Так и ускользнула бы, пока пьют-гуляют, за стойбище, взяла бы первого попавшегося жеребца и отправилась бы куда глаза глядят. Но увы, куда направится со своей несправедливостью, когда ей даже в родную землю, к отцу-матушке нет возврата. Говорила им: "Не хочу!" Криком кричала: "Не пойду!" Кто ее послушал, кто учел то, что не хочет? "Поезжай и будь ему женой", - сказали, и сказали, твердо.
- Сестра, - позвала. - Ты слышишь меня, сестра?
- Слышу, - сказала. - Чего тебе?
- А ты не уходи, когда придет хан.
- Как можно?
- Можно. Скажешь, я так хочу.
- Он муж тебе, Каломелька. Рано или поздно должна принадлежать ему.
- Если и так, то пусть потом, не сейчас.
Сестра засмеялась тихо. Понятно было: высмеивает Каломель. По-хорошему, но, все же, смеется.
- Думаешь, не послушается?
- Думаю… - сестра не медлила с ответом, но вынуждена была прерваться на слове: послышались чьи-то шаги, а вслед за тем отклонился полог, и в шатер вошел хан.
- Каломелька спит? - поинтересовался.
- О, нет, - спешно и, как показалось Каломели, довольно сказала хранительница. - Она ждет хана.
Девушка даже вскинулась от неожиданности или обиды. Готова была вскочить, как есть, и крикнуть во весь голос:
"Неправда! Ты, сестра, обманщица!" Но не успела подумать так, как хан разбил ее мнение о себе.
- Она у нас такая умница?
Поняла, что очень доволен был от того, что его ждут. И сестру благодарил и благодарил, обласканный своим удовольствием, правда, им и сказал ей: ты сделала свое, можешь идти уже.
Каломель не видела, как выходила сестра, - лежала притихшая и, аж, совсем перепуганная. Слышала только, что вышла уже, что хан вернулся, потом и сел в стороне, вероятно, отдыхает после всего, что было на свадьбе. Наконец встал и позвал челядника.
- Сделаешь мне омовение, - приказал привычно и сразу ушел туда, где была перед тем Каломель.
Плескался доверчиво и с наслаждением. Затем и челядника спровадил. Зашел с переднего покоя и долго стоял посреди ложницы, или присматривался к ней, своей избраннице, что лежала рядом и мучилась, ожидая, или всего лишь вытирался после омовения. Но вот погасил огниво и стал укладываться на ложе.
Каломель чувствовала себя натянутой до предела. Казалось, коснется Заверган - и она лопнет, как тетива лука, когда от нее хотят больше, чем может.
Не замечал этого или не обращал внимания на это хан Заверган. Обнял ее сильной, покрытой жесткими волосами рукой и довольно-таки грубо прижал к себе.
- Ты чего? - спросил, почувствовав сопротивление.
- Боюсь хана.
- О, так! - дохнул в лицо хмельными парами и пробудил в ней все, что было, отвратило, все, что имела в сердце, сопротивление. Собралась с силой, воспользовалась тем, что от нее не ожидали такого, и выскользнула из объятий, даже пошла прочь.
Такая дерзость, вероятно, и в хане разбудила не просто мужа - зверя. Не спрашивал уже, почему убегает. Сгреб обеими руками, вернул на ложе, так сильно и с таким рвением стал добиваться своего, что у Каломели дух перехватило, чувствовала, задохнется сейчас от страха и безысходности.
- Умоляю тебя, не надо!.. Пусть когда-то, пусть потом!..
И уговаривала, и пробовала защититься руками - зря. Что такое ее сила, когда он во стократ сильнее ее, и мольбы, когда он загорелся огнем? Сунул за ворот пятерню и так яростно рванул тщательно шитую матерью тунику, что она распахнулась до самого подола и явила Каломелку во всей ее первозданной красоте и таинственности.
Она оцепенела от ужаса и этим, видимо, решила свою судьбу. Потому что почувствовала и осознала: она освобождена от материнского укрытия. А такой не разрешено принадлежать другому. Такая должна принадлежать тому, который добился освобождения и смог освободить.
II
Третьего дня после свадьбы все, кто сопровождал Каломель к стойбищу хана в Кутригурах, возвращались за Широкую реку, к своему роду. Хан устроил им громкие проводы, сел на выгулянного за эти дни жеребца и Каломеле велел подать - проводят ее родичей к переправе, а уже оттуда они отправятся в сопровождении доверенных мужей ("верных", как их Заверган) по рубежам Кутригурской земли, которую намерен показать жене своей, а заодно и жену показать кутригурам. На это пойдет столько дней, чтобы родился, наполнился и снова родился месяц. Во всяком случае, в стойбище хана над Онгулом вернутся только тогда, как объедут всю землю от восточных до северных рубежей и от северных до западных. Южные останутся напоследок. Они идут вдоль моря, поэтому должны стать для Каломели украшением путешествия, а может, и настоящим чудом.
На первую ночевку должны встать в степи, на вторую постарались выйти к одному из кутригурских стойбищ над Широкой рекой и там, в стойбище, хан снова устроил утигурам прощальный ужин, а Каломеле позволил побыть с сестрами столько, сколько позволяла ночь. Знал же: жена его расстается с кровными надолго, кто знает, может, и навсегда. Пусть побудет с ними напоследок и удовольствуется тем, что позволяет напоследок.
Плакала, прощаясь, так горько и так по-детски истово, что даже у него, бывалого уже, шевельнулось сердце и заставило расщедриться на ласку и уговоры. Так благодарна была за них, что теперь только, как оборвала последнюю нить, соединявшую с кровными, осознала: кроме хана, у нее нет и не будет на этой земле роднее человека, - потянулась к нему доверчивее, чем позволяла себе тянуться пор, и желаниям его не противилась уже, как прежде.
Кто-кто, а Заверган знал - путь у них далек и утомителен. Поэтому не спешил преодолевать его, давал время на передышки, на встречи и торжества, на них не скупились стойбищане, поздравляя хана и юную жену его. Чтобы все это не просто радовало, а каждый раз удивляло Каломель, высылал вперед - втайне от нее - разъезды, предупреждал родичей о своем приближении. А уже родичи знали, где встречать и как встречать хана с ханшой: выезжали далеко за стойбище, поздравляли всякий раз щедрейшими и приятнейшими словами, вручали отдельно хану, отдельно ханше подарки.
Сначала загрустила: похоже, что Заверган умышленно повез ее по рубежам своей земли, чтобы собрать со стойбищан больше, чем может дать обычная свадьба, подарков, дальше начала и удивляться: откуда стойбищане знают о ней, даже в самых закоулках? Поглядывала на хана, силилась выведать все, но хан делал вид, что не понимает немых ее поглядываний и отделывался шутками.
Это, видимо, понравилось Каломеле: она перестала грустить и удивляться, хвалу и подарки принимала, как должное. А еще она казалась ему все более благосклонной. Когда были в пути - пыталась расспрашивать: где они, далеко ли отсюда до антов и кто они - анты, становились на отдых или садились к трапезе - не полагалась на челядь, собственноручно ставила перед ханом еду, интересовалась, по нраву ли ему то, по нраву ли другое. Заверган радовался таким изменениям. Не удивлялся, что жена его быстро привыкла к верховой езде. В жилище отца своего, там, на берегах Белой реки, она не всегда сидела в стойбище и ездила в повозке, вероятно, и носилась, как все в ее возрасте, на молодой кобылице по степи, и любила даль, и гонялась за далью. Удивляло другое: достаточно просто и по-мужски стойко сносила вон, какой длительный и изнурительный путь, как-то подтянулась в пути и стала похожа на отрока-воя.
Чтобы убедиться в ее ловкости или неумелости как всадника, показал на синеющий вдали плес и повелел одному из мужей:
- Проскачи, Коврат, вдвоем с Каломелью и узнай, пригодна ли вода в том озере для питья и варки. Стойбища нет и нет, а лошадей пора напоить уже, и самим, не мешало бы, тоже устраиваться на ночь.
Он знал: жеребец у этого мужа быстрый и муж не из тех, что ездят шагом. Хотелось удостовериться, что сделает Каломель, когда Коврат пустит своего быстрохода вскачь? Пойдет следом или отстанет? А если пойдет, то как? Всем остальным велел спешиться и ждать. А пока ждали, он только и делал, что смотрел в ту сторону, куда послал гонцов.
Туда ехали вровень и, к его удивлению, легкой рысью. А оттуда точно знали, чего хочет от них хан - пустили коней вскачь. Каломель несколько отстала от Коврата, но, все же, не так сильно, чтобы сомневаться в ней и ее способностях быть подругой хана не только в палатке, но и в походах и в ратных делах.
Вздыбила вслед за Ковратом кобылицу и поспешила сказать хану:
- Вода в озере пресная. Людям, и лошадям будет чем утопить жажду - источники бьют у побережья.
- Тогда поехали.
Как только прибыли, осмотрел степное озерцо, - там, оказывается, брала начало одна из рек, которая текла к морю, - сочные травы по его берегам и хан повелел спутникам разбить стойбище.
- Дальше на запад, - объяснил он, - пойдет незаимка, что лежит между нами и тиверцами. Туда и отправимся. Дадим передышку лошадям и направимся к морю.
Путь к морскому побережью лежал неблизкий, а стойбища попадались все реже и реже. Как нарочно грянула гроза, пошел длительный с ветром дождь. Хан сначала не придал значения. Когда понял: что туча не из тех, что налетела - и нет, и велел ставить палатки, было уже поздно: ливень промочил всех, и хорошо, до костей.
Мужам это не помешало. Разложили, когда перемежилось, костер, высохли у костра, согрели себе для верности хмельное, - и хорошо уснули, а Каломель держалась только до ночи. Ночью проснулась от удушья, что подступало к горлу и не давало дышать, почувствовала жар на губах и поняла: дождливая купель не обошлась ей даром, через нее нажила огневицу.