- Не хотелось бы ее в наши дела впутывать. А тебе откроюсь. Угодил я, Гриша, под царскую опалу. Служил в Ростове воеводой и вдруг государю не угодил. А в Москве у меня отец крепко недужит. Попрощаться позвал. Вот и пришлось в нищебродов обернуться. Ждут меня на Москве люди сыскные.
- Ну и дела, - обескуражено протянул Гришка. - Худо на Москве в опале быть. Царя-то не зря прозвали Грозным. Направо и налево головы рубит. Лихо на Москве.
- Лихо, Гриша.
- Нельзя тебе, барин, в хоромы возвращаться. Слышал я, что Сыскным приказом ныне Дмитрий Годунов ведает. Чу, пронырливый. Земские ярыжки, стрельцы и кромешники денно и нощно тебя, поди, ищут. Оставайся-ка у меня. Сюда сыскные люди побаиваться заглядывать. Здесь тьма всякого лихого народа, даже самые отпетые тати скрываются. Намедни сунулись кого-то ловить ярыжки, так их мигом кистеньками перелобанили. Зарядье!
Иванка дотошно оглядел хозяина избы. Среднего роста, но телом крепок. Светлорус, курнос, продолговатое лицо в густой русой бороде. Серые глаза спокойные и открытые. Такие глаза присущи доброму, честному человеку.
- Не за тем я прибыл сюда, Гриша, дабы в твоей избе отсиживаться. Отец в любой час может преставиться. Никогда себе не прощу, коль с отцом не повидаюсь.
- Но и на рожон лезть опасно, барин.
- Ведаю, Гриша. Пойду в лохмотьях, никто не признает. Господь милостив.
- Лицо лохмотьями не прикроешь, воевода. Тебя в Ростове кромешники Грязнова зрели. А вдруг они у хором сторожат, - молвил Иванка.
О том же произнес и Гришка:
- Истину речет твой содруг. Допрежь надо мимо хором пройтись. Меня не заподозрят.
- И я пойду с тобой, Гриша.
- Дело сказываешь, Иванка. Тебе всю дорогу надо изведать. Москва - не Ростов, заплутать недолго. Коль дело спешное, прямо сейчас и тронемся. Где твои хоромы, барин?
- На Рождественке Белого города, супротив Пушечного двора, саженях в тридцати от Неглинной. Подле хором - две березы.
- Ведаю, барин. Легко сыщу.
- Ступайте с Богом, да будьте усторожливы.
* * *
По Москве ходить - привычку иметь. Шумная, дерзкая, бойкая. Чуть зазевался - плеточку сведаешь. Взад-вперед снуют боярские колымаги, стрельцы, холопы, черные люди, меж двор скитальцы, нищие, блаженные во Христе…
- Жмись к обочине, Иванка. Вишь, опять боярская колымага громыхает. Холопы плетей не жалеют, так и норовят хлестнуть… А вот и Рождественка завиднелась. Зришь монастырь? Рождественский. Его, почитай, два века назад возвели. От него и улицу назвали. Левее - слободка кузнецов и конюхов Пушечного двора, а чуть поодаль недавно заселили звонарей и сторожей кремлевских церквей и соборов. Им и храм "Николы в Звонарях" поставили. Теперь супротив глянь. То - Варсонофьевский "убогий" монастырь.
- Почему ж убогий?
- А потому и убогий, что в нем хоронят неведомых мертвецов, коих подбирают на улицах. Лихая у нас Москва. Кого ножом пырнут, кого кистеньком перелобанят, а кто и сам окочурится, особливо в зимнюю стужу. Вот всех и волокут в сию обитель.
- Мрачное место.
Ведать бы Иванке, что идет он подле "Убогого" монастыря, в коем, через несколько лет, по приказу Лжедмитрия Первого, будут без всяких почестей похоронены тела Бориса Годунова, его жены Марии и сына Федора.
По Рождественке на пяти подводах мощные, приземистые бахматы тянули бронзовые пушки на закрепленных раскатах. Тяжко приходилось коням. Бревенчатая мостовая давно не подновлялась, некоторые дубовые плахи обветшали, а то и вовсе стали трухлявыми. Бахматы зло фыркали, проваливались в колдобины, сбивали подковы. Ратные люди, сопровождавшие обоз, стегали коней кнутами, отчаянно бранились.
- С Пушечного двора на войну вывозят, - пояснил Гришка. - И коней измордуют, и служилым лихо. Сколь на проклятущей войне люду полегло, а ей конца и края нет. Весь народ на Москве смурый.
- И не только на Москве. Ты бы ведал, Гриша, сколь из деревенек даточных людей в Ливонию угнали. Бабы не ведают: то ли живы, то ли погибель обрели.
- Ливония далече, на телеге упокойника не повезешь… А вон и хоромы твоего барина. Зришь две березы за тыном? Присядем-ка на обочину да приглядимся. Отсель хоромы как на ладони. Поспешать не будем.
Иванка снял с плеча нищенскую суму, извлек из нее пучок зеленого лука, горбушку черного хлеба, да баклажку с квасом.
Неспеша трапезовали и зорко поглядывали в сторону хором Сеитова. Вначале ничего подозрительного не приметили, но вскоре увидели, как вдоль тына проехали трое вершников в темно-зеленых кафтана; к опояскам сабли пристегнуты. Случайные люди? Ежели так, то дале проедут. Спустились к Неглинке и остановились. Коней напоить? Нет. И не подумали. О чем-то болтают.
К калитке подошел низкорослый мужичок в сермяге. В руке - пестерь из лубка. Никак из дворовых. Постучал кулаком в калитку. В оконце просунулась кудлатая борода. Свой! Калитка распахнулась.
Вершники продолжали оставаться у Неглинки. Гришка облегченно вздохнул.
- Слава тебе, Господи. Кажись хоромы без доглядчиков.
- Погоди радоваться, Гриша. Оружные люди не зря, поди, остановились.
- Да мало ли у них каких дел. На мужика-то и ухом не повели.
- И не поведут. Мужик - роста малого. А воевода? Надо еще посидеть.
Посидели. С Николы в Звонарях ударили к обедне. Вершники с саблями все еще находились у Неглинки. А в калитку тына прошли еще трое мужиков.
- Идем в Зарядье, Иванка. Не ждут здесь твоего барина. Может смело идти в хоромы.
- Сам хочу сведать. Ты посиди чуток, а я вдоль тына пройдусь.
- Напрасно, Иванка. Ну, да и я с тобой.
- Посиди, Гриша. Береженого Бог бережет.
Иванка приблизился к тыну и замедлил шаги подле калитки. От оружных людей тотчас отделился один вершник и на рысях устремил коня к нищеброду.
Иванка, как будто не замечая всадника, порылся в котоме и зашагал дальше, жуя ломать хлеба.
- А ну постой!.. Куда путь держишь?
- К храму на паперть, мил человек.
Ох, как сгодилась Иванке убогая, сирая одежонка.
- Чего свой дырявый колпак на глаза напялил? Ну-ка сними с башки!
Иванка снял, поклонился.
- Не подашь ли Христа ради, мил человек?
- Еще чего. Тебе, жердяю, надо бы клади с судов таскать, а не милостыней христарадничать. Ступай прочь, голь перекатная!
Иванка вновь поклонился и направился к храму Николы. Вот тебе и не ждут барина. Еще как поджидают! Как пошел к тыну рослый человек, тотчас решили проверять. Выходит, Грязной все приметы воеводы выложил. Добро еще, что этот вершник не был вкупе с Грязным в Ростове, а то бы и ему, Иванке, от лиха ней уйти.
Обескураженный Гришка отправился к паперти церкви.
Глава 31
ОТЧАЯННЫЙ ШАГ
С тяжелым сердцем выслушал воевода Иванку и Гришку. Повидаться с отцом ему не удастся. Сыскные люди схватят его у ворот родного дома и отвезут к Малюте. Тот же, выполняя приказ Ивана Грозного, вздернет его на дыбе, а затем придумает вид казни. Хотя, ее придумывает сам царь. Кого живьем на сковороде зажарит, кого в кипяток бросит, а кого и на кол посадит. На кол - самая жуткая казнь. Но бывает кому-то и повезет. Голову с плеч - и вся недолга. Тут смерти и не почуешь.
- Худо дело, барин, - кисло протянул Гришка. - скрываться надо.
- Скрываться?.. Может, в Дикое Поле подскажешь сойти?
- А чего, барин? Уж лучше в Дикое Поле, чем в руки Малюты. Жисть-та дороже.
- А ты чего, Иванка, скажешь?
- Думаю, воевода.
Мертвая тишина зависла в Гришкиной избе. Длительное молчание прервал Сеитов.
- Думай, не думай, содруги, но ничего доброго измыслить мы не сможем. Судьбу не изменишь. Пойду с отцом прощаться.
- Да как же так, барин? К черту на рога!
- Надо, Гриша. Не увижу умирающего отца - даже Бог не простит. А сие хуже смерти.
- Все бы так, воевода. Но тебя царевы доглядчики даже в дом не пустят.
- Пустят. Они, чай, не нехристи. А далее пусть в застенок ведут.
Третьяк Федорович (сидел в одной посконной рубахе) поднялся с лавки и принялся облачаться в свой нищенский "наряд".
- Я пойду с тобой, воевода, - твердо высказал Иванка.
- Нет, друже. На сей раз я тебя не возьму… И не увещевай! Да и ты, Гриша, шапку не напяливай. Ты ж, Иванка, делай так, как я тебе советовал. Меня ж не поминайте лихом. Моя вина - мне одному и ответ держать, а вам дай Бог долгой жизни. Давайте прощаться.
Иванка помрачнел. Сеитов уходил на верную погибель.
- А может, еще не все потеряно, Третьяк Федорыч. Может…
- Не увещевай, сказал! И не вздумай за мной идти. Прощайте, други.
Сеитов вышел из избы, а Иванка с досадой стукнул по столу кулаком.
- Ну, куда же он!
- Редкостный человек твой барин. Другие ни мать, ни отца и в грош не ставят. Наслушался я о таких на Москве. Уж так жаль твоего барина, но чем помочь?