Когда миновали село Ростокино Троице-Сергиева монастыря, воевода молвил:
- Теперь уж недалече. Глянь, Иванка, сколь нищих и калик по дороге снуют. Одни - в святую обитель, другие вспять на Москву. Скоро и мне в нищеброда оборачиваться, но надо поближе к Москве подъехать… Пожалуй, в Копытове облачусь.
- Да и я, воевода, на нищего не похож.
Третьяк Федорович придержал коня.
- Давай-ка, друже, отъедем в лес. Потолковать надо.
- Самая пора, воевода. Слышишь стук лошадиных копыт? Уж не опричники ли скачут? Береженого Бог бережет.
- Чую, Иванка. Отъедем.
Привязали поводья к деревьям, а сами опустились на мшистое земное покрывало. Конечно, устали от долгой езды в седлах, одно удовольствие перевести дух.
- А теперь выслушай меня, друже… Поторопился я, неотложные дела дьяку не передал. Возвращайся вспять.
- Какие такие дела? - вопросил Иванка и глянул прямо в глаза воеводе, и тот, не научившийся врать, отвел их в сторону.
"Лукавит, Третьяк Федорович", - догадался Иванка.
- А как же ты, воевода? Один в Москву поедешь?
- Один, друже. На меня легла опала, мне и ответ держать, а ты возвращайся с Богом.
- Так не пойдет, воевода. Я хоть и мужичьего корня, но у нас так не водится. Мужик мужика в беде не бросает.
- Да пойми ты, Иванка. Нельзя тебе со мной в Москву. Можешь и ты голову потерять. И не перечь мне!
- Нет, воевода. Так дело не пойдет. Негоже мне так. Режь меня на куски, но тебя одного не оставлю. Авось всё и уладится.
- Не уладится! Худо ты знаешь государя нашего. Поезжай вспять, сказываю!
- Не горячись, воевода. С тобой поеду.
- Упертый же ты мужик… Ну что ж, ты сам выбрал себе дорогу.
* * *
Копытово лежало на реке Копытовке, вбегающей в Яузу. От него до Москвы совсем рукой подать. Скородом в нескольких верстах.
Но Третьяка Федоровича заботил один вопрос. Переоблачиться - дело не хитрое, но у кого оставить коней? В середку села лучше не лезть: там стоит изба старосты. А эти людишки всякие бывают, могут и своему боярину настучать. Тот может заподозрить что-нибудь неладное и донести в Сыскной приказ. Тогда всё пропало.
Поделился своей тревогой с Иванкой.
- Лучше бы сутеми дождаться, воевода, - и в крайнюю избу. В таких - всегда самый бедный люд ютится. А бедняки, обычно, в доносчиках не ходят.
- Как ни жаль времени, но ты, пожалуй, прав, друже.
К крайней избе подъехали, когда уже совсем стемнело. Из оконца, затянутого бычьи пузырем, пробивался тусклый свет от лучины. Доносились глухие голоса.
Третьяк Федорович хотел, было, забухать кулаком в дверь, но Иванка остановил:
- Погодь, воевода. Могут и не открыть. Мужики придерживаются древнего обычая.
Третьяк Федорович никогда в избу к мужикам не ходил, а посему про обычай не ведал.
Иванка громко застучал и молвил по старине:
- Господи Иисусе Христе, помилуй нас грешных!
Из избы в сени протяжно скрипнула дверь. Хозяин прислушался. Иванке вновь пришлось повторить свои слова, и только тогда послышалось в ответ:
- Аминь!
Хозяин протопал по половицам сеней своими лаптишками, звякнул засовом и открыл дверь. Увидев двух мужчин и лошадей, спросил:
- Кого Бог несет?
- По делам на Москву добираемся, хозяин. Ты уж впусти нас, деньгой не обидим, - произнес Третьяк Федорович.
- С деньгой и разбойный люд шастает, а то и всякая нечисть. Перекреститесь.
И воевода, и Тимоха усердно перекрестились.
- Проходите в избу, православные, а я покуда лошадей во двор заведу.
Войдя в избу, Михайла Федорович и Тимоха сняли шапки и вновь перекрестились на единственную, закоптелую икону Николая Чудотворца, висевшую в красном углу. Затем поздоровались с хозяйкой, кормившей пятерых мальцов-огальцов.
Жена хозяина была невысокой, но складной женщиной, облаченной в длинный сарафан из грубой сермяжной ткани. Лицо округлое, рот маленький и плоский, густые волосы плотно затянуты белым платком.
- Присаживайтесь, люди добрые, - указывая на лавку вдоль стены, молвила хозяйка и повернулась к ребятне. - А вы - кыш на печку!
Ребятишки - мал-мала меньше, чумазые, худые, в сирых латаных рубашонках без штанов, послушно полезли на широкую крестьянскую печь и тотчас свесили вниз любопытные, кудлатые головенки.
В избу вернулся хозяин, задернул детишек занавеской и, следуя давнему обычаю, приказал жене:
- Накорми гостей, Анисья.
Хозяин - приземистый, крепкотелый мужик с окладистой русой бородой и широкими, сросшимися бровями, молча присел на лавку, выжидая, когда супруга поставит на стол угощенье.
Путники оглядели избу. Обычная крестьянская изба: с двумя лавками, деревянным щербатым столом, печью с полатями, закутом, кадкой, квашней из липовой кадушки и светцем. Угольки горящей лучины падали в корыто с водой и шипели. Лучина, озаряя избу тусклым светом и, испуская, горьковатый сизый дымок, догорала. Хозяин поднялся и вставил в светец новую тонкую щепку.
Вскоре на столе оказались два ломтя черного хлеба, железная миса пустых щей, пареная репа, миса капусты и жбан, наполненный квасом.
- Прошу за снедь, - пригласил за стол нежданных гостей хозяин и развел загрубелыми, короткопалыми руками. - Извиняйте, что Бог послал. Летось было молочко, да после Покрова боярский тиун за долги коровенку со двора свел. А мальцам каково?
- Чей тиун? - присаживаясь к столу, спросил Третьяк Федорович.
- Боярина Василия Шуйского, - нахмурившись, ответил мужик.
Третьяку Сеитову - уж куда известная личность. Старший сын знаменитого воеводы Ивана Петровича Шуйского, отец коего был назначен Иваном Грозным попечителем царя Федора. Неказистый собой Василий Шуйский слыл на Москве великим плутом, Лисой Патрикеевной и сквалыгой. Тот еще бестия!
- Не повезло тебе с боярином, - произнес воевода. - Как звать прикажешь?
- Прошкой. Прошка Катун.
- А почему "Катун?"
- Так мужики меня окрестили. Я-то с малых лет любил по траве кататься. У нас, почитай, у каждого сосельника своя кличка… А что, Василия Шуйского ведаешь?
Последние слова Прошка Катун произнес с настороженными глазами.
Иванка хлебал щи молчком, а Третьяк Федорович как бы нехотя отозвался:
- Слышали краем уха.
Прошка отмолчался: один Бог ведает, что за люди оказались в его избе. По одеже не из голи перекатной. Это сразу видно. На торговых людей тоже не похожи. При саблях, с пистолями. Из стрельцов? Но те богатые кафтаны не носят, да и одвуконь не ездят. Всего скорее чьи-то ратные люди. То ли князя, то ли боярина. Так что, лучше всего закрыть роток на замок.
Третьяк Федорович за дальнюю дорогу проголодался. С утра, после очередной ямской избы, маковой росинку во рту не было, а посему с удовольствием похлебал и постных щей, и похрустел капусткой, и репы откушал. Черный же хлеб показался ему лакомством. Голод - не тетка. Запив пищу квасом, поднялся из-за стола, осенил себя крестным знамением, молвил: "Спаси Христос", сел на лавку и, откинувшись к бревенчатой стене, в упор глянул на мужика и произнес:
- Кто мы - тебе знать не подобает, Прошка. Одно лишь скажу: люди мы не лихие, худа тебе не сделаем. Напротив, отблагодарим тебя торовато. А пока сходи во двор и принеси нам переметные сумы.
Прошка принес и с изумлением увидел, что постояльцы скинули с себя всю добрую одежу, и остались в одном исподнем. Чего это они задумали?
- Вынимай, друже.
И малой толики не прошло, как гости превратились в нищебродов. Облачились в драные сермяги, обулись в лаптишки с онучами, на головы напялили вконец изношенные мужицкие войлочные колпаки, на плечи - длинные нищенские сумы с заплатами.
- Удивлен Прошка?
- Чудно, - протянул хозяин. - Вам бы теперь на паперть и - Христа ради.
- Так и будет, Прошка. Коней оставим у тебя во дворе, одежду и сабли припрячь. На обратном пути заберем. Выйдем от тебя утром, в сумерки, на орясины опираясь. Ты нас никогда не видел, и не слышал. О том всю свою семью упреди. А за твое молчанье получи награду. Тут тебе и на коровенку хватит, и на доброго коня, и на оброк тиуну. Но покуда деньгами не сори, пораскинь головой, откуда они у тебя, сирого мужика, появились. Народишко зело любопытен. Уяснил, Прошка?
Прошка оторопел, у него аж язык отнялся. Не ведал: то ли в ноги повалиться, то ли земно кланяться. Таких денег он в жизни не видывал.
- Уяснил, спрашиваю?
- Уяснил, мил человек, - с трудом пришел в себя хозяин избы. - Ты мою семью, почитай, от голода спас. По гроб жизни тебе буду обязан, и никому не вякну.
- Верю тебе, Прошка… Кинь каких-нибудь лохмотьев на лавку. Спать нам пора.
- Зачем же лохмотьев, мил человек? У меня, чай, соломенные подстилки есть.
- Добро. Разбудишь нас с первыми петухами.