- Помочь?.. Мыслишка втемяшилась. Слышь, Гриша, мы сможем опередить воеводу? Надо ране его к хоромам подойти. Сможем?
- Проще пареной репы. Через переулочки да закоулочки. Но кой прок?
- Бежим, Гриша. Дорогой растолкую.
* * *
Васька Грязной ведал: воевода Сеитов всенепременно постарается побывать у недужного отца. Уж такая натура у Третьяка. Свой сыновний долг он, во что бы то ни стало, исполнит, а посему надо поджидать его у родительских хором.
Начальник Сыскного приказа Дмитрий Годунов выделил Ваське шестерых доглядчиков. Не мог не выделить: царь страсть как разгневался на Сеитова и приказал лично доставить его в свои государевы покои. Правда, Дмитрий Годунов оставался в недоумении.
Малюта же не раскрыл тайны, иначе бы ему (коль царь изведает, что всё дело с Сеитовым он подстроил) головы не сносить.
Васька же при разговоре с государем допрежь всего доложил Ивану Васильевичу о результатах сыска во владычных землях опального архиерея Давыда. Царь хмуро выслушал, а после молвил:
- Хитро тянул в свою мошну сей нечестивый пастырь. Сидеть ему в монастырской келье до скончания живота своего.
Затем Иван Васильевич как бы ненароком вопросил:
- А как там, на Ростове воевода мне служит?
"Вот оно! - радостно подумалось Ваське. - Самая пора намекнуть".
- Во всех делах строг, великий государь. Неустанно о Ростове печется.
- Добро…Поди, жену себе подыскал?
- Пока холостяком живет… Никак еще не нагулялся… С сенными девками тешится. Великий на блуд охотник.
Лицо царя исказила злобная гримаса.
- Блуден? Да так ли, Васька?
- Своими глазами зрел, великий государь. При всем честном народе с девкой в прелюбах был. Хоть бы людей постыдился. Похотень!
Васька выболтал, что давно вертелось на языке, и испугался разгневанному лицу царя. Оно стало таким яростным, как будто Васька доложил государю о каком-то важном, сверх необычном "изменным" деле.
Царь выхватил плетку и в необузданном бешенстве принялся стегать Ваську.
Грязной, прикрывая ладонями лицо, рухнул на колени:
- За какие грехи, великий Государь? В чем моя вина?
И только тут царь опамятовался.
- Рожа твоя корявая не приглянулась. Терпеть не могу щербатые рожи. Прочь с глаз моих!
Васька хоть и оказался побит, но довольства своего не скрывал. Будет теперь на орехи этому гордецу Сеитову. Пожалел казны, так теперь живота лишишься, хе-хе. Царь придумает, за что тебе в опале быть. Дмитрий Годунов повелел сыскным людям доставить воеводу в личные покои государя. Прощайся с жизнью, Сеитов!
Но тут Ваську охватил испуг. В покоях государя Третьяк поведает Ивану Васильевичу о наущении Малюты, и тогда всё пойдет прахом. Царь весьма щепетилен в своем мужеложстве. Он всячески скрывал прелюбы с Федькой Басмановым. И Ваську, и Малюту ожидает неминучая погибель. Господи! Зачем надо было вякать о грешках Сеитова?! И как ныне шкуру свою спасти?
Долго размышлял Грязной, и тут его осенило. Подсобят все те же Годуновы. Борис Федорович (хитер же, бестия!) недавно подольстился к всесильному Малюте и женился на его дочери Марии. Борис Годунов не пожелает падения Григория Лукьяныча, да и начальник Сыскного приказа будет того же воззрения. Кому не хочется подле трона ходить? Но допрежь надо идти к Малюте.
"Тайная вечеря" состоялась в хоромах Дмитрия Годунова. Решили: Третьяка Сеитова к царю не доставлять. Сеитов должен погибнуть, но сотворить дело так, дабы комар носу не подточил. Число сыскных людей на Москве умножилось.
Успокоился Васька.
* * *
На Москву еще с утра навалилась ненастье. Небо нахмурилось, затянулось свинцовыми тучами, а затем посеял надоедный бисерный дождь.
Трое сыскных, зорко поглядывающих в сторону хором дворянина Сеитова, ворчливо сетовали:
- Экая непогодь. И льет, и льет.
- Так и зазябнуть недолго.
- Чертов Сеитов!
А дождь всё усиливался. Народишко на Рождественке по домам разбрелся, а тут мокни и карауль.
- Ты вот что, Зосимка, - молвил старшой из доглядчиков. - Мы до кабака доедем, чарочкой погреемся, а ты с ворот глаз не спускай. Опосля тебя в кабак отпустим.
- Не засиживайтесь.
- Мы борзо, Зосимка.
Караульные отъехали, а Зосимка завистливо вздохнул. В кабаке тепло и развесело, людишки в подпитии. Лепота! А тут…
Мысли караульного тотчас прервались: мимо тына к воротам хором Сеитова приближались два мужика в затрапезном облаченье. Один из них был внушительного роста. Уж не Сеитов ли к дому пробирается? Но почему в таком скудном обряде?
Зосимка поспешил на коне встречу. Тьфу! Да это тот самый верзила из голи перекатной. Но с какой целью, он вокруг хором Сеитова крутится? Да еще в дождь. Уж не человек ли он Третьяка?
- А ну стой, лапотники!
Лапотники остановились.
- А скажи-ка мне, жердяй, чего тебе подле оных хором понадобилось?
Признал вчерашнего караульного и Иванка.
- Мне, мил человек, до хором никакой надобности. Господа нас не жалуют. Идем же мы к храмам Божьим.
- Храмов на Москве сорок сороков, а вы все подле оных хором третесь. Сведу-ка я вас в сыскную избу.
- Побойся Бога, мил человек. Наше дело милостыней побираться.
- Про ваше дело кнут изведает. А ну шагай опередь коня!
- В сыскную так в сыскную, - миролюбиво молвил Иванка и вдруг резко дернул коня за узду. Тот заржал, шарахнулся к тыну, взбрыкнул.
Зосимка, едва не вывалившись из седла, выхватил из кожаных ножен саблю, и в тот же миг получил удар посохом по руке, да такой сильный, что сабля выпала из его рук. Зосимка заскулили от боли. А Иванка ухватил караульного за ворот кафтана и скинул его наземь.
Привратник, заслышав шум, выглянул из оконца и ошалел: какие-то нищеброды напали на оружного всадника в темно-зеленом кафтане.
- Гришка, держи лошадь, а ты, борода, открывай ворота. Да борзей!
- Не ведаю вас, лиходеев.
- Я - слуга воеводы Третьяка Федоровича Сеитова. Иду от него с наказом. Поспешай, борода!
Привратник ахнул, засуетился. Отодвинул один деревянный засов, а другой открыть не решился. Из-за ворот глухо донеслось:
- Уж не ведаю, на что и покумекать. Подозрительные людишки. Не впущу.
- Впускай, борода. Время дорого!
- Не впущу, а вдруг вы лихие люди.
Осерчал Иванка. Перекинул через тын саблю доглядчика, а затем разбежался и так двинул о ворота богатырским плечом, что те с треском распахнулись. Привратник отлетел на две сажени.
- Заводи коня, Гриша.
Зосимка, охая, поднялся и норовил ступить прочь, но Иванка сгреб доглядчика и затащил его во двор. Кивнул изумленному привратнику.
- Чего глазами хлопаешь? Ворота прикрой да из оконца поглядывай. Вот-вот Третьяк Федорыч покажется…
Первый вопрос, кой задал воевода привратнику, был об отце:
- Как батюшка?
- Покуда жив, барин, но совсем плох.
Третьяк Федорович побежал к хоромам, и, к своему изумлению, увидел на крыльце Иванку и Гришку. Тут же со связанными руками сидел понурый Зосимка.
- Кто таков?
- Царев доглядчик, - отозвался Иванка. - Пришлось сюда затащить, дабы тебе, воевода, в дом спокойно пройти. Других сыскных людей мы не видели.
- Однако ж и хитрецы вы, содруги. То-то я соглядатаев не приметил. В большом долгу перед вами. Ну да о том после будет разговор. Ступайте за мной в хоромы. Обогрейтесь и потрапезуйте.
- А этого куда? - кивнул Иванка на сыскного.
- Пусть, покуда, в чулане посидит…
Отец, бледный, исхудавший, обложенный подушками, лежал с закрытыми глазами, при каждом выдохе издавая тихие протяжные стоны.
По щеке Третьяка скользнула слеза, у него сжалось сердце. Отец умирал, но всемилостивый Господь все-таки привел сына к смертному одру родителя.
- Батюшка… Батюшка. Я приехал к тебе.
Федор Владимирович открыл глаза.
- Сынок…
Голос блеклый, натужный.
- Не зря я молился… Привел-таки тебя Господь.
Федор Владимирович норовил, было, приподняться на изголовье, но так и не смог этого сделать.
- Я помогу тебе, батюшка, - кинулся к отцу Третьяк. - Приподнял, троекратно облобызал в щетинистые исхудалые щеки.
Федор Владимирович оглядел сына. В измученных глазах застыло недоумение.
- В нищенской сряде?
- Уж так довелось, батюшка, иначе бы к тебе не попал.
- Да, да… Дошла худая весть… Невдомек мне, сын… Какую же провинность на тебе сыскали? В нашем роду честь была превыше всего.
Последние слова дались Федору Владимировичу с трудом.
- Ты, батюшка, не волнуйся. Древний род дворян Сеитов я не запятнал… Тут такой случай приключился.
И Третьяку пришлось поведать отцу о причине своей опалы.
Федор Владимирович с облегчением выдохнул:
- Выходит, нет на тебе вины… А царь-то из ума выжил. Непристойные дела творит… Чего дале надумал, сын?
- Перед тобой лгать не стану, батюшка. Не по нутру мне, как кроту в нору зарываться. К царю пойду.