* * *
К Скородому подходили позади ватаги калик и нищебродов. Ворота Сретенской башни были полураскрыты. Подле них топтались трое стрельцов в длинных красных кафтанах.
- Чего на Москву, голь перекатная? - позевывая, лениво вопросил один из служилых.
- Святым местам поклониться, к мощам приложиться, да усердно Богу помолиться, - скороговоркой произнес седой как лунь старичок с рябиновым посошком в трясущейся руке.
- Проходи, убогие, - миролюбиво молвил стрелец и добавил. - Деньгу не спросим.
Стрельцы взбадривались, когда видели перед собой торговые обозы: с древних времен за проезд в Москву с купцов брали изрядную пошлину.
Миновав крепкие и толстые деревянные ворота, обитые прочным железом, Третьяк Федорович и Иванка оказались в Скородоме.
Сеитов и Иванка, отделившись от ватаги нищебродов, пошагали по Сретенке. Улица названа по Сретенским воротам. Издревле она была частью большой дороги в северные города, а со второй половины Х1У века - дорогой из Москвы в Троице-Сергиев монастырь. Со второй половины ХУ1 века по ней прошла дорога к Белому морю и возведенному в 1584 году городу Архангельску, в коем нередко бывали и проворные ростовские и ярославские купцы.
Сеитов ведал, что отец имел с купцами добрые отношения. Бобровые меха, полученные на его поместных ловах, десятками передавал торговым людям, а те по дорогой цене сбывали их в Архангельске, и сами имели немалый прибыток.
Третьяк Федорович недурно изведал первопрестольную. Любознательный с малых лет, он побывал почти во всех уголках древней столицы. Шагая по Сретенке, он поглядывал на переулки, в коих разместились пушкари и поставили два храма, Сергия и Спаса Преображения.
Длинная улица Скородома завершалась Сретенскими воротами Белого города.
Иванка шел, постукивал посошком по бревенчатой мостовой и откровенно дивился: сколь же окрест нарядных теремов и чудесных храмов!
- То Белый город, - молвил воевода.
- Красен.
- Здесь в основном живут бояре и дворяне, кои находятся на постоянной царской службе, отчего земля, на коей стоят их дворы, именуется "белой", то есть избавленной от всяких земельных налогов, коими всегда обложены черные земли ремесленного и торгового люда.
Все главные улицы Белого города были покрыты деревянными мостовыми и тротуарами, из положенных поперек бревен и досок на них, а кое-где и без досок; через многочисленные речки и ручьи были переброшены деревянные мостики. Прокладка и исправление мостовых и мостов лежали на обязанности Земского приказа.
У городских ворот больших улиц впереди дворов стояли лавки с мясом и другими съестными припасами, кабаки, цирюльни и прочие заведения, кои до того стесняли проезд, что две встречные подводы еле могли разъехаться. Зато в других местах кривые улицы расширялись, чуть ли не в площади.
Никакого освещения на улицах в ХУ1-ХУ11 веках не было. Пешеходы ходили в темные вечера с ручными фонарями, а кареты знати и богачей освещали ехавшие впереди и по сторонам верховые слуги с факелами.
"Нищебродов" то и дело обгоняли боярские колымаги, легкие возки на санях, конная знать.
- Гись! - раздавались громкие окрики.
Воевода и Иванка отпрянули к обочине, но плеть Иванку достала, больно ожгла плечо.
Мимо промчались боярские послужильцы - шумные, дерзкие. А вот и сам молодой боярин верхом на игреневом коне. В золотной шубе, высокой бобровой шапке. Прохожие простолюдины жмутся к краю дороге, сгибаются в поясном поклоне. Один из послужильцев подъехал к Третьяку Федоровичу.
- Гордыня обуяла, смерд лапотный?
Хлесткая плеть пришлась по спине. Лопнула драная сермяга. Сеитов сжал кулаки. Но тут к нему тотчас подскочил Иванка.
- Кланяйся! - торопливо прокричал он.
Третьяк Федорович и сам спохватился. Сдернул войлочный колпак, отвесил поклон. Послужилец, скаля белые зубы, отъехал к боярину. Сеитов звучно сплюнул и зло молвил:
- Москва. Кинь шапкой - в боярина попадешь. Не зевай, ходи с оглядкой, иначе спины не хватит… То, кажись, боярин Василий Шуйский проехал. А мы ведь его только вчера поминали. Лютый!
Сеитова долго не покидала злость. Его, дворянина, обозвав смердом, стеганул плеткой человек Василия Шуйского! Стеганул при целой толпе народа. Срам! Добро, никто не признал его, когда шапку скидывал, а то бы и вовсе неслыханное бесчестье.
- Да ты охолонь, воевода, - тихонько произнес Иванка. - Сам такой путь на Москву избрал. Надо притерпеться.
- Ох уж это мужичье терпенье, - ворчливо молвил Сеитов.
Узкими переулками Третьяк Федорович и Иванка пересекли шумные Никольскую, Ильинскую и Варварскую улицы, наконец-то очутившись в Зарядье.
В Зарядье находилось древнейшее поселение Москвы. Шумная торговая жизнь кипела по всему Зарядью и особенно на Большой, или Великой, улице. На ней же посреди стояла церковь покровителя торговли и мореплавания - святителя Николая, прозванная из-за постоянной здесь сырости от наводнений и дождей "Николой Мокрым". Местность эта называлась даже "Болотом".
Застроено было Зарядье деревянными тесными дворами, между коими пролегали узенькие, кривые переулочки. Частые пожары истребляли их дворы "без останку". Большая улица оканчивалась "Вострым концом", где была поставлена каменная церковь Зачатия Анны в Углу - одна из древнейших в Москве.
Построенная стена Китай-города отделяла его от реки Москвы. Выход к реке мог осуществляться только через Водяные ворота, против Москворецкого моста, и Козмодемьянские - в заложенной квадратной башне внизу Китайского проезда.
В ХУ1 и ХУ11 веках Зарядье было заселено большей частью мелким приказным людом, торговцами и ремесленниками; приказные имели связь с Кремлем, его приказами и различными, хозяйственными царскими службами, а торговцы и ремесленники - с Гостиным двором и рядами, лежавшими к северу и западу от Зарядья.
В соответствии с этим главные переулки Зарядья потянулись от Мокринского переулка в гору, к Варварке. Их было три: Зарядьевский, Псковский и Кривой переулки.
Кроме мелких жилых дворов, в Зарядье стояло несколько казенных учреждений и один монастырь. На месте здания на углу Мокринского переулка и Москворецкой улицы находился "Мытный двор" - городская таможня, в коей взимался таможенный сбор - "мыт" - со всякой пригоняемой в Москву "животины": коров, овец, свиней, и даже кур и гусей. Тут же на "животинной площадке" скот и продавался. Кроме того, здесь продавалось также мясо, куры, колеса, сани, зола, лыко и прочее. От помета животных, как на Мытном дворе, так и вокруг него была "великая нечистота", а воздух был заражен смрадом.
Рядом находились Хлебный, Калачный, Масляный, Соляной, Селедный и другие ряды.
На противоположной стороне Зарядья, в Кривом переулке, стояла царская тюрьма, а посреди, между Псковским и Зарядьевскими переулками, Знаменский монастырь, возле коего находился "Осадный патриарший двор".
Глава 30
В ЗАРЯДЬЕ
Два года назад Третьяк Сеитов возвращался из отцовской усадьбы. Проезжая плавучим Москворецким мостом, увидел потасовку на берегу. Четверо холопов, кои частенько приходили на места рыбачьих ловов, дубасили чернявого мужика в посконной рубахе. Мужик поначалу отчаянно отбивался, а затем очутился на земле. Холопы зверски принялись избивать рыбаря ногами.
Третьяк возмутился и примчал к месту побоища. Выхватил плеть, закричал:
- Прочь от рыбака!
Но холопы как будто и не слышали окрика и продолжали бить мужика. Тогда плеть Третьяка загуляла по их спинам.
- Прочь, лиходеи!
Холопы отскочили от рыбаря. Один из них нагло огрызнулся:
- А ты кто таков?
- Не твоего холопьего ума дела.
Холоп вытянул из-за кушака кистенек.
- Могу и перелобанить.
Третьяк и вовсе осерчал, выхватил из малиновых ножен саблю.
- Сучий сын. Зарублю!
Холопы бросились врассыпную.
Третьяк сошел с коня и подошел к лежащему на земле рыбарю. Тот глухо стонал, все лицо его было разбито.
К Третьяку подбежал вихрастый мальчонка лет тринадцати.
- Я все видел, дяденька. Они улов хотели отнять, а Гришка не давал.
Третьяк уже ведал, что холопы некоторых московских бояр, недовольные своей полуголодной жизнью, шастали по рекам и отбирали улов у рыбаков.
Гришка был настолько поколочен, что не мог подняться на ноги.
- Где живешь? - спросил Сеитов.
Из окровавленного рта хрипло донеслось:
- Недалече… В Зарядье.