой. А у нас семьи. Не у всех, слава Богу. Но несколько семей имеет место быть. И мы не решались - своими силами. А вот с вами сразу прибавилось уверенности. С вами дело сладится. С вами мы уведем эту батарею. А пока лучше всего вам изображать, что ничего у вас не получается! - сказал капитан Сидоренко.
- Вы тоже с нами пойдете? - спросил я.
- Нет, Борис Алексеевич! Я остаюсь. Мне уходить приказа не было. А ревкому о батарее я доложу, если хватятся, что ушли тайком и самовольно. Сейчас такое - сплошь и рядом. Думаю, обойдется! - сказал капитан Сидоренко.
Мы пожали друг другу руки.
Вечером офицеры собрались в комнате временного командира батареи поручика Мартынова. Керосиновая однолинейная лампа едва выхватывала стол, на котором стояла. Офицеры сели в круг. Я попросил их представиться - сказать, где служили, и сказать о семейном положении. Было их с поручиком Мартыновым восемь, все молодые, выпуска военного времени, все горящие желанием служить Отечеству. Я со своими двадцатью девятью годами и чином казался им древним дедом из легендарных времен войны с хазарами.
- Прапорщик Головко, холост, в действующей армии с апреля нынешнего года! - стали они мне представляться. - Прапорщик Кабалоев, холост, в действующей армии с июня семнадцатого! Прапорщик Аверьянов, холост, на фронте с июня семнадцатого! Подпоручик Языков Степан, женат, жена здесь, в парке, жена беременна, в Персии с апреля семнадцатого, отчислен солдатским комитетом Михайловской крепости как сверхначальнический! Подпоручик Джалюк Иван, в Персии с сентября семнадцатого, до этого командир команды конных разведчиков семьдесят восьмого Навагинского полка, орден Станислава третьей степени с мечами и бантом, женат, жена в Полтавской губернии у родителей! Поручик Виктор Иванов, холост, в действующей армии с сентября шестнадцатого года, дважды ранен, орден Станислава третьей степени с мечами и бантом, в Персии с лета нынешнего года! Подпоручик Сергей Смирнов, в действующей армии и в Персии с декабря шестнадцатого, холост! - представились мне молодые офицеры.
- Я вас видел в Курдистанском отряде полковника Горбачева! - сказал я подпоручику Смирнову, конечно, вспомнив рассказ шофера Кравцова о трагедии его сестры со сватовством подлеца Аганова.
- Так точно, господин полковник! Я вас тоже там помню! - покраснел он.
- Ну и я, поручик Мартынов, женат, но жена с лазаретом ушла в Россию месяц назад, и больше вестей от нее не имею. По выпуску я среди всех здесь самый старший, потому и выбран командиром. В Персию прибыл с Западного фронта! - представился последним поручик Мартынов.
- Так, - подвел я итог. - Все представляете, на что мы идем?
- Так точно, господин полковник! - хором ответили молодые офицеры.
- Вы остаетесь здесь до благополучного разрешения вашей жены! - сказал я подпоручику Языкову.
- Я не могу оставить своих товарищей! Мы дали друг другу клятву! - запротестовал он.
- Как старший по званию и должности я с вас клятву снимаю. Вы должны сберечь жену и ребенка! - приказал я и сбавил тон: - Кстати, с которого времени вы были в Михайловской крепости?
- С выпуска, с сентября шестнадцатого! - сказал он.
- Начальник гарнизона его превосходительство генерал-майор Владимир Платонович Ляхов? - спросил я.
- Так точно! - сказал он.
- А из штаба гарнизона поручик Шерман вам знаком? - спросил я.
- Штабс-капитан Шерман? Да, знаком! Как же его не запомнить! - улыбнулся он.
- По-прежнему шумен? - спросил я.
- Так точно! - снова улыбнулся он.
- Я из академии выпустился в Батумский гарнизон, в четвертую полевую батарею, командиром, - сказал я.
- Господин полковник! Разрешите! У нас будет возможность поговорить о Батуме! - в надежде блеснул глазами подпоручик Языков.
- Отставить! - сказал я.
- Но, господин полковник! - по-ребячьи запротестовал он.
- Отставить! - сказал я.
Мы стали обсуждать предстоящее нам мероприятие.
- Люди, как видите, все надежные. Кроме господ офицеров есть несколько специалистов - фейерверкеры, канониры, разведчики, связисты, расчетчики. Есть шорник. Всего шестнадцать человек. Не хватает ездовых. Но это мы преодолеем. В конце концов, сядем на направляющих в уносах сами. Но настоящая беда - не хватает лошадей. Сейчас у нас шесть уносов. Это на два орудия. Есть договоренность с офицером отдела конского запаса поручиком Семиным. Он готов поставить еще два десятка лошадей. Но их надо заполучить скрытно.
- Дорогу себе хорошо представляете? Пойдем ведь ночью, - спросил я.
- За дорогу у нас отвечает подпоручик Языков, - посмотрел в сторону несчастного подпоручика Мартынов.
- Я ее на несколько раз через Куинский перевал пешком прошел, отметил все препятствия и прочее! - доложил подпоручик Языков.
- Но… - хотел сказать я об оставлении его в парке.