Легкокрылый ветерок, набирая силу, стал упругим и порывистым. На Москву надвигалась черная, зловещая туча. Не пройдет и получаса, как на стольный град обрушится беспощадный ливень. Полуживого рыбаря никто на руках не понесет, а немилосердный ливень (да не дай Бог еще с градом) и вовсе загубит Гришку.
- Довезу тебя. А ну-ка, паренек, помоги мне.
Гришку положили поперек седла.
- Не надо, барин… Сам бы оклемался, - продолжал хрипеть рыбарь.
- Оклемался бы на том свете. Где изба твоя?
- В Кривом переулке.
Третьяк никогда не слышал такого переулка. В Зарядье сам черт ногу сломает, и если бы ни Гришка, он никогда бы не добрался до этого переулка. Он же оказался настолько узок и тесен, что и две телеги не разойдутся. Убогие избенки стояли почти впритык.
- А вот и мои хоромы, барин.
Третьяк, крепкий и рослый, сошел с коня, взвалил Гришку на плечо и отнес в избу. Опустил на лавку с изголовьем.
Едва оказались в избе, как на Зарядье обрушился ливень.
- Успели, Гришка.
В избе, несмотря на открытые волоковые оконца, стало темно.
- Лекаря тебе бы надо.
- Чудишь, барин, - надрывно заквохтал Гришка. - Будь милостив. На печи - корчага с бражкой. Там и ковш. Достань, Христа ради.
Третьяк достал. Гришка, осушив весь ковш, как живой воды выпил. Ожил, кряхтя, поднялся с лавки.
- Лучину запалю.
Нашарил на шестке кусок бересты и сунул ее в еще не остывшие угли. Береста закрутилась, зашипела и вспыхнула. Гришка поджег сухую щепку в светце, и изба слегка озарилась тусклым светом.
Изба, как и у большинства бедняков, топилась по черному, когда дым, прокоптив стены, клубами выходил через узкие волоковые оконца. Обычно хозяева мыли стены перед великими праздниками: Рождеством Христовым и Пасхой. Но изба Гришки была настолько закоптелой, сирой, и неприбранной, что Третьяк невольно спросил:
- Жена-то у тебя есть?
- Была да сплыла. Третий год бобылем живу.
- Худо.
Гришка вновь выпил полковша и, несмотря на боль во всем теле, его потянуло на разговор:
- Из чьих будешь, барин?
- Сын дворянина Сеитова.
- Вона…Не слышал. Москва велика… И ради чего ты меня пожалел, барин?
- А гляжу, гроза надвигается. До смерти бы окоченел.
- Чудной ты, барин. Мужика из черни пожалел.
- Человек все же. Как ты до такой жизни докатился?
Гришка помолчал, повздыхал, а затем, привалившись к стене, сумрачно поведал:
- Я когда-то в мелких приказных людях ходил. Скрипел пером гусиным в государевом Поместном приказе. Окромя думного дьяка, было у нас еще трое рядовых дьяков, пяток подьячих и десяток писцов. Работы - завались! Приходили в приказ чуть свет и уходили в затемь. Ну да это всё ничего: не голодовали. Но тут беда приключилась. Похвалился я как-то сдуру, что у меня жена красоты невиданной. Дьяк Михайла Битяговский услышал и на ус намотал…
- Кто, кто? - насторожился Тимошка.
- Дьяк Битяговский, сказываю. Аль слышал про такого?
- Слышал краем уха.
- Не прошло и недели, как Битяговский в гости навязался. Хочу-де поглядеть, как мои писцы поживают. Я тогда в Зарядье на улице Великой жил, избу имел добрую. Привел к себе дьяка, а тот как увидел мою супругу, так и сомлел весь. Васёна у меня и впрямь была кралей. Одно плохо, - вздохнул Гришка. - Чад почему-то не могла мне рожать. Битяговский же посидел чуток, а потом приказал:
- Сбегай, Гришка, в кабак на Варварку да принеси скляницу доброй медовухи.
Алтын сунул. А когда к избе вернулся, то услышал крики Васёны. Влетел стрелой. Гляжу, Битяговский мою жену на лавку повалил, а та вырывается. В буйство вошел и шмякнул дьяка по уху, да так крепко, что у того из уха кровь хлынула. Битяговский закричал во все горло и затопал ногами:
- В темницу засажу, пес!
- За какие грехи, Михайла Демидыч? Ты ж мою жену помышлял осрамить.
- Поклеп! У тебя видоки есть?
- Жена.
- Не говори чушь, дурья башка. Ни по "Правде Ярослава", ни по царевым указам баба не может быть видоком.
- И у тебя нет, дьяк.
- Опять дурак набитый. Весь приказ ведает, что я к тебе в гости пошел. Мои видоки доподлинно всё сыщут. Аль сомненье берет?
- Да уж ведаю суды праведные.
- А коль ведаешь, миром поладим. Завтра же бумагу состряпаешь, что уходишь из приказа по своей доброй воле, а избу свою новому писцу отпишешь.
- А мне с женой куда податься?
- Без избы не останешься.
- А коль не захочу тебя слушать, дьяк?
- За избиение государева человека в застенок угодишь, и сидеть в нем будешь, пока не сдохнешь. Так что выбирай, Гришка.
Вот так я и оказался в эких хоромах. А чего поделаешь? Из суда, что из пруда - сух не выйдешь.
- Вестимо, Гришка… А с женой что приключилось?
- И самому невдомек. После испуга, кой она изведала, будто порчу на нее напустили. Никакой хвори, кажись, у неё и не было, но как-то разом увяла, и чахнуть стала. Так и преставилась. Дьяк Битяговскй, чу, с всякими чародеями водится. К царю Ивану Грозному их доставлял. Тот всё помышлял год смерти своей изведать, а колдуны, страшась государя, правды ему не сказывали. До ста лет-де проживешь, царь-батюшка… Вот такой сказ, барин.
Гришка натужно закашлялся, а затем вновь повалился на лавку.
- Никак всё нутро отбили, ироды. А бражки больше нет.
- Не брага тебе нужна, Гришка. Лекаря к тебе пришлю.
- Добрый ты, барин. Коль будет во мне нужда, готов услужить. Я ведь не только умею пером строчить… А лекаря не надо, не при деньгах… Мне бы сулейку подвздошной.
- Ливень кончился. Поеду я, Гришка. Потерпи часок.
Третьяк и в самом деле прислал к Гришке лекаря.
* * *
Два года миновало. И вот теперь Сеитов вел Иванку по Зарядью.
- Уверен в Гришке?
- Иного выхода нет, друже. У моего двора наверняка сыскные люди поджидают. А Гришка, кажись, человек надежный.
- Ну и зловоние, - покачал головой Иванка.
- От Мытного двора и Животиной площадки, - пояснил Сеитов и покосился на мрачное здание царской тюрьмы с узкими решетчатыми оконцами, кое было возведено в начале Кривого переулка. Нашел же царь местечко для крамольных людей. Жуть! От одного смрада можно задохнуться.
Невольно подумал:
"Васька Грязной, небось, спит и видит меня в темнице, а я мимо ее тащусь".
Именно тащились. Недавно прошел дождь, превратив тесные улочки и переулки Зарядья в грязное месиво. Едва вытягивали лапти из слякоти.
Наконец подошли к Гришкиной избе. Из волоковых окон валил косматый сизый дымок.
- Слава Богу. Дома.
Дверь была не закрыта. Войдя в избу, "нищеброды" сняли сирые шапчонки и осенили себя крестным знамением.
- Принимай, гостей, Гриша.
Гришка стругал длинным острым ножом сухое полено на лучины для светца. Повернулся к двери, недоуменно пожал плечами.
- Гостям завсегда рад… Однако, не признаю.
- Я ему лекаря присылал, а он ныне и нос задрал.
- Барин! - ахнул Гришка. - В таком-то обличье! Да что содеялось?
- Долгий разговор, Гриша. Со мной мой верный содруг Иванка. Не откажешь денька три у тебя пожить?
- Какой разговор? Да хоть на веки вечные. Сейчас щец похлебаем да по чарочке пропустим.
- Аль разбогател?
- На Лубянке топоришком срубы рублю. Глава артели не обижает.
- Добро.
В избе Гришки многое изменилось. Закоптелые стены и черные половицы пола были до бела вымыты, стол выскоблен и накрыт льняной скатеркой, икона Николая Чудотворца сияла медным окладом. Появился в прибранной избе и дубовый поставец для чарок, ложек, железной и деревянной посуды.
Изба принарядилась после того, как Гришка пригрел у себя овдовевшую молодку Надею. Та оказалась чистоплотной и сразу же заявила:
- Не привыкла я в такой грязи жить. Коль желаешь, чтоб я к тебе приходила, то дозволь мне в избе прибраться.
- Да мне и самому надоело в копоти жить. Приберись, Надея.
Надея жила своим домом в Мокринском переулке, имела двоих ребятенок, но впустить к себе Гришку не захотела. Муж, приказный писец, перед кончиной наказал:
- Вдругорядь венчаться - грех. А коль мужик приглянется, в дом не допускай. Он чадам отца не заменит.
Надея навещала Гришку лишь раз в неделю, по дням воскресным, но тот и тому был рад. Женка оказалась приделистой: и варева сготовит, и в избе уберется, и лаской одарит. Ожил мужик!
- Повезло тебе с Надеей, - выслушав рассказ Гришки, молвил Третьяк и добавил:
- Спасибо за хлеб-соль и прости нас, что обычай преступаем. Дело у нас необычное, потому и помалкиваем.
- Да я не в обиде, барин.
Но по Гришкиному лицу было видно, что им овладело любопытство. И зачем Сеитов в нищего превратился?
А Третьяк Федорович всё размышлял. Гришка - мужик кажись и надежный, но всего ему не поведаешь. Даже Иванка не знает подлинной причины опалы. И всё же Гришке кое-что придется рассказать, иначе напрасен долгий путь в его избу.
- Надея твоя до воскресенья не появится?
- Никогда того не было. Аль, опас какой?