* * *
Во время наших споров о судьбе тараканьего кодляка Пузырь начинает бурно пузыриться от зарождающейся внутри его организма идеи. Пузырь всегда непредсказуем, как пирожок с повидлом: неизвестно, когда и с какого конца из него что-нибудь выпрыгнет. То - что-то сверхзаумное, а то - дурь ошеломляющая. Но всегда - что-то неожиданное! Вот и сейчас, пузырясь от озарения, как всплывающий кверху попкой Архимед, Пузырь собирается осчастливить своих отсталых современников глобальным открытием мирового значения:
- Пацаны-ы… я новый закон природы открыл!
- И-и-иди ты… - скептически отношусь я к такой сенсации, зная, что Пузырь из тех зануд, которые любого учителя запросто доводят до умопомрачения своими озарениями, вплоть до гениальных открытий в таблице умножения. Но некоторые, более доверчивые, интересуются:
- Да ну-у! А какой закон?.. - Не каждый же день в ДПР открываются новые законы природы!
- Да просто - закон, как закон… обыкновенный: Закон Бумеранга! - изнывая от скромности, присущей гениям, комментирует Пузырь, как можно равнодушнее, а сам ерзает копчиком по спинке моей кровати от нетерпения обнародовать озарение.
- Чиво-о-о??? - удивляются закосневшие в своей отсталости современники Великого Пузыря.
- Бу-ме-ран-га!! Что тут непонятного? - начинает пузыриться Пузырь, досадуя на консервативность мышления замшелых своих современников.
- Да ты толком объясни, - урезониваю я распузырившегося Пузыря, - великих первооткрывателей человечество не всегда сразу понимает!
- А вы слушайте и не перебивайте! - с досадой восклицает Пузырь и, облокотившись локтем о спинку моей кровати, принимает позу снисходительного пророка, озаряющего путеводной идеей человечество, блуждающее во тьме невежества. И не то - от сознания важности реченного, не то - для большей доступности для нас, недотеп, формулирует свой закон Пузырь нараспев, как гимн научному прогрессу:
- Че-ем сильне-е бросо-ок бумера-анга, те-ем с бо-ольшей си-илой возвра-ащается о-он обра-атно!
- Три ха-ха! Тоже мне - зако-он! - фыркает ехидный Мангуст. Назови-ка свой закон "законом кирпича… подброшенного над дурной башкой Пузыря"!
Пузырь чувствует, что неблагодарное человечество его недооценило и авторитет первооткрывателя закона мироздания падает стремительно, как кирпич…
- Да-а… - снисходительно отвечает Пузырь, не теряя достоинства, присущего мыслителям. - Конечно, тебе, эмоционально недоразвитому, дать кирпичом по балде и хва… дело-то не в названии закона, а в действии… да не перебивай! Ведь из этого закона следует, что чем сильнее советская власть наносит удар по кому-нибудь, тем сильнее получает ответный удар по тому же месту. Вот пример: сперва коммунисты расстреляли буржуев, живших на этих дачах. И поселились тут, а бумеранг вернулся и… бац! - коммунистов расстреляли чекисты! А бумеранг снова возвращается и… бац! бац! - по чекистам! Таракану с кодляком - пожалуйте, автозак подан! А бумеранг все кружится, кружится… жу-жу-жу… это тебе не кирпич одноразовый! Это - всесоюзный закон природы… Во!!
- А точно… говорил же Таракан, что донос - дело чести, доблести и геройства… и поехал по доносу… - размышляю я вслух.
- "Не рой яму ближнему своему…" - начинает излагать Мученик заповедь, усвоенную от религиозной бабушки, но его перебивает Капсюль, затараторив:
- "Не рой яму - повредишь кабель!" - это мы проходили… - Тут Дрын затыкает ладошкой словоизвержение из Капсюля и, заикаясь от волнения, говорит:
- Ребя! Р-раз ч-чекисты д-доносы на с-своих с-строчат, значит, энкаведешкам - к-кранты? А? По з-закону… бум-бум… бум… - раздраженно махнув рукой, Дрын умолкает. Капсюль коротенький, импульсивный, говорит и действует стремительно, не думая. И мыслишки из него выскакивают коротенькие, шустрые, как пули из короткоствольного браунинга. Капсюль и сам не успевает понять то, что натараторит. А у длинного Дрына мыслЯ, прежде чем вылететь наружу, долго разгоняется в его продолговатом организме, а вылетев, каждое слово бьет со страшной силой, как пуля из Длинного Карабина Соколиного Глаза. Но не успели мы оценить догадку Дрына, как в дискуссию вторгается Мангуст, жаждущий реабилитации за "эмоциональную недоразвитость".
- Эх, вы! Узко думаете! Не видите, что это не сам закон, а его частный случай! Надо думать про весь СССР, а не только про НКВД! Это в самой советской власти заложен закон самоуничтожения! Бумеранг ни при чем! Советская власть уничтожает тех, кто ее создает! Петрите?! Я читал про животных, которые, родившись, съедают родителей - как корм! Но советская власть - кровожаднее! И уничтожает тех, без кого потом жить не сможет! Съедая себя, она самоуничтожается!! Судьба Таракана - частность! Да, лес рубят - щепки летят! Но не на щепки надо зырить, а на лес! На фига его рубят?? Чтобы щепки летели?
- Точно! - восклицаю я, перебивая Мангуста. - Лес рубят - щепки летят, а бревна гниют!! Это - дубовый закон советской власти! Дело не в том, что она по своим бьет, а в том, что она без этого не живет! Потому как без свежей крови эта власть гниет! Это мертвая власть, как тот… во-во… вурдалак! Если кровь не будет пить - сразу тут же будет гнить! Нужна вновь и вновь власти советской свежая кровь! Страх нужен для такой власти, чтобы все покорились такой напасти!!
Мангуст соглашается. А грустный Пузырь идет и на свою койку ложится, а внутри себя еще пузырится и лоб морщит. Жаль ему безвременно зачахнувший "Закон Бумеранга".
- Не грусти, Пузырек, не печалься, - утешаю я его, - законы природы действуют и тогда, когда их не открывают. Действуют даже без названия. Мудро сказал Дрын: "Кранты НКВД!" А по какому закону кранты - да разве ЭТО важно?! Кранты - и баста!!
Спорят о чем-то пацаны, а я качаюсь на растянутой сетке своей койки и радуюсь, что нашел хорошее название для советской власти: "власть вурдалачья". Как сказал граф Монте-Кристо:
"Иные мысли родятся в мозгу, а иные в сердце".
Конец репортажа 6
Репортаж 7
Побег
Если бежать, так уж бежать по всем правилам, честь по чести.
(М. Твен. "Приключения Гек. Финна")
Прошел месяц.
Время - август 1938 г.
Возраст - 11 лет.
Место - ст. Океанская.
- У-у-ух! - замирает душа в полете! Через пару секунд восторга - а-ах!!! - обжигающий удар о поверхность воды! А полет, еще более удивительный, продолжается в глубине залива! Озорно щекотнув вдоль тела холодком струящихся пальчиков, море нежно сжимает меня в объятиях прохладной глубины, где пляшут солнечные блики, причудливо искривляясь на каменных глыбах, устилающих дно.
Блаженствуя в невесомости, парю над шевелящимися водорослями, над рыбами, которые испуганно шарахаются от моей тени, над деловито озабоченным крабом, который неуклюже корячится, боком перелезая через скользкий камень. Как во сне, медленно плыву в иллюзорно расплывчатом мире, любуясь причудливыми змейками света. На суше свет льется, сверкает, брызжет, но струится и змеится он только в воде - в фантастически неземном мире, где цвет и форма предметов меняются непрерывно, появляясь из зеленоватой прохладной мглы и исчезая в ней. Удивительный мир зыбких форм и причудливого света, мир, в котором все непостоянно, расплывчато и так волнующе таинственно!
Но нарастающее желание вдохнуть глоток воздуха напоминает, что пора покидать этот волшебный, как сновидение, мир, - загостился я тут. Мое свободно парящее тело, напрягается, прогибаясь, и устремляется вверх, подгоняемое взмахами рук и толчками ног. Вверх! Скорее вверх!! - туда, где бледно-голубая граница подводного мира пузырится и комкается от волн, пробегающих по поверхности. Еще несколько удушливо тягучих секунд и… фр-р-р!!! - пробив грань меж мирами воды и воздуха, моя голова, как пробка, ошалело выскакивает в другой мир - мир яркого синего неба, ослепительного солнца, незыблемых очертаний причала, рыболовных сейнеров и вкуснейшего голубого воздуха! - Во-лош-ин-ни-ков! - скрипучим голосом старательно коверкает мою фамилию воспитатель - педагог по кликухе Кризис. А я перевожу дыхание, с сожалением расставаясь с упоительно голубыми и горько-солеными воспоминаниями о прошлогодних купаниях в "Ковшике" - причале "Рыбфлота".
- Интересно, из какой грезы ты вынырнул - такой изумленный? Расскажешь? Нет? Тогда рассказывай о культуре в царской России… к доске иди!.. да поскорей! - торопит меня Кризис, потому что видит, как Мангуст шепчет скороговорочкой:
- Поэтов на дуэлях чпокали, писателей чахотой кокали…
Я отсигналиваю ладошкой: "Отвянь! Сам знаю!", потому что не только знаю урок, но и умею правильно рассказывать: велеречиво, неконкретно, с обилием общих слов. Таков язык советской исторической науки. Но Кризис вроде бы не слушает бредятину, которую я пережевываю, подражая языку учебника. Взгляд его устремлен через зарешеченное окно, за забор с колючкой, туда, где сияет дивный приморский август. Задетый за живое невниманием Кризиса к моей исторической эрудиции, я умолкаю и, стоя за его спиной, разглядываю его веснушчатую лысину, которую безжалостное время протерло и простерло на полголовы.