9
…Именинный пирог из начинки людской
Брат подносит державному брату…
А на севере там – ветер стонет, ревет
И разносит мужицкую хату…
Теперь едва ли не на каждом собрании кружка народовольцев они пели песню о третьей Плевне. Им казалось, что кровавые неудачи в Болгарии отрезвят наконец общество и народ от патриотического угара и позволят успешно продолжить разрушение монархии. Разрушение – любыми средствами…
– Признаете ли вы, Лев Александрович, что цель оправдывает средства?
Вождь "Земли и воли" Александр Дмитриевич Михайлов впился своими серыми влажными глазами в лицо Тихомирова.
– Да! Безоговорочно! – ответил тот.
– Принимаете ли вы террор как средство, дезорганизующее правительство?
– Принимаю, но только как путь к государственному перевороту…
В небольшой трехкомнатной квартирке, принадлежащей Екатерине Сергеевой, курсистке, которая готовилась стать фельдшерицей, происходил прием нового члена в организацию "Земля и воля". Александр Михайлов совершал церемонию с серьезностью и торжественностью, которая Тихомирова очень забавляла. Михайлов привел с собой свидетеля, который должен был слушать ответы как бы на правах экзаменатора. В нем, не без удивления, Тихомиров узнал своего однокашника по медицинскому факультету Михельсона.
– Вы будете приняты в нашу организацию, если теперь признаете ее устав…
И Михайлов принялся параграф за параграфом зачитывать евангелие землевольцев.
Он говорил взволнованно и страстно. Русые волосы немного волнились над его высоким лбом, а рыжеватые усы и борода прыгали в такт словам. Михельсон согласно кивал головой, следя, как отвечает Тихомиров.
Собственно говоря, это было чистой формальностью. Всех бывших "чайковцев" встречали с радостью. Программа организации сводилась к созданию строя, который якобы осуществлял идеалы народа – общность земель, федеративное устройство. "Обыкновенная народническая чепуха, – сказал себе Тихомиров. – Повторение прежних ошибок…"
Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что хождение в народ провалилось именно из-за незнания народа и его нужд. Выйдя на волю, Тихомиров жадно расспрашивал народовольцев, всякий раз поражаясь тому, как превратны их представления о крестьянстве, которое сам он довольно хорошо понимал.
– Зачем ты ходил в деревню? – спрашивал Тихомиров бывшего студента-медика, тоже жившего с фальшивым паспортом.
– Мы только говорим о народе, но не знаем его. И я мечтал пожить жизнью народа и страдать вместе с ним…
Таков был ответ энтузиаста, который, впрочем, пережил горькое разочарование. Он считал грехом пользоваться благами жизни, когда народ живет в нищете, отрастил бороду, опростился, пахал землю и не выдержал испытания. Другие же шли в деревню, желая просто посмотреть на народ, о котором так много толковали в Петербурге. Встречались и довольно примитивные фанатики, которые верили, что стоит им забраться в деревню, как она сразу пойдет за пропагандистом. Таких чаще всего крестьяне сдавали уряднику. Все это было, конечно, наивно, мало продумано, и лишь немногие шли в деревню, желая по личным наблюдениям познакомиться с тем, как живет народ и о чем он думает. Однако и тут на каждом шагу попадались казусы. Вот милейший человек – инженер путей сообщения, у которого Тихомиров иногда ночевал в Петербурге. Теперь он позабыл о своей страсти, которая, словно эпидемия, охватила интеллигенцию, а еще недавно…
– Вижу, – рассказывал он, посмеиваясь, Тихомирову, – что почти все мои знакомые "пошли в народ". Пью утром чай и думаю об этом. Почему же я-то не иду туда же? Взял саквояж, побежал на вокзал, купил билет до Новгорода и сел на поезд. Проехал несколько станций и все жду, где же мне слезть с поезда? С какого места начинается настоящий народ? И решил сойти на следующей станции. Взял свою поклажу и пошел по деревне. Зашел в трактир и сел пить чай. Было воскресенье, народу в трактире набралось много, и я завел разговор.
Один из посетителей попросил меня написать прошение. Я исполнил его просьбу, но от вознаграждения отказался.
– Скажи, мил человек, кто ты такой, как звать тебя? – спросил крестьянин.
Я не знал, как назвать себя, и сказал:
– Зовите меня Владимиром…
Странствую по тракту. В одной деревне дал я три рубля на лечение больной старухи. И опять назвал себя Владимиром.
Не прошло и трех дней моего путешествия, как сложилась легенда, что по деревням ходит великий князь Владимир Александрович, расспрашивает мужиков, как они живут, помогает больным и бедным. Разумеется, все это дошло до сведения полиции. Меня арестовали и доставили в Третье отделение. Ну, думаю, теперь я выскажу этим господам все! И произнес горячую речь о страданиях народа. Говорю и думаю: "Теперь меня – прямо в Петропавловку!" И вдруг вижу, что жандармские офицеры начинают пересмеиваться. Это меня взорвало, и я начал кричать:
– Народ доведен до отчаяния! Страдания его выше всякой меры! Я видел все это, господа!..
– Успокойтесь, – отвечал один из жандармов. – Мы, признаться, мало слушали вас. Но мы видим, что вы ни в чем не виноваты. Мы знаем, какие бывают революционеры. Вы не их толка. Идите себе с Богом домой. Тем более что я знаю вас по службе в инженерном ведомстве…
Таков был этот "Владимир", с готовностью предоставлявший квартиру подпольщикам, но с недавних пор не желавший ничего знать об их работе.
Или вот иной случай. Давний товарищ по кружку "чайковцев" рассказывает Тихомирову:
– Знаете, Лев Александрович, меня просто одолели барышни. Давай им фальшивые паспорта. Только и твердят: "В народ идти хотим!"
Только он сказал это, как в дверь постучали, и вошла молоденькая девица.
– Вы уж не за паспортом ли? – недовольным тоном осведомился бывший "чайковец".
– Да! Я только не знаю, какой взять. Паспорт солдатки, должно быть, будет удобнее всего…
Приятель с Тихомировым расхохотались.
– Да знаете ли вы, что такое солдатка? Ведь это сплошь да рядом – деревенская проститутка!
– Ну, может быть, паспорт бабий взять? – уже немного конфузясь, спросила барышня.
– Никакого паспорта я вам не дам. Вы – московская девушка и деревни-то не видели.
– Как же мне быть-то? Все идут в народ. Мне бы тоже хотелось ознакомиться с народом.
– Это можно сделать иначе.
– Но как же?
– Есть у вас знакомые где-нибудь в деревне? Помещики или хоть сельские врачи?
– Нет. Мне хотелось бы прямо поработать в деревне и вести понемногу пропаганду…
– Вы так молоды, что вас и слушать не будут.
– Идут же другие, – со слезами на глазах сказала девица.
– Идут-то многие. Но вряд ли такие, как вы, сумеют устроиться в крестьянской избе. Работать вы не умеете…
– Я буду учиться.
– Говорю я вам, что вас засмеют мужики. Пришли в деревню работать – от вас и будут требовать работы.
– Что же, неужели мне остаться в стороне от движения?
– Я вам говорю: поезжайте погостить в деревню к знакомым. Там и учитесь. Ходите на работу с деревенскими девушками. Вас признают простой и доброй барышней. От крестьян вы узнаете, как живут мужики. И потом вы, изведав свои силы на практике, сами решите, сможете ли нести тяготу деревенской страды.
Барышня задумалась.
– Приняв мой совет, вы ничего не потеряете. Во всяком случае, ознакомитесь с деревней, не рискуя попасться с подложным паспортом в руки полиции.
– Хорошо. Я последую вашему совету. – Барышня вышла.
И товарищ по кружку говорил:
– Умненькая барышня! Другие накричат на вас, разбранят, назовут реакционером и пойдут по знакомым добиваться паспорта…
– Нет! – твердил Тихомиров. – Только государственный переворот! Любыми путями и средствами!..
Еще совсем недавно, в 1872–1875 годах, он даже не помышлял о восстании, не говоря уже о цареубийстве и заговоре, но теперь все переменилось в его сознании. И при всех своих сомнениях и колебаниях он пошел за Александром Михайловым.
"Личность необычайно чистая и искренняя, – размышлял он. – Уверовавши в революцию для блага родины и народа, он весь отдался революции, совершенно без остатка, целиком живет революцией – не как принципом, не сухо, мрачно, не по долгу, а всем своим существом!"
Михайлов привлекал Тихомирова и чисто по-человечески. Это был здоровый, крепкий парень, веселый и жизнерадостный. Конечно, Тихомиров подмечал, что и у него случались минуты горя, огорчений, упадка духа, но лишь минуты. Но вообще Михайлов оставался совершенно счастлив своей жизнью и каждый успех "дела" радовал его чисто лично. Он и жил для "дела".
Когда "ходили в народ", Михайлов опростился, как немногие, "оброс шерстью", жил нигилистом, не позволяя себе никакой "роскоши", ни в виде сносного питания, ни в виде удобной и теплой одежды. Когда же стал заниматься городскими заговорами да террором, то решил, что тут нужно беречь силу, быть крепким, здоровым, бодрым. И с того времени завел такой режим, что всякий врач залюбовался бы им. Никакого излишества – необходимо спать столько-то часов, питаться регулярно и хорошими продуктами, ложась спать, завешивать окна чем-то плотным, дабы не портить зрения.