Цены на все были страшные, совершенно несравнимые с получаемой на немецкой службе заработной платой. Немцы платили своим рабочим и служащим из местного населения в основном старые советские довоенные ставки, на которые и в мирное время было очень трудно прожить. Люди получали в среднем 500–600, редко 1000 рублей в месяц, не считая вычетов, а на базаре хлеб стоил 80-100 рублей кило, сало и масло 1000–1500 рублей кило, молоко 50 и больше рублей литр, одно яйцо 10 руб. и т. д. Неудивительно, что люди научились все покупать микроскопическими порциями. Обычно сало и масло продавалось кусочками не больше спичечной коробки, а хлеб ломтями толщиной в один палец. И такой кусок хлеба стоил 8-10 рублей. На все остальные продукты цены были соответственные.
На другом конце базара стояли густой толпой горожане, продававшие свои вещи, чаще всего одежду. Редко у кого можно было увидеть на руках новую или хорошую вещь, в подавляющем большинстве все это было старое, заношенное и часто дырявое. И все-таки крестьяне охотно покупали даже и это старье: ведь нового не было, и достать было невозможно. Несколько в стороне на низеньких скамеечках или просто на нескольких сложенных кирпичах сидели какие-то полу-оборванные старики и старухи, и перед ними прямо на земле были разложены старые гвозди, винты, гайки, подсвечники, ложки, ножи, старые галоши, какие-то древнего вида украшения, тряпочки и старые ноты и книги. Эти люди сидели на тех местах и с тем же товаром долгие годы еще при советской власти, приход немцев для них ничего не изменил. Впрочем, и для всей остальной базарной публики смена властей ничего не меняла. Базары при немцах сохраняли свой старый советский вид, только они стали грязнее и товары были дороже. Условия же торговли и состав продавцов остались неизменными.
Среди продавцов и покупателей из местных жителей всегда можно было увидеть немецких солдат и особенного много их союзников: венгров, румын, словаков и итальянцев. Немцы больше смотрели и фотографировали непривычное для них экзотическое зрелище. Иногда они продавали спички, папиросы и сахарин. Покупали они почти исключительно семечки, которые они называли "украинским шоколадом". Щелкать семечки немцы сначала не умели, но довольно быстро научились и очень это занятие полюбили. Впоследствии даже в Германии я часто встречал в поездах немецких солдат, угощавших друг друга "украинским шоколадом". Союзники их ориентировались гораздо быстрее и торговали весьма бойко, особенно венгры. Эти продавали решительно все: от спичек и папирос до вина, ликеров, шоколадных конфет, ботинок и граммофонных пластинок. Их перещеголяли только итальянцы, которые после бегства из-под Воронежа зимой 1942 года продавали на базарах в Харькове свое вооружение и амуницию. Вообще, по нашим наблюдениям, немецкие союзники проявляли на базарах значительно большую активность, чем на фронте, и проводили на них значительно больше времени.
Иногда вдруг, без всякой видной причины, на базарах поднималась паника, и через несколько минут они пустели. Это означало, что господин Кох или кто-либо из его приближения прислал свое очередное глубокомысленное распоряжение о новом регулировании или запрещении торговли. Базары каким-то неведомым путем узнавали об этом раньше местных властей и немедленно реагировали. Торговля на несколько дней замирала или переносилась на соседние улицы, а затем базары снова наполнялись, и все оставалось по-прежнему. Только каждый раз при этом цены подскакивали. Никаких иных результатов немецкие экономические мероприятия не производили. Я наблюдал эти базары летом и зимой, во всякую погоду. Товары и люди мокли под дождем, мерзли в снегу или окутывались облаками пыли, но общая картина не менялась, и базары оставались символом немецкой экономической политики в занятых ими областях, политики бесплановой, бездарной и беспомощной.
До поздней осени 1941 года управление всеми занятыми на Востоке областями оставалось в руках военных властей. Появление гражданской администрации ожидалось в самом ближайшем будущем, и потому немецкие оккупационные власти занимались только тем, что было совершенно необходимо для обеспечения продвижения вперед германской армии. На устройство жизни местного населения германские военные власти обращали весьма мало внимания и оставили это дело на усмотрение местных властей, созданных из самого населения. В деревнях немцы прокламировали отмену колхозов, а пока предложили крестьянам в этих колхозах оставаться до уборки урожая и проведения осенних работ. В селах были повсеместно назначены новые старосты, и колхозы, впредь до их отмены, были переименованы в общинные хозяйства. Деревня начала постепенно оправляться от ударов, нанесенных войной, и крестьяне охотно взялись за работу. Казалось, что многолетняя мечта наших крестьян о возвращении им в частную собственность земли начала осуществляться. Кое-где крестьяне сами приступили к переделу колхозной земли, скота и сельскохозяйственного инвентаря. В одних местах немцы этому не препятствовали, а в других запрещали.
Впоследствии, уже после изгнания немцев из пределов Советского Союза, председатели Совнаркомов Украины и Белоруссии Хрущёв и Пономаренко доказывали в своих выступлениях в Киеве и Минске, а также на страницах "Правды" и "Известий", что немцы искусственно насаждали в городах и селах частнособственнические инстинкты и разваливали колхозы вопреки желаниям большинства крестьян. Это, конечно, совершенно неверно. Крестьяне никогда не могли примириться с колхозной системой и всегда мечтали о возвращении индивидуальной частной собственности на землю, скот и сельскохозяйственный инвентарь. Борьба крестьян против колхозной системы, по сути дела, никогда не прекращалась, и сама советская власть под напором крестьянской массы вынуждена была, время от времени, идти на те или иные изменения и послабления в своей колхозной политике.
Советская власть всегда придерживалась политики кнута и пряника и неизменно, после особенно сильных нажимов на какую-нибудь часть населения, давала ей те или иные поблажки. Только этим и объясняется предоставление в последние перед войной годы крестьянам небольших приусадебных участков в индивидуальное пользование и разрешение иметь в своем личном распоряжении небольшое количество птицы и мелкого скота.