На мой взгляд, разумно и справедливо было бы проигнорировать выступления обеих сторон и разбирать дело в том виде, в каком оно было представлено изначально, что свело бы его к бесхитростной судебной процедуре. Однако столь же печальная, сколь и универсальная истина заключается в том, что когда люди усаживаются в прохладной тени жарким днем и принимаются сочинять законы для города, то больше всего времени и умственных усилий посвящается таким увлекательным вещам, как убийства, изнасилования и грабежи. Когда же дело доходит до гражданского судопроизводства, и в особенности - сельскохозяйственной его части, день уже клонится к вечеру, вино кончилось час или около того назад и занятие уже не кажется таким интересным; вопросы рассматриваются поспешно, опускаются и в тот момент, когда сочиненные законы следует привести в исполнение, следует кара за легкомыслие. Что касается нас, то мы ухитрились зайти по дороге, ведущей к хаосу и замятне, еще на целую стадию дальше, выбрав в качестве образца уложения Платона, сформулированные им в одном из сочинений о совершенном обществе - решение, о котором нам очень скоро пришлось пожалеть. При всей своей склонности к утомительным деталям, Платон не потрудился дать определение водному руслу - является ли оно рвом или канавой, по которым на самом деле бежит вода, или же это ров или канава, предназначенные служить для ее отвода, независимо от того, попадала ли в них в действительности хоть капля? Я корчился в муках, сраженный этой дилеммой, но не достиг никакого решения, когда пришло время голосовать; тут я задал себе простой вопрос - с каким из двух этих кретинов я сам согласился бы жить по соседству? Я доверился инстинктам и вынес решение в пользу ответчика.
Победил истец, хотя и с перевесом всего в четыре голоса. Большее согласие вызвал вопрос ущерба; мы присудили выплатить ему стоимость погибшего лука за вычетом суммы ущерба, нанесенного его козами - окончательная сумма выплаты равнялась стоимости среднего размера сосуда с сушеными фигами. Лично я пошел бы дальше и обязал обоих выплатить штраф за растрату определенного периода моей жизни, связанную с причинением мучительной боли и страданий, но решил, что ни один из них не обладает такой астрономической суммой.
Ну что ж, Фризевт, я уверен, что к этому моменту до тебя дошло, что я пытаюсь - несколько тяжеловесным образом - создать у тебя представление о том, как выглядела реальная жизнь в нашем совершенном обществе двенадцати лет отроду. Ты заметишь, что она была никоим образом не совершенна и не имела ничего общего с теми высокоумными и тщательно продуманными образцами, которые развлекали нас в послеобеденные часы в Афинах. Не знаю, хорошо это или плохо; у нас не было правительства, стоящего отдельного упоминания, только Основатели (естественным образом всеми игнорируемые) и я, который прилагал все усилия, чтобы не дай боги чем-нибудь поуправлять, пока меня не принудят к этому силой. У нас отсутствовала внешняя политика, поскольку нам даже не приходило в голову, что мы достаточно взрослые, чтобы обзавестись ею. Что касается политики экономической, то у нас был мой друг Тирсений - человек, продававший втридорога декоративную броню и негодное оружие нашим потенциальным противникам и склонивший нас залезть к соседям в долги, выплатить которые мы не имели ни единого шанса. Законов и порядка у нас было ровно столько, чтобы не перерезать друг другу глотки. Собственно, в отношении политики сказать больше нечего; у нас были занятия поинтереснее. И да, мы так запутались и так далеко отошли от первоначальных планов, что не только иллирийцы, но даже и некоторые будины смогли вписаться в наше общество и найти в нем свой дом. У нас полностью отсутствовали литературные, художественные, научные и философские достижения. У нас не было на них времени. Более того, это нас нисколько не беспокоило. Афинами мы не стали (в Афинах, однако, можно оказаться под судом за богохульство, за клевету на Город перед лицом иноземцев, за недостаточное усердие в возделывании земли; за предложенный, но не прошедший закон об отмене другого закона, можно поплатиться жизнью, как и за отказ примкнуть к той или иной стороне во время гражданской войны; и каждый год афиняне должны голосовать за изгнание известного количества сограждан - не потому, что те в чем-то провинились, а только потому, что ни в ком не вызвали особой симпатии), но не стали и Македонией. Методом исключения мы пришли к выводу, что наш дом - Антольвия; не больше, но и не меньше.
Вот кем, стало быть, большинство из нас считало себя, когда мы готовились к грандиозной торжественной гулянке, посвященной двенадцатилетию нашей государственности; и в целом то, что мы видели в зеркале, нас устраивало. Отчасти я хотел бы взять того юного царевича Александра, которому помог взять в плен пчелиный рой, на безмятежную прогулку по Антольвии, вместо того, чтобы учить его искусству войны и чтения элегических строф. Возможно, увиденное здесь помогло бы ему ответить на вопросы, ради разрешения которых он увел македонскую армию на самый край света - и может быть, ответы, полученные при моей помощи, оказались на толщину волоска ближе к истине. Продолжая это рассуждение, если б я родился глиняным и с ушами поменьше, то был бы кувшином. Трудно писать историю, не пытаясь ее при этом не переписать.
Основатели желали начать праздник с торжественной процессии от места высадки к храму - множество улыбающихся детей, умытых и причесанных, с корзинами свежего хлеба и фруктов. За процессией должно последовать общее исполнение гомерического гимна Аполлону и некоторых сочинений Пиндара, после чего нас порадовали бы концертом для флейты и арфы, а также состязаниями атлетов.
Большинство горожан считало, что коль скоро Основателям нравится проводить время подобным образом, то пусть сами ходят и поют. Мы же предпочитали напиться до беспамятства и хорошенько пошуметь, а в завершение праздника, может быть, разнести несколько лишних статуй - например, статую меня, которую в свое время всандалили в нишу в окружающей рынок стене, совершенно против моей воли. Безлунными ночами я частенько пытался собраться с духом, отправиться к ней с молотом потяжелее и причинить ущерб общественному имуществу, но воображение так живо рисовало мне лица Основателей, если они меня поймают за этим занятием, что я так и не решился..
В конце концов был найден компромисс: процессия, гомерический гимн в сокращенном варианте и огромный чан вина в центре площади, куда каждый мог бы погрузить свою чащу. Я внес свою долю в достижение консенсуса, склонив Основателя Пердикку предоставить трех овец и трех коз для жертвоприношения и последующего угощения - я публично поблагодарил его за это исключительно щедрое предложение, не спросив сперва его согласия. Метод этот чрезвычайно эффективен, и я искренне рекомендую его тебе.
Первые пробы вина показали, что оно почти готово к употреблению, хотя сказать наверняка можно было, лишь откупорив амфоры. Наиболее пессимистичные из наших самозваных экспертов питали самые мрачные ожидания - они считали, что богатая, жирная почва и прохладный климат Ольвии сделают наше вино водянистым и сладким, лишенным оттенка злости, свойственного греческим сортам. Их опасения в определенном смысле подтвердились при открытии первых амфор - напиток получился сладким и деликатным и его следовало разводить водой в пропорции два к одному, а не пополам. Последствия этого эксперимента оказались драматическими: вы выпиваете чашу вина, не ощущая никакого эффекта, а через четверть часа валитесь с ног. Мы, впрочем, решили, что это хорошо - то, что нужно для настоящего героического празднества.
- Вставай, - сказала мне Феано перед рассветом в день торжества.
Я заворчал.
- Зачем? - сказал я. - Разве уже время?
- Нет, - ответила она. - Но я хочу убраться здесь до ухода, а из-за тебя комната выглядит неприбранной.
Мой сын Эвпол тоже должен был нести корзину с хлебом в составе процессии. В сущности, его задача сводилась к тому, чтобы переместиться из пункта А в пункт Б, не свалившись и не уронив корзину, и мы с Феано с большим пессимизмом оценивали его шансы выполнить эту задачу без фатальных ошибок. Сам он, однако, ничуть не волновался, когда мы наконец вытащили его из постели и впихнули в одежды, которые были специально подготовлены к празднику и приходились ему почти впору, так что вместо него мы принялись беспокоиться обо мне. В качестве ойкиста я должен был не только декламировать какие-то магические слова в течение формальной части церемонии, но и произнести подготовленную речь между гимном и началом пьянки. Как ты догадываешься, я хорошенько проработал эту речь. Первый черновой вариант был двадцать минут длиной и ломился от упоминаний мудрости Основателей, ненадежной защиты богов и прочих возвышенных материй. Финальная версия представляла собой вольный парафраз изречения "Выпивки на всех!" и как минимум отвечала ожиданиям публики.
- Ты же не собираешься выйти вот прямо так? - спросила Феано.
- Собираюсь, - ответил я. - А что такого?
- Во-первых, туника тебе мала, - сказала она. - Во-вторых, над левым плечом здоровенная заплата, причем другого цвета.
Я нахмурился.
- Я ношу эту тунику со дня высадки, - сказал я. - Мне казалось, весьма уместно надеть ее как раз сегодня, просто чтобы продемонстрировать...
- ... в какого неряху ты превратился. Нет уж, спасибо. Люди всегда винят жен, и это несправедливо. Иди и переоденься.
Кроме того, она настояла, чтобы я взял кувшин - ты помнишь, о каком кувшине речь, о том самом, в котором не было змеи. На самом деле, я и сам не возражал; именно вера Олимпиады в то, что змея в нем все-таки есть, привела нас сюда, и согласно некой извращенной логике, прихватить его представлялось вполне уместным.