Глава 14
И ВНОВЬ В РОСТОВ ВЕЛИКИЙ
Гришка Отрепьев, воцарившись в Москве, избавил от опалы всех недоброхотов Бориса Годунова. Федора Никитича Романова (монаха Филарета) осыпал милостями и возвел в митрополиты самой громадной и богатой Ростово-Ярославской епархии. Патриарха Иова, собинного друга Годунова, сместил, назначив на его место архипастыря Игнатия.
Вызволил из опалы Отрепьев и супругу Романова, инокиню Марфу, а также сестру Филарета, Анастасию Никитичну, с Михаилом и Татьяной. Семья воссоединилась с митрополитом в 1605 году.
Сырая, темная келья северного монастыря не сломила Филарета. Он лишь похудел на добрый пуд, но отменного здоровья не потерял. А вот инокиня Марфа за последние четыре года изрядно изменилась: постарела, осунулась, появились седые паутинки в некогда роскошных волосах. Уж чересчур печаловалась Ксения Ивановна о своих детях, не чаяв увидеть их в живых.
И вот вновь вся семья в ростовских митрополичьих палатах. Даже Иван Васильевич и Агрипина Егоровна Шестовы прибыли в Ростов. Как же им оставаться в Домнине, когда дочка и внук получили долгожданную волюшку!
Вскоре в Домнино примчал вестник от митрополита Филарета. Молвил Сусанину:
- Зван ты, Иван Осипыч, к дворянину Шестову. Велено тебе назначить временного старосту, а самому явиться в Ростов.
Сусанин же пребывал в скорби: три недели назад он похоронил свою Устинью, коя неожиданно занедужила, да так и не поднялась со смертного одра. Не помогли ни настойки, ни отвары из пользительных трав. За пять месяцев источила Устинью какая-то неведомая неизлечимая болезнь. Сильно переживал Иван Осипович, а потому и встретил вестника с хмурым лицом.
- По какой надобности к Шестову?
- Не ведаю. О том будет в Ростове сказано.
Сусанин пожал плечами, но барскую волю надо исполнять. В тот же день собрал сход, на коем молвил:
- Барин приказал прибыть в Ростов. Велено мне подмену сыскать, но я не господин, дабы старосту назначать. Сами прикиньте.
Мужики вначале примолкли, раздумывая над словами старосты, а затем принялись толковать, допрежь негромко и зачастую невнятно, себе под нос, но когда речь зашла о конкретных именах, говор усилился, а затем поднялся такой галдеж, что вороны слетели с вековых берез.
Крестьянское сонмище! Этот нехорош и другой с изъяном. Поди, угоди на каждого мужика. Тут тебе не за столом щи хлебать, а старосту выбирать, кой для деревни царь и бог.
Несусветный гвалт мог прервать лишь зычный возглас Ивана Осиповича.
- Хватит, мужики! Криком избы не срубишь. Так и до утра дело не докончим.
Вновь притихли мужики. Наконец один из сосельников молвил:
- Сам укажи, Иван Осипыч.
- Я бы указал, да вы опять шум затеете.
- Не затеем. Ты каждого мужика изрядно ведаешь. Сказывай!
- Богдана Сабинина. Он хоть молодой, но давно остепенился, да и на работе горит.
Мужики шум не затеяли. Имя Богдана никто не выкликал, но староста, кажись, истину речет о Богдашке. Про него не скажешь, что с осину вырос, а ума не вынес, да и на работу солощий. Пусть будет так, как староста изрек…
Попрощавшись с дочкой, зятем и внуками, а, также посетив могилу Устиньи, Сусанин отбыл в Ростов Великий.
* * *
Иван Осипович не спешил прибыть в митрополичьи палаты. Он неторопко, со стороны ярославской дороги, въехал на Чудской конец и с неподдельным пристрастием стал разглядывать древний город, бывшим некогда стольным градом Ростово-Суздальской Руси. Много лет миновало после его прыткого бегства из Ростова, но к его удивлению город мало в чем изменился. Все те же улочки с деревянными храмами, избами и хоромами. До самого центра были всего два каменных строения - Авраамиев монастырь да храм Вознесения, мастер коего был казнен Иваном Грозным.
Ближе к Детинцу - Воеводский двор. Тотчас всплыло лицо Третьяка Сеитова, кой, по словам Ивана Наумова, сложил голову на Ливонской войне. До обидного жаль воеводу. Славный был человек. Наумов же - человек мерзкий, помышлял всю семью его извести. Любопытно, кто ныне в Ростове воеводой?
Свернув к Рождественскому монастырю, вблизи коего стоял деревянный храм Николы на Подозерье, Сусанин зашагал к избе Пятуни. Жив ли бортник? Сколь воды утекло. Когда-то у него с Пятуней были самые дружеские отношения, а именно с той поры, когда избавил его на Торговой площади от правежа.
Только пошел к крыльцу, как от повети раздалось:
- Кого Бог несет?
Иван Осипович обернулся на голос и увидел у поленицы неказистого старичка с седенькой бородкой.
- Бог ты мой, Пятуня!
Пятуня вгляделся в незнакомца, приставив морщинистую ладонь ко лбу козырьком.
- Не признаю, милок.
- Да ты что, Пятуня, аль глазами ослаб? Не я ль тебя от батогов избавил?
Старичок полешки выронил.
- Иванка? - ахнул Пятуня и, всплеснув руками, засеменил к Сусанину.
Перед ним оказался все такой же дюжий, но изрядно постаревший мужик в долгополом суконном кафтане.
- Да я ж тебя добрым молодцем знал, а ныне меня догоняешь.
- Догоняю, Пятуня. Шестой десяток за плечами.
- Шестой? - вновь ахнул бортник. - Однако, вижу, в силе, и ходишь твердо. Крепкий, как дубок. Где скитался, обитался? Заходи в избу.
- Сказ у меня будет долгий, вдругорядь изреку. Авдотья жива?
- Жива, слава Богу. На торг ушла. Седни день базарный.
- Кто в воеводах ходит?
- Игнатий Шелепнев. Недавно новым царем поставлен. Много их поменялось, но народ до сих пор Третьяка Сеитова поминает. Дай Бог ему здоровья.
- Что? - обескуражено, протянул Сусанин. - В своем уме, Пятуня? Да он же в сече сгиб. О том Наумов сказывал.
- Брехня, милок. Живехоньким оказался Сеитов. Как от недуга отошел, в Ростов нагрянул. Забрал Полинку с сыном и на новое воеводство в Свияжск укатил.
- Дела-а, - протянул Сусанин. - Порадовал ты меня, Пятуня… Ну а в мой избе кто ныне проживает?
- Соколий помытчик Кекин. Младший из купцов Кекиных. Соколов на царев двор поставляет. В земли Югорские за ними ходит… Сам к кому путь держишь? Вижу, и конь у тебя добрый.
- К дворянину Ивану Шестову. В старостах я у него. Вестового за мной прислал, а по какой надобности не поведал.
- Слыхивал про Шестова. Ныне у нас во владыках сам митрополит Филарет. Ого-го-го! Чу, Шестов на митрополичьем дворе проживает…
Иван Васильевич принял старосту радушно. Сразу весело закричал:
- Ксения? Прибыл наш Иван Осипыч!
Из горницы вышла инокиня в длинной черной рясе. Голова по самые брови туго повязана монашеским убрусом.
- Здравствуй, - начал, было, Иван Осипович и запнулся, не ведая, как и называть теперь дворянскую дочь.
- Инокиня Марфа я, Иван Осипович.
- Доброго здоровья тебе, матушка Марфа Ивановна.
- И тебе, Иван Осипович. Рада тебя видеть. Мишенька тебя часто вспоминает. Сегодня же покажу. С Танюшкой по саду бегают.
На языке Сусанина вертелся вопрос: зачем его позвал Иван Шестов? Все прояснилось чуть позднее, когда они остались с глазу на глаз в митрополичьем саду.
- Оказался ты здесь благодаря Ксении. (Отец так и не захотел называть дочь Марфой). Полюбился ты ей. До сих пор ей памятен тот день, когда ты спас ее и сына от лиходеев. Благодарна она тебе, да и не только она… У нас тут владычный сад пришел в запустение. А жена моя и дочь страсть как любят в саду отдыхать. Чай, ведаешь, какой пригожий у нас в имении сад? Ты его не раз обихаживал. Вот и вздумала Ксения тебя сюда пригласить. Но не только в этом дело, Иван Осипыч. В Ростове неспокойно. Народ недоволен новым царем, кой захватил царство с помощью иноверцев-католиков. Ляхи не только заполонили Москву, но вот-вот могут появиться и в Ростове. Народ волнуется. Здесь мы среди неведомых людей, и нам надобен верный, испытанный человек.
Иван Шестов прибыл в Ростов всего с тремя дворовыми людьми. Остальных оставил для охраны имения.
- Стар уж я стал, Иван Васильевич.
- Полно, полно, Иван Осипович. Стар годами, да лучше семерых молодых. С тобой нам покойнее.
Но Иван Васильевич видел: что-то старосту не улаживало.
- Не по душе моя просьба, Иван Осипович?
- Кривить не стану. Почитай, всю свою жизнь я привык с мужиками обретаться. Сыромятная душа. Здесь же я - ни Богу свечка, ни черту кочерга. К земле-матушке меня тянет.
- Да уж ведаю тебя, Иван Осипович. Но я тебя не неволю. Не по душе в городе жить, ступай в имение к мужикам. Серчать не буду.
Пожалуй, впервые Сусанин заколебался. Разумеется, ему не хотелось обижать барина, человека незлобивого и покладистого, кои редко встречаются среди господ, но и любимое дело, кое укоренилось в нем с первой отроческой борозды, не хотелось покидать. Господи, что же предпринять?
К саду шли Ксения Ивановна и восьмилетний Мишенька.
- А вот и наш дедушка, а с ним и дедушка Ваня. Не забыл его?
- Я его, матушка, никогда не забуду. Он хороший.
- Тогда беги и поздоровайся с ним.
И боярич, раскинув ручонки, побежал с радостным кличем:
- Дедушка Ваня-я!
Иван Осипович поймал его растопыренными руками, а затем несколько раз высоко подкинул над головой. Мишенька вскрикивал от удовольствия.
- Признал, Михайла Федорыч, - тепло изронил Сусанин. Вот так же он подкидывал над головой своего внука Данилку, кой заливисто смеялся и повизгивал.
- Матушка мне сказывала, что ты, дедушка Ваня, опять нас станешь от разбойников оберегать. Правда, дедушка?
Глаза боярича были такими открытыми и доверчивыми, что Сусанину ничего не оставалось, как с улыбкой сказаться:
- Да уж куда теперь денешься?