Тонюшка до сих пор не ведала о скоротечной любви отца и Аленки. А Сусанин сидел на лавке, мял неспокойными руками шапку и невольно вспоминал девушку из Сосновки. Не появись сыскные люди, думал он, была бы у него добрая жена, и не довелось бы десятилетней дочке вставать к печи. Слишком еще мала она, дабы домовничать. Даже с коровой научилась управляться. А ведь ее надо и напоить, и накормить, и сено в стойло кинуть. Особого тщания требует дойка. Мужик не ведает, как и подступиться к корове, а дочка и вымя теплой и чистой водой подмоет, и соски умело оттянет, и доброе слово найдет. Буренка ласку чует, ногой по ведру не брыкнет.
Для Тонюшки молоко - любимое лакомство. Оно и понятно. В беглую пору натерпелась без молока, всё канючила: "Молочка хочу, молочка хочу". Ныне же пьет вдоволь, сливками, сметаной и творогом отца потчует. Худо ли с кормилицей? Корова на дворе - так и еда на столе.
И все же отцу жаль свою дочь: почитай, детства не видела. Другие девчушки не домовничают. То в игрища играют, то в речке плещутся, а зимой снеговиков лепят. Сусанину не раз бабы сказывали:
- Такой-то справный мужик, а хозяйки в доме нет.
Сусанин отшучивался:
- Обойдусь, бабыньки.
- Как это "обойдусь?" Без жены, что без рук. Хозяюшка в дому - оладышек в меду.
Сусанин отмахивался, а бабы побойчей да поязыкастей, подначивали:
- Да у него, бабыньки, похотник никак скрючился, как у нашего деда Шишка. (Дед Шишок был одним из самых старых мужиков).
Охальный, заливистый смех на всю деревню, а у Иванки щеки, будто свеклой натерты. Смущенно крякал и уходил прочь.
Но так было до его назначения старостой. Бабы языки свои окоротили, больше не подшучивали. Вотчинный староста - царь и Бог для крестьян, его боялись пуще барина, ибо тот вовсем полагался на старосту и лишь по его докладу наказывал мужиков.
А наказать мужика - проще пареной репы: не одну провинность за день можно сыскать. Надо барское поле пахать, а сам пошел в лес древо срубить, ибо нижний венец у избы подгнил. Барин ни сном, ни духом не ведает, что кто-то из мужиков на изделье не вышел, у старосты же - семь глаз на лбу. Прежний, бывало, непременно настучит барину да еще сам строгий суд свершит, дабы другим мужикам было неповадно.
Новый же староста на диво крестьян к барину не бегал, а шел к мужику, и без ругани, степенно выговаривал:
- Ты, Митяй, коль задумал венец подновить - подмени. Изба не должна гнить. Два дня тебе сроку. На помощь вечор мужиков кликни. Другие же два дня на соху навались. Вставай с первыми петухами и возвращайся, когда лошаденка ни зги не видит. Ладно ли так будет?
- Ладно, староста, - кланялся мужик.
И так в любом деле. По нраву пришелся мужикам новый староста.
Иван Васильевич Шестов удивлялся:
- Что-то не слышу от тебя, Иван Осипыч, жалоб на крестьян. Аль все на изделье спины не разгибают?
- Никто не отлынивает, барин. Старательно работают.
Барин пожимал плечами:
- Прежний староста покою мне давал. Ты их что - кнутом погоняешь?
- Не имею такой привычки, барин. Кнут для ката первый друг, а для крестьян - злой недруг. Творя же зло, на добро не надейся.
- Ишь как умно вывернул, Иван Осипыч. А ведь ты прав: зло тихо лежать не может. Дай тебе Бог с мужиками по-доброму управляться.
Тот разговор был с барином, когда Антониде шел восемнадцатый год, а тогда он смотрел на Тонюшку и ждал от нее ответа на свой вопрос: "А что, если я работницу в дом приведу?"
А Тонюшка будто и не слышала его слов, и он понял, что дочка настолько привыкла к отцу, что ей не надо в дому никакой женщины.
Но неистраченная плоть брала своё: уж слишком мало он, мужик в самом соку, познал женской услады. Бабы правы: мужик без жены, что хомут без гужа. Дочь подрастет, найдет суженого и выпорхнет из избы. И останется он один, как месяц в небе. Тошнехонько будет. Даже дуб в одиночестве засыхает.
* * *
Иван Осипович возвратился с сенокосного угодья. Антонида метнулась к печи, загремела ухватом.
- Припозднился, тятенька.
- Сено в стог укладывал. Как бы ночью Илья пророк не прогневался, да и ласточки с утра низко летали.
- Авось Бог милует. Да ты бы мужиков подсобить попросил, глядишь, и пришел бы пораньше.
- Мужикам надо тоже вовремя управиться. Слава Богу, без лошадки и животины не живут.
- Но ты же староста, никто б не отказал.
- Не для того я старостой поставлен, дабы заставлять мужиков на себя горбатиться… Запали-ка свечу.
Антонида взяла с поставца свечу в бронзовом шандале (подарок барина) и запалила свечу от "негасимой" лампадки, что висела под образом пресвятой Богородицы. Иван Осипович ел ячменную кашу, запивал молоком, а затем принялся за пареную репу. Раздумывал: лишь бы непогодь не установилась. Тогда сущая беда. Через неделю приспеет пора хлеба жать, а мужики и половину стогов не поставили… В июне косить не удалось: небо "прохудилось", не было дня, чтобы дождь не лил. Поначалу мужики радовались: в цветень сушь стояла, а июнь разразился ливнями. Без дождя и травы не растут и хлеба худо поднимаются. Но ливни перешли в затяжные надоедливые дожди. Травы в человеческий рост вымахали, стали жирными и волглыми.
Мужики приуныли:
- Время уходит, православные.
- Вёдро надобно.
- Такую жирную траву и в вёдро долго не просушишь. Сколь лет такого непогодья не было.
- Надо батюшку Евсевия попросить.
Батюшка с крестами, иконами, хоругвями вышел на околицу и отслужил молебен. Вымок до нитки, но его молитвы дошли до Бога. Через день свинцовые тучи уползли на полуночь, и заиграло щедрое благодатное солнце.
Мужики ринулись, было, на сенокосные угодья, но их остановил староста:
- Погодь, мужики. Допрежь испокон веку на барина косили. Так и ныне поступим.
- Так ить ныне вёдро, а завтра опять задождит, - хмуро высказал долговязый, сухопарый мужик Сабинка.
Староста давно подмечал: сей мужик страсть не любит на барское изделье ходить. Все-то из-под палки, с ворчаньем:
- Холопы без дела сидят. Эку морды нажрали, не переломятся.
- Зря ты так, Сабинка. Холопы не мене тебя работают. Конюшни обихаживают, лошадей пасут, а ныне новую баню рубят. Иван Васильевич к челяди строг, у него не рассидишься. На барина ли нам обижаться? Другие-то господа в три погибели ярмят мужика. Наш же меру знает, лишку на мужика не давит, а посему и мы без хлеба не сидим, с сумой не ходим.
И впрямь: с сумой не ходили, с голодухи не пухли. Многое тут зависело от старосты. Оглядит барскую ниву, прикинет. Пять дней надо всем миром жать, а осенний день, как и весенний год кормит. У мужиков хлеб вот-вот начнет осыпаться, каждый час на золотом счету. И как быть? Шел к Шестову, говорил:
- Пора жать, барин. За пять дён можно бы управиться, да побаиваюсь, непогодь бы не ударила. Добро бы в три дня ухватить.
- Но осилят ли мужики?
- Осилят, коль посулить им доброе застолье. Мужики уважают, когда их барин чествует. Двужильными на работе становятся.
- Будь, по-твоему, Иван Осипыч.
Староста, конечно же, хитрил. Чего ради мужичьей нивы не сделаешь? Скличет вечером мир и молвит:
- Коль в три дня с барской нивой совладаете, господин наш знатное угощение выставит.
Мужики взбодрятся:
- Совладаем!
Нет, как бы там не говорили, а уважает русский человек винцо. Еще в десятом веке Владимир Красное Солнышко изрек: "На Руси веселье - пити, а без того не можем быти". Вот и понеслось: разгорелась душа до винного ковша.
Изрядно навалились мужики на барскую ниву. И староста в сторонке не стоит: раньше всех к ниве приходит и до заката солнца уходить не торопится. А коль староста до седьмого поту ломит, то и мужикам зазорно серп за плечо вешать.
Управился мир в урочный срок и на старосту поглядывает. А тот, утерев рукавом посконной рубахи соленый пот со лба, сказывает:
- За свои нивы надо браться, мужики. Хлеб ждать не будет. А коль в гульбу ударимся, жито прозеваем. Не лучше ли нам с угощением повременить до конца страды?
Мужикам, конечно, попировать хочется, но староста здраво толкует. Допрежь надо свой хлеб спасать.
Глава 5
УСТИНЬЯ И АНТОНИДА
Староста возвращался из леса (приглядел в барской пуще дерева для гати), когда увидел подле крайней избы Деревнищ вдовую женку, лет тридцати пяти, в белом холщовом сарафане. Поклонилась в пояс:
- Беда у меня, Иван Осипыч. Печь развалилась. Глянь, как топится.
Сусанин вошел в избу. Печь растрескалась, изо всех щелей валил дым.
- И полешки сухие, а проку? Укажи, милостивец, печнику придти, а я уж ему овечку пожалую.
- Укажу, Устинья.
Женка красотой не отличалась. Была невысокого роста, слегка полноватая и курносая, лишь васильковые глаза выделялись на ее полнощеком лице.
- А кого укажешь, милостивец?
Иван Осипович перебрал в уме мужиков Деревнищ и крякнул. Вроде бы и есть два толковых печника - Сабинка и Фома, но первому Устинья будет не рада: черств и занозист, а второго жена не отпустит. И без того на статного Фому девки заглядываются, а уж вдовая женка своего не упустит, никак истомилась без мужней ласки. Страсть ревнивая была жена у Фомы!
- Не ведаю, кого тебе и посоветовать, Устинья. Разве сам возьмусь..
- Да у тебя, милостивец, и без моих забот дел хватает.
- Ныне дел поубавилось. Жито в сусеках, а в зазимье можно и чресла распрямить. Ныне глины и песку привезу.
Женка рухнула на колени.
- Век за тебя буду Богу молиться!
- Да ты что, Устинья? Встань, я тебе не барин.
- Для нас ты больше барина. У него хоть и высок терем, а наших бед ему не видно.