- Ну, вестовой попался. Беспамятный. Вот, слушай: "Я принужден любить вас усердно. Вы есть моя красивейшая Венера!"
В большой деревянной клетке клевали зерно гуси, найденные Таней в тундре. Теперь они подросли, стали важными. Испуганные громкими голосами, гусак и гусыня захлопали крыльями.
Хохоча, Челюскин заявил, что Василий отменно справился со своей лицедейской ролью, в знак чего гуси выдали ему заслуженный "аплодисмент".
Рашид принес из поварни котелок с кипятком. Пили чай, дурачились, забыв о болезнях, льдах, штормах…
Дрейфовали все чаще. В тесных разводьях - как в сверкающих ущельях. Высокие стамухи - ледяные глыбы - вершинами нависали над палубой. Шли на веслах.
Где же оконечность Таймыра? Неужто не успеют проскочить до великих морозов? Прончищев садился рядом с гребцами. Брал в руки весла. Иногда проход между льдами сужался до ширины "Якутска". Вооружались баграми. Отталкивали торосы.
- Давай ее, ребята-а-а! Разо-о-ом взя-я-ли-и! Еще-е ра-аз…
Кто-то из матросов вплетал шустрый голос в этот гам:
- Верно бают: в августе мужику три заботы - косить, пахать и сеять. Да выходит, четвертая есть - льды толкать.
- На-ава-ались, ребята! Раз-два - взяли. Еще раз взяли!
Массивные глыбы, точно примериваясь и испытывая прочность деревянного суденышка, толкались в его бока. Отодвинутые баграми, вновь придвигались под напором белых громадин. Поначалу в схватке с северным морем в матросах, вчерашних крестьянах, ощущалась удаль. Так, поигрывая мускулами, прицеливаясь, мужики начинают пахоту или косьбу. Работа. И здесь они работали.
В Усть-Куте, где в побег ушло несколько служивых, Прончищев казнил себя, что неудачно подобрал команду. Зато остался костяк верных людей. Никто не роптал. А ведь видели - худо оборачивается дело. Напор льда усиливался; спасительная полоска воды на глазах сужалась; горлышко прохода не сулило открытой воды, где можно встать под паруса или просторно идти на веслах.
Тем не менее "Якутск" шел вперед, задевая бортами лед, скрипя обшивкой.
В бараньем тулупе, в громоздких бахилах, подвязанных под лодыжками, Таня орудовала багром. Ныли плечи, руки. Багор срывался, скользя по льду. Напрягаясь всем телом, Таня отпихивала торосы.
Встревоженные чайки верещали над головой. На дальние льдины вскарабкивались белые медведи. Позади "Якутска" показывались гладкие головки тюленей. Своей обычной жизнью жило северное море. Необычны были только люди с дрынами и веслами, с их нелепыми, такими беспомощными движениями.
- На-авали-ись, ребята!
Челюскин взбирался на марсовую площадку, вглядывался в бесконечные белые дали. Ледяное крошево тонкой штопкой забирало воду.
Внезапно, как молния в ночи, августовскую сырость пронзил крепчайший мороз. В близкой глубине из тонких игл рождался молодой лед. Так из искрометных крошечных рыбешек воссоздается цельная стайка. Коркой обросли снасти, стали ломкими, как выстиранные простыни на студеном ветру. За ночь в саванную одежду облачился корпус "Якутска". Весла стеклянно звенели. Торосы как-то сразу утеряли краски морской воды. Обесцветились.
На короткое время в толще тумана дымчато проявился солнечный диск. Луч не пробился, затушенный сырой хмарью. Но неважным был бы Челюскин штюрманом, когда бы упустил благоприятный момент и не уточнил, где находятся. Инструменты показали - 77 градусов 29 минут.
Раздался треск. Дубель-шлюпка наткнулась на подводный ледяной риф. Нос ее приподнялся. Судно откатилось назад.
Прончищев услышал истошный крик:
- Все, ребята! Нет дале пути…
Возглас как ножом полоснул. Прончищев больше всего боялся этой страшной минуты. Выскочил на палубу, спрыгнул вниз. Чистый просвет воды - он должен быть впереди. Непременно! Выколотят лед, прорубят затор, пройдут…
Ветер гнал в спину; рубаха холодила. Как был в одной рубахе, так, ни о чем не думая, сиганул на лед. Он не вернется, пока не увидит воду. Еще совсем немного… Вон за тем сверкающим надолбом. Там должна быть полоса незамерзшего моря. Но припаю не было видно конца. Ледяная пустыня погасила всякую надежду. А остановиться не мог. И наверное, не остановился, если бы его не догнал Челюскин.
- Василий, стой, опомнись! Ва-аси-илий…
Слезящимися глазами Прончищев смотрел на штюрмана.
- Семен, нет пути дальше.
- Назад пошли, чертова головушка. А ну, живо!.. Слышишь, что говорю? Совсем окоченеешь, с ума сошел…
- Что я, что я, что я? - Прончищев припал к груди Челюскина и вдруг стал оседать.
Штюрман поднял лейтенанта, запахнул его овчинным полушубком.
Лишь через час после укола Прончищев очнулся. За все время пути это был самый тяжелый приступ болезни. От озноба дрожали руки. Ноги застыли от холода.
- Танюша, достань шерстяные носки. Никак не согреюсь.
Таня полезла в сундук.
- Тут пакет какой-то…
- Пакет? A-а. Давай сюда.
Василий натянул на ноги еще одни носки. Развернул вдвое сложенный лист. Попросил Таню прочитать.
- "Василий Васильевич, - читала Таня, - когда вам станет трудно, призовите на помощь друзей. Среди них вы увидите Лоренца Вакселя. Я не смогу сказать лучше, чем поется в старой скандинавской саге. Вот она:
Знаю, ваше смелое и опасное путешествие.
Предпринятое ради великих дел,
Принесет вам удачу на всех путях,
Направляя вас, как попутный ветер.
Будьте благородны в своих поступках.
А теперь поспешим расстаться. Прощайте".
Мрачные, обросшие бородами, в капитанской каюте собрались Челюскин, Чекин и Беекман. Таня притулилась в уголке. Даже в полутьме голова Семена светилась рыжими вихрами. Чекин нервно потирал руки. Вид у корабельного лекаря был испуганный.
Прижавшись крылами, дремали в клетке гуси.
"Якутск" лежал в дрейфе.
Холодно. Как холодно! Таня запахнулась в платок, дула на руки. Железная печурка потрескивала дровами, а тепла нет. Как согреть студеную каюту? Щели в обшивке разукрасились изморозью.
Туман. Ледяные глыбы, взявшие дубель-шлюпку в клещи. Темная, пугающая глубина под килем. Могла ли она еще совсем недавно подумать, что будет это не во сне, а наяву?
Страха она не чувствовала. Была боль за мужа. Как он мучительно воспринял случившееся! Ведь знал север, повадки Ледяного моря. И все же надеялся…
Челюскин рассматривал карту, но ответа в ней не находил.
- Вооружиться баграми, выдираться из ловушки. - Чекин кивнул на иллюминатор. - Вон что делается. Не погибать же. Время для нас пошло на минуты…
…Вахтенный журнал "Якутска": "20 августа в час пополудни лейтенант Прончищев, несмотря на то что болен, собрал в каюте младших офицеров. Состоялся совет. Решили, что находимся в великой опасности, вперед пройти нет никакой возможности. Каждую минуту рискуем быть затертыми льдами".
Запись сделал Челюскин. И хоть кошки скребли на сердце, крупными буквами, гордясь собою и товарищами, дописал: "ДО СЕГО ГРАДУСА ЕЩЕ НИКТО НЕ ПОДНИМАЛСЯ…"
ИЗ ДНЕВНИКА ВАСИЛИЯ ПРОНЧИЩЕВА
…Топорами, ломами, прикладами мушкетов кололи лед, выпрастывая судно из ледяных падунов. Как телегу, выталкивали дубель-шлюпку из ловушки. Выбрались на чистую воду. Идем назад.
Зимовать станем, как я полагаю, на Хатанге.
А уж следующим летом… Ну да поглядим.
Вижу в себе силу превозмочь болезнь. Откуда такая вера, сам себе сказать не могу. Как хорошо, что рядом Таня.
Вблизи Хатангского залива искали место для зимовки. Увы, на берегах совершенно нет наносного леса. Голая тундра. Что же остается? Надо возвращаться на оленекскую зимовку. Опять следующим годом не удастся сократиться в пути. Не везет. Ни в чем не везет.
Штюрман, дабы утешить меня, развесил в каюте карты. Если судить по протяженности восточного берега Таймыра, того пути, что мы прошли, то полуостров огромен. Есть ли еще такой в России? Я корю себя неудачей, а ведь кое-что сделали.
Беекман делал примочки. "Как видит мои дела?" - спросил его. Эскулап неопределенно пожимает плечами. Боль отпустила. И на том спасибо.
А писать все труднее. Чернила застывают.
"…В ИСХОДЕ ВОСЬМОГО ЧАСА ПОПОЛУДНИ…"
При входе в устье Оленека разыгрался шторм. Мокрый снег залеплял иллюминаторы. Волны слизывали его; в каюте на минуту светлело. Новые порывы ветра опять швыряли мокрые снежки в слюдяные окошки судна.
Прончищев метался в жару. Вторые сутки не отходила от него Таня. Прончищев то проваливался в глубокое забытье, то открывал зачумленные глаза - болезнь размыла их синеву, белки пожелтели.
- Я сейчас, сейчас, - торопливо шептал Прончищев, пытался освободиться от одеяла и погружался в непрочную дремоту.
Тогда Таня тоже опускала веки, не в силах отогнать сон. Но даже в полусне она слышала слабые толчки крови в затихших пальцах Василия.
Рашид сидел у печурки.
Прислонясь к переборке, чтобы не свалиться от качки, Беекман, потерявший веру в целительные свойства своего пойла, держал наготове шприц с камфорой. Он ждал момента, когда можно будет сделать укол: игла маячила перед его носом.