А в ведомости ежедневной выдачи фуража я вдруг увидел нечто поначалу приведшее меня в недоумение. Я уже говорил, что по обычаю штабного и интендантского разгильдяйства, способного только на учет "нашего входящего" и "вашего исходящего", в каждой войсковой части, кроме казенного, скапливалась тьма собственного, не учтенного казной и как бы принадлежащего этой части имущества, включая оружие и лошадей. В этой же Терской батарее была пулеметная команда, ни по какому штату никакой батарее не положенная. При команде, разумеется, были и неучтенные лошади. В этакие же неучтенные батарейные списки конского состава я велел зачислить и курдского жеребчика. Касьян Романыч приказу подчинился. А сейчас я в ведомости увидел, что этот жеребчик находился не в списке батарейных, то есть неучтенных казной, лошадей, а в списке казенных. Причем он там находился как бы на особом положении. Он был выделен против общего количества красной карандашной чертой и помечен особой записью: "Конь, жеребец Араб Косов", в столбце количества был проставлен цифрой "Один", в столбце положенной нормы корма и в столбце фактически отпущенного отметок не имел, но в общую сумму входил.
- Это что за Буцефал! - воскликнул я.
- Бруцеллез? Никак нет! Спаси Христос! Бог от такой хворости лошадушек миловал! - тотчас откликнулся Касьян Романыч, а я не понял, то ли он лукавил, то ли действительно не понял меня.
- Да вот, выделенный красной чертой некий конь Араб Косов один - это не конь ли Александра Македонского? - спросил я.
- Никак нет! Это мы с бою взяли, ваше высокоблагородие, как вы сами изволили помнить!
О том, как жеребчик был взят и что я помнил по этому поводу, я не стал говорить Касьяну Романычу.
- Но что значит вот это? - показал я на "Конь Араб Косов один".
- А-а-а, это, ваше высокоблагородие! Это, упаси Господь, если что со мной случится, так за него, значит, чтобы моей жене Екатерине Евлампиевне деньги по всей форме были. С добычи конь, с самоличной добычи! - ответствовал Касьян Романыч без тени смущения.
- Касьян Романыч, а платить за содержание его вы сами можете? - спросил я.
- Платить из своего довольствия? Никак нет. Это ведь… - он быстро перечислил мне все кормовые расходы. - Это по полтумана на день выходит, по рублю, если на наши деньги. По рублю на день мы никак не сможем!
- Тогда поступим так. Конь будет на батарейном содержании без всякой вот этой красной черты. Но и принадлежать он будет батарее! Ведь мы же с вами договаривались! - сказал я и, кажется, наповал убил бедного вахмистра.
Потом объявился ординарец моего лейтенанта, то есть лейтенанта Дэвида Макникейлна. Он подал маленький конверт. "Все-то у них не как у людей!" - поморщился я на конверт, вспоминая конверт, брошенный нам с самолета. Лейтенант Дэвид Макникейлн справлялся о моем здоровье и сообщал, что непременно посетит меня сегодня же, как только официальная часть приема у начальника гарнизона закончится. "Стоило ли для этого гнать сюда человека!" - опять поморщился я, и, конечно, в этом должно было выразиться все, что я думал о Британии, посредством жизни за счет колоний позволяющей себе гонять людей туда и сюда вот с такими конвертиками. Но конвертики и сама Британия были совсем ни при чем, только подвернувшимся поводом мне к уже сказанному пробубнить, что-де вместо конвертиков лучше бы Амарку, то есть крепость Кут-Эль-Амар, соблюли.
А лейтенант объявился едва ли не следом за ординарцем. С ним были два молодых офицера, его друзья. Признаться, я не поверил, что лейтенант может оставить прием у начальства. Я только-то растелешился, помылся и сел пить чай на хромом трехногом стульчике в хилой тени палатки. Вестовой Семенов подал чай, лепешки и колотый сахар.
- А пахлава, а лукум, а нуга, а шербет? - артистически запросил я.
- Так что, ваше высокоблагородие, побоялся я покупать. Шибко все в лавчонках грязно. Не моют руки, поди, со времен своей башни! - серьезно сказал вестовой Семенов.
- Какой башни? - не понял я.
- Ну, ваше высокоблагородие, этой, Вавилонской, которую до неба строили, да Господь их языки смешал. Здесь ведь она была! - сказал вестовой Семенов.
- Грамотный ты у меня! - хмыкнул я и спросил про лепешки: - Их что, не грязными руками подали?
- А их я прямо из печки сам вынул! - сказал вестовой Семенов.
- И давно вы, вестовой, стали столь гигиенически воспитанным? - спросил я.
- Да вот подождите. Я вам здесь баньку устрою. Куплю дров на базаре да накипячу воды! - пообещал вестовой Семенов.
И я выпил чаю и в удовлетворении отмяк, приняв значительную позу, достойную названия "Русский офицер в редкую минуту отдыха на походе в Месопотамию".
В эту-то минуту и заявился лейтенант со своими друзьями. И я, как некогда в дождливый день осени четырнадцатого года на Батумском вокзале, дал себя уговорить. Я, конечно, артистически поежился перед этим, как бы показывая лихоманку, но велел седлать Локая. А потом, по дороге, поеживаться забыл.
Глава 16
- Знакомьтесь. Это лейтенант Диглайн. Это лейтенант, собственно, второй лейтенант, то есть как бы младший лейтенант Дан. Мы все из Шотландии. Мы друзья. Нас еще называют "Три Ди"! - представил мне лейтенант Дэвид двух других офицеров.
Я, конечно же, выразил удовольствие быть знакомым с ними.
- Как вам удалось оставить прием начальника гарнизона? - спросил я Дэвида.
- Ничего сложного. Он мой двоюродный брат. А когда я узнал от ваших друзей, что вы больны, я пошел к нему и шепнул, что мне надо отлучиться по службе! Нехорошо лгать. Но… Да он и сам будет у меня! - улыбнулся лейтенант Дэвид.
Жил он в небольшом домишке за глухим глинобитным дувалом. Сколько ни был домишко небольшим, а все-таки был не походной палаткой. Уже это подчеркивало нашу ущербность. К тому же домишко стоял в середине цветущего сада.
Лейтенант Дэвид попросил прощения за небольшую отлучку, но отсутствовал он около часа. Я уже стал думать уйти, как наконец за дувалом послышался голос лейтенанта Дэвида. Тяжелая калитка отворилась. Одной рукой приподнимая перед высоким порогом подол, а другой придерживая шляпу на волосах медного цвета, во двор ступила юная особа, следом с теми же экзерцициями ступила другая юная особа, но темноволосая, а потом появился в калитке сам лейтенант Дэвид.
- Господин подполковник, прошу прощения! Но юные леди не знали сюда дороги. Мне пришлось их встречать, - тотчас извинился он.
- Да что вы, лейтенант! - простил я.
- Представляю вам, - сказал он им весьма торжественно на своем языке, но который я без труда понял, - представляю вам героя русской армии, настоящего воина, имеющего несколько ранений и высшую награду Российской империи!
Я прямо и с какой-то внутренней жадностью взглянул на обеих. Были они нельзя сказать, чтобы некрасивы. Но и красивыми их назвать было нельзя - разве что первой вошедшая была несколько интересней своей подруги. Та была - как бы это сказать по-русски, но без оскорбления, - та была простолицая. Только маленькое пенсне отличало ее от русских крестьянок. А у первой, как у всех рыжеволосых, сквозь тонкую и бледно-молочную кожу, особенно к носу, проступала краснота, впрочем, не только ее не портящая, а наоборот, придающая ее лицу нечто чистое и притягивающее.
- Честь имею, подполковник Борис Норин! - щелкнул я каблуками и откивнул.
- Борис? - снова с непривычной для нас, русских, артикуляцией губ и ударением на первом слоге спросила она.
"Борис, Борис!" - молча передразнил я ее и молча щелкнул каблуками.
- Ай эм Элспет! - протянула она мне ладошку в кружевной перчатке.
Я не разобрал ее имени.
- Виноват, леди! - переспросил я.
Она поглядела на лейтенанта Дэвида.
- Элспет! Елизавета по-шотландски! - улыбнулся он.
- Лизанька! - обрадовался я.
Лейтенант Дэвид перевел. Она зарделась и опустила глаза.
Вторую особу звали Энн, то есть Анна. Обе они были, как объяснил лейтенант Дэвид, работницами Красного Креста и прибыли в Месопотамию добровольно. Я вспомнил Ксеничку Ивановну и Машу. При этом мне представилась географическая карта, подчеркивающая расстояние, отделявшее меня от них.
- Ну-с, господа, прошу за стол! - по-русски сказал лейтенант Дэвид.
Он сел в начало стола, меня посадил подле себя с правой стороны, а Элспет - с левой, так что мы с ней оказались напротив друг друга. То обстоятельство, что в калитку он пускал и представлял мне первой ее, а не Энн, и то, что посадил он ее теперь подле себя, говорило об особом его к ней отношении. Я постарался угадать, относится ли она к нему как-то особо, и угадать не смог.
- У меня сегодня день рождения, друзья! - стал говорить лейтенант Дэвид по-английски и по-русски и стал говорить, что сегодня свой день рождения он видит в каком-то новом свете, что сегодня он стал чувствовать свой день рождения больше, чем день рождения, что он стал чувствовать, будто в этот день родилось еще что-то. - А что же родилось, друзья? - спросил он риторически, то есть самого себя, и сам стал отвечать: - Чтобы ответить, надо вспомнить, что год назад мы у себя встречали эскадрон, то есть, как принято называть в русской армии, сотню казаков, прорвавшихся к нам через абсолютно дикие и враждебные горы. Это было первой весенней птицей, после которой прилетели сегодня другие весенние птицы и по-настоящему обозначили весну, весну наших англо-русских отношений! За вас, Борис, за доблестную русскую армию, за доблестную английскую армию, за содружество, которое сегодня родилось! - сказал лейтенант Дэвид.
Мне показалось, что все выпили с искренним чувством.
- Лейтенант, расскажите о Борисе, о русской армии! - попросила Элспет.