Утром 27 сентября мы увидели небольшие серо-голубые листочки, наклеенные на стенах домов и на заборах во всех районах города. На них было напечатано на русском, украинском и немецком языках приказание немецких властей всем евреям, проживающим в г. Киеве и его окрестностях, собраться 28 сентября в 8 часов утра на углу улицы Мельника (бывш. Дорогожицкой) и какой-то еще, название которой я сейчас не помню. В скобках было прибавлено "возле кладбищ". Все евреи, найденные в городе после этого срока, будут расстреливаться на месте. Евреям было приказано взять с собой все документы, деньги, ценные и теплые вещи и запас продовольствия на несколько дней. Адрес сборного пункта произвел ужасное впечатление, но распоряжение взять с собой документы, теплые вещи и продовольствие действовало успокоительно. В конце концов, население решило, что евреев просто выселяют из города. После страшного бедствия последних дней и упорных слухов о виновности евреев эта мера многим не казалась чрезмерно жестокой. Все хорошо помнили массовые высылки и аресты при советской власти, и многие со злорадством говорили, что наконец и евреям придется испытать на себе подобную участь. Жалости или сочувствия к евреям в этот день еще чувствовалось мало. Но 28 сентября, когда выяснились размеры, хотя и не вся страшная перспектива этой меры, - картина изменилась.
Рано утром 28 сентября по улицам, ведущим к кладбищам, начали тянуться первые группы обреченных евреев. Это были главным образом старики и маленькие дети, молодых женщин было очень мало, а молодые мужчины попадались буквально единицами. Все несли на себе столько вещей, сколько могли захватить; многие везли вещи на тачках и тележках, а некоторые группы, очевидно родственники или соседи, соединились вместе, складывали свои вещи на ломовых извозчиков, а сами шли рядом. Большинство таких повозок было завалено громадным количеством чемоданов, корзин и тюков. Попадалась даже мебель. Очевидно, что владельцы этих вещей были уверены, что их просто вывозят из Киева, и не предполагали своей страшной участи.
К семи часам утра эти отдельные группы обреченных превратились в несколько громадных потоков. Евреи шли из трех наиболее густо населенных ими районов города по трем улицам, а именно из нагорных частей города по улицам Львовской и Дмитриевской, и из нижней части города Подола, по Глубочицкому шоссе. Эти три улицы соединяются в начале Дорогожицкой улицы. Около Лукьяновского базара и в этом месте три части их потока сливались в один, заполняющий оба тротуара и мостовую широкой улицы. Люди шли тесной толпой, как при выходе со стадиона после футбольного матча, и казалось, что не будет конца этому страшному шествию. Большая часть шла медленно, а некоторые старики и старухи едва передвигали ноги под тяжестью своих вещей, и казалось, что у них не хватит сил дойти до назначенного пункта. Было непонятно, что смогут делать эти старики, выброшенные из квартир, без сил, без помощи и без поддержки, как смогут также такие люди вообще жить дальше, оторванные от прежних условий существования. Никто не мог тогда поверить, что все эти люди шли на смерть. Слишком казалась чудовищной мысль, что можно уничтожить такое количество явно невиновных в пожаре Киева людей.
Сплошной поток евреев тянулся по Дорогожицкой улице более двух часов. Точного количества их мы не знали, но, вероятно, их было от 60 до 70 тысяч. Они шли без охраны и их никто не подгонял, их гнала угроза смерти позади. Многие плакали, но большинство шло внешне спокойно, без жалоб и криков, столь обычных у евреев. Это было стихийное бедствие, и так его все воспринимали. Человек может пережить горе, драму или трагедию и как-то на них реагировать; но это было нечто такое, для чего на человеческом языке до сих пор названия не придумали. Это было убийство, это была бойня, и люди шли покорно, как скот на бойню. Говорят, такая покорность была среди обреченных при массовых расстрелах в ЧК и НКВД. Быть может, на людей успокаивающим образом действовало их большое количество, не допускавшее мысли об уничтожении. Но кто знает, что творилось в душах всех этих несчастных, когда они шли на место своей гибели? Этого никто и никогда не узнает.
Многих евреев провожали через город их друзья и близкие знакомые, желавшие их успокоить или найти какой-либо способ оставить их в городе. Сотни людей хлопотали накануне перед немецкими властями за крупных ученых или специалистов евреев или за лиц, породнившихся с русскими или украинцами, но все было напрасно: им отвечали, что все евреи должны быть выселены. Такие ответы немцев давали надежду, что евреи не будут истреблены, а только вывезены из города. Был ряд случаев, когда русские, украинцы и даже местные немцы шли на кладбище за своими родственниками евреями, в надежде облегчить там их участь. Эти люди также не вернулись. На тротуарах улиц, по которым проходили евреи, стояли оставшиеся в городе жители других национальностей и смотрели на уходящих. Люди стояли молча, многие плакали, некоторые старались успокаивать проходящих, обращавшихся к ним с одним и тем же вопросом: "Что с нами будет?" Некоторые сначала злорадствовали и говорили, что это справедливое возмездие евреям за все то, что от них терпели остальные, но зрелище непрерывной вереницы больных, стариков и детей, главное в большинстве своем бедных, заставило этих людей замолчать. Бедствие было слишком страшным и грандиозным, чтобы выражать по этому поводу какие-либо другие чувства, кроме ужаса.
Около девяти часов утра поток евреев начал редеть, и в это время к кладбищам проехало около двух десятков автомобилей с немецкими полицейскими, вооруженными только винтовками и револьверами. По сравнению с массой евреев их казалось так ничтожно мало, что было невозможно предположить, чтобы эта горсточка могла предпринять против них какие-нибудь меры. Этот факт тоже действовал успокаивающим образом на тех, кто впоследствии не хотел верить, что немцы уничтожат евреев, а таких было довольно много среди населения. Наконец все евреи прошли, и в городе остались только некоторые тяжело больные, которых немцы приказывали местной украинской полиции доставлять на подводах на кладбище или пристреливали на месте. В конце Дорогожицкой улицы стояли первые немецкие патрули. Те, кто провожал, поворачивали в этом месте назад, а евреи проходили вперед в район кладбища, оцепленный со всех сторон полицией. Больше их никто никогда не видел.
Непосредственно за кладбищами находится очень большой и глубокий овраг, носящий название "Бабий Яр", и к этому оврагу и были проведены евреи. Оттуда никто не вышел, все они остались там. Все время пребывания немцев в Киеве район "Бабьего Яра" был оцеплен колючей проволокой, и никто туда не допускался. Каким образом немцы уничтожали в этом месте такую массу людей, жителям Киева и в том числе мне до сих пор неизвестно. В упоминавшемся уже в предыдущей главе сообщении советской Чрезвычайной комиссии по расследованию немецких зверств говорилось, что немцы приводили евреев группами по 100–200 человек, предварительно заставив их раздеться, на край оврага и затем расстреливали из пулеметов. Это очевидно неверно, так как при такой системе непрерывный расстрел евреев должен был продолжаться несколько дней, а между тем все жители прилагающих районов города утверждали, что выстрелов они вообще почти не слышали. Раньше в этом и прилегающих оврагах постоянно проводились учебные занятия по стрельбе, и звуки выстрелов были слышны достаточно далеко. Весь город интересовался много месяцев подряд тем, какая судьба постигла евреев, и именно потому для многих этот вопрос оставался неразрешенным, что почти не было слышно стрельбы. Теперь уже известно, что немцы имели много зверских способов для массового уничтожения людей, и в конце концов не так важно, какой из них они применяли в этом случае. Важно только, что живым из этого ужасного места не вышел никто.
От населения судьбу евреев немцы упорно скрывали. В тех отдельных случаях, когда им приходилось отвечать на прямо поставленный об этом вопрос, они отвечали, что некоторых, признанных виновными, расстреляли, а других отправляли на работы в неизвестном направлении. Чаще же всего каждый немец отвечал, что он вообще ничего не знает. Но все равно страшная правда скоро стала известна всем, хотя многие упорно отказывались ей верить, настолько она была бесчеловечной и отвратительной. Примерно недели через две после ухода евреев на кладбища, как у нас называли этот ужасный факт, немцы начали вербовать рабочих для разборки еврейских вещей, оставшихся на месте их последнего пребывания. Работа это продолжалась свыше месяца, и сотни людей обогатились на ней. Между еврейским и православным кладбищем, где были собраны евреи, лежали громадные груды одежды, в которой часто были зашиты золотые вещи и драгоценные камни, документы, облигации займов и очень много советских денег, которые тогда еще сохраняли хождение. Все ценности рабочие должны были отдавать немецким властям, но, конечно, очень много их прилипло к рукам. Одежду немцы раздали местным немцам, так называемым фольксдойче, и потерпевшим при пожарах и взрывах в городе. Это способствовало тому, что население постаралось вычеркнуть евреев и их страшную судьбу из памяти, так как многие жители если не принимали участие в этом страшном деле, то оказались материально в нем заинтересованными. Теплые вещи и ценности скоро были разбросаны, розданы, распределены или куда-то увезены, но еще много месяцев около входа на оба кладбища лежали сотни полуистлевших еврейских паспортов и разных документов, все, что осталось от нескольких десятков тысяч человек.