* * *
Какое-то время метель все бушевала над неоглядным полем, а затем стала полегоньку убаюкиваться.
- Слава тебе, Господи! - истово произнесла Сусанна.
- Дорогу-то совсем замело. Наугад худо трогаться, - посетовал Оська.
- Худо, - кивнула Сусанна. - Но коль метель совсем стихнет, наугад не поедем.
- Это как же, матушка? - спросил Ванятка.
- Узришь, сынок. Не замерз?
- Не замерз, матушка… Добро, день без мороза.
- То - спасенье наше.
Улеглась завируха, утихомирилась, и у всех на душе полегчало. Даже Буланка весело заржала.
Сусанна оглядела окрест и вновь перекрестилась.
- Когда ехали по дороге, лес, что виднелся в двух верстах, был от нас вправо. Вдоль него и тронемся.
- Тяжко по сугробам-то. Вытянет ли лошаденка?
Сани были нагружены домашним скарбом.
- Буланка у нас разумная. Ночи ждать да околевать не захочет. Ну, пошла, милая! Пошла!
Лошадь рванула постромки и потихоньку да помаленьку потянула за собой сани. А перед самым вечером Буланка прибилась к неведомому сельцу.
Глава 2
ФЕДОР ГОДУНОВ
Припозднился к трапезе Федор Иванович: унимал в подклете холопов, кои так разгалделись, что в брусяных покоях огонек негасимой лампадки затрепетал.
"Эк расшумелись, неслухи. Никак Еремка драку затеял. Бузотер!"
Сунул плетку за голенище сафьянового сапога - и в подклет. Так и есть. Еремка, рослый, рябоватый детина, волтузил увесистым кулаком молодого холопа Миньку.
Федор Иванович ожег детину плеткой.
- Чего кулаками сучишь?
- Малахай у меня своровал!
- Доглядчики есть?
Еремка повел желудевыми глазами по лицам холопов, но те пожимали плечами.
- А у тебя, Минька, шапка была?
Минька, холоп лет двадцати, с рыжеватым усом и оттопыренными ушами, вытирая ладонью кровь с разбитых губ, деловито изрек:
- Да как же без шапки, барин? Износу денет. Да вот она.
Глянул Федор Иванович на Минькин малахай и усмешливо хмыкнул. Облезлый, драный, передранный, вот-вот на глазах развалится.
- Да, Минька. Ты бы его и вовсе не напяливал. Псу под хвост.
Вновь огрел Еремку плеткой.
- Без доглядчиков кулаками не маши. И чтоб боле никакого гвалту!
Вернулся Федор Иванович в покои, и вдруг его осенило: Минька не зря малахай своровал. У Еремки - теплый, на заячьем меху. А вот Минька давно на сторону зыркает. Никак в бега норовит податься. Барин, вишь ли, ему не угоден. Поди, в Дикое Поле воровской душонкой нацелился. К казакам ныне многие бегут, языками чешут:
- Невмоготу худородным служить. Голодом морят!
"Худородным". Вот и они с братом Дмитрием оказались худородными. А всё - царь Иван Грозный. Составил "тысячу лучших слуг", а Годуновых в стобцы не внес. Все заслуги забыл.
Был Федор Иванович коренаст, чернокудр и кривоглаз; торопок и непоседлив, кичлив и заносчив. О себе в Воеводской избе похвалялся:
- Род наш не из последних. Прадед мой, Иван Годун, при великом князе ходил. В роду же нашем - Сабуровы да Вельяминовы. Всей Руси ведомы. И Годуны и сродники мои в боярах сидели.
А костромские бояре хихикали:
- Энто, какие Годуны? Те, что ныне тараканьей вотчинкой кормятся? Было, да былью поросло. Годунам ныне ни чинов, ни воеводств. Тебе ли перед нами чваниться, Федька Кривой!
Вскакивал с лавки, лез в свару. Обидно! И за оскудение рода, и за бедную вотчинку, и за прозвище.
Степенный брат Дмитрий охолаживал:
- Остынь, Федор. Чего уж теперь. Кулаками боярам не докажешь, утихомирься.
Но Федор мало внимал словам брата; стоило ему появиться в Воеводской - и новая стычка. Дерзил, гремел посохом…
В покои вошел приказчик, перекрестился на киот, доложил:
- Чужие люди в сельце, батюшка Федор Иваныч.
- Кто, на ночь глядя?
- На санях прибыли. Мужик с бабой да паренек. Никак к другому барину подались, да в метель с дороги сбились.
Федор Иванович оживился:
- Добрая весть, Рыкуня. Бабу - к сенным девкам, а мужика с парнюком - в подклет. Утром толковать буду.
Утром, зорко оглядев путников, строго спросил:
- Не в бега?
- Побойся Бога, барин. Юрьев день. От дворянина Кутыгова сошли.
- И куда путь держите?
Оська замялся. Он, по совету Сусанны, помышлял ехать в одну из вотчин князей Шуйских, коя находились на Ярославской земле. Вотчина, чу, богатая, голодовать не доведется. Но худородному дворянину Годунову (мужик уже кое-что проведал у холопов) о том лучше не сказывать, один Бог ведает, что в его башку втемяшится.
- Дык… пока сами не ведаем. Набредем на добрую вотчину, там и удачу будем пытать.
- Хитришь, мужичок. Всё-то ты ведаешь.
Федор Иванович глянул на бабу. Кровь с молоком. Но бабу пытать - воду в ступе толочь. Издревле повелось: коль мужик что изрек, из бабы дубиной не выбьешь.
Годунов неторопко прошелся по покоям, а затем на округлом лице его с кучерявой окладистой бородой застыла улыбка.
- Никак, не снедали?
- Не успели, барин.
- Ну, тогда поступим по русскому обычаю: напои, накорми, затем вестей расспроси… Фалей! Укажи подавать на стол. Питий и яств не жалеть!
Тиун-приказчик пожал плечами и застыл столбом. С чего бы это Федор Иваныч расщедрился?
- Оглох, Фалей? Стрелой в поварню лети!
Никогда еще семья Оськи так изобильно не стольничала. Ну и барин, на славу угостил!
Оська захмелел от ядреного ячменного пива и крепкого ставленого меда, и жизнь ему показалась такой отрадной, что готов был в пляс пойти.
Сусанна чарку лишь пригубила: отроду хмельного во рту не держала, и не переставала диву даваться. Вкупе с сирым людом сам барин сидит, а два прислужника в малиновых кафтанах только успевают подносы ставить. Чудно! Вон и Ванятка удивляется.
А Федор Иванович всё отдавал приказы:
- Ты, Фалей, о лошаденке озаботься. Тоже с дальней дороги. Заведи в конюшню. Овса вволю, теплой попоной прикрой, за пожитками пригляни. Не хлопай глазами, проворь!
Затем Годунов велел проводить Сусанну и Ванятку в горницу.
- Пусть отдохнут, а мы малость с Оськой потолкуем. Давай-ка еще по чарочке.
- Благодарствую, барин. Век твоих щедрот не забуду, - заплетающим языком произнес Оська.
- Коль захочешь, завалю тебя щедротами. Я - милостив. Избу тебе выделю, доброй землицы нарежу, жита на посев подкину, на два года от барщины избавлю. Вольготно заживешь, Оська.
Оська бухнулся на колени.
- Дык, мне лучшего барина и не сыскать, милостивец!
- Фалей! Неси бумагу. Рядную грамоту будем писать. Горазд в грамоте?
- Господь не упремудрил, милостивец.
- Не велика беда. Крестиком подпишешь.
Глава 3
ВИДЕЛ КОТ МОЛОКО, ДА РЫЛО КОРОТКО
"Добрая" изба оказалась "курной" и ветхой. Покосилась, утонула в сугробах. Бревенчатые стены настолько почернели и закоптели, словно по ним голик век не гулял. Да и дворишко для лошади выглядел убогим.
- Наградил же тебя барин хоромами. И как ты мог грамоту подписать?
- Дык…
- Назюзюкался на дармовщинку, глупендяй! - костерила непутевого муженька Сусанна.
- Барин, кажись, добрый, не проманет.
- Обещал бычка, а даст тычка. У-у!
Сусанна даже на мужа замахнулась. Села на лавку и горестно подперла ладонью голову, повязанную зимним убрусом. Ушли от беды, а оно тебе встречу, как репей вцепилось. Ну и муженек!
Судьба свела их тринадцать лет назад. Видная лицом Сусанна никогда и не чаяла, что ее суженым станет невзрачный Оська, но судьбу даже на кривой оглобле не объедешь.
Погожим майским вечером ехали по деревеньке трое холопов помещика Коротаева. Дерзкие, наглые, наподгуле. Подъехали к колодцу, увидели пригожую девку с бадейками, заухмылялись.
- Смачная. Прокатим, робяты!
Сусанна и глазом не успела моргнуть, как очутилась поперек седла. Холопы умчали в лесок за околицу, стянули девку с лошади и принялись охальничать. Один из холопов разорвал сарафан. При виде упругого, оголенного тела, у холопов и вовсе ударил хмель в голову.
- Полакомимся, хе!
Сусанна отчаянно выуживалась, но холопы молоды и дюжи. Где уж там вырваться?