Из толпы вынырнул Иван.
- Это старейшина Данилов, - сказал он. - Он хочет тебя слушать.
- Здравствуйте! Я пришла сказать: возвращайтесь в селение. Мужчины получат топоры, ружья, порох, табак.
- Ты кто? - спросил русобородый.
- Жена русского начальника. Вы боитесь чумы? На корабле нет чумы. У вас поживем одну зиму.
Таня с трудом подбирала якутские слова.
- Я голодна. Хочу есть.
- Пойдем.
Русобородый откинул полог своего чума. Таня уселась на шкуре белого медведя. Дым разъедал глаза. Мужик хлопотал у огня, разведенного посреди жилища. Не очень-то он был разговорчив. Изредка поглядывал на молодую русскую женщину красноватыми от пламени глазами.
Поев жареной оленины, Таня сказала, что хочет спать.
Старейшина оставил ее одну. Таня услышала голос Ивана:
- Она поела?
- Я ей дал мяса.
Когда Таня вылезла из чума, в стойбище царила тишина. Рядом - озеро. Полярные гуси отлетали на юг. Стайка белых куропаток кружилась над пустынной тундрой, не ведая об иных гнездовьях. По свежему насту - пока спала, выпал снежок - петляли запутанные, точно крестом вышитые, следы тундровой мыши. Морская чайка, похожая на выхлоп из пушки, упала вниз. Отчаянно пища, отяжелев от добычи, ринулась на середку озера. Меж моренных камней Таня увидела двух гусенят. Они не могли подняться на крылья. Таня наклонилась над птицами. Взяла в руки, завернула в платок.
Вернулась в чум, перевязала птицам лапки, стала ждать, что будет дальше. Наконец ее окликнул старик Иван:
- Русская женщина, выходи. Обратно поедем!
Таня уселась в нарты. Старик взмахнул длинным прутом.
- Иван, они вернутся? - спросила Таня.
- Вернутся. Скоро вернутся.
Таня засмеялась:
- А я гусенят нашла. Смотри!
Старик по-своему откликнулся:
- Табак теперь давай много.
…Еще издали Таня увидела бегущих навстречу матросов. Впереди несся боцман Медведев.
- Таа-атьяна Фе-е-до-оровна-а!
Подбежав ближе, радостно сорвал меховую шапку.
- Дозвольте, я вас на руках понесу.
- Зачем же на руках? У меня выезд свой.
- Да знали бы вы, что с господином лейтенантом делается…
КОГДА ПРОСЫПАЕТСЯ СЕМЕЧКО МАКА
Записи командира дубель-шлюпки в вахтенном журнале.
Первая: "Долженствую с вернувшимися жителями поступать всякою ласкою и обнадеживать добротою. Надеюсь, что впредь страха никакого не возымеют".
Вторая: "13 ноября солнце у нас стало невидимым, понеже зашло за горизонт".
В свои права вступила полярная ночь.
Таня взялась за кисти. В жизни ничего подобного не видела. Этот ослепительный луч со сполохами, краски неба.
Поразительное зрелище обнаружило в служивых самые разные чувства. Замечания их были точны, по-детски простодушны и смешны, а за словами восторга одновременно слышалась тоска по дому, по оставленным семьям.
- Будто кто знамена развернул. Так и полощут. Увидеть - да помереть.
- Поживи маленько, Сидор. Чего уж.
- А с моря, слышишь, гул какой идет.
- Льды сжимаются.
- Ну места! Не, не для людей они.
- Эти-то живут.
- Эти живут. Якуты, они тут испокон века промышляют. Не пойму, братцы, как русаки в ихнее племя затесались.
- Как? От казаков - вот как. Приглянулась какая якутка - обженился. Вот и дитятко: волосы русские, глазки якутские.
Смех.
- Вот тебе и хаханьки.
- А нос тангусский, выходит?
Смех.
- Нос тангусский.
- А все же скажу, ребята, такого сроду не видывал. Где нашей радуге…
- Мудрено сотворено.
- Терем божий.
- Да боги не нашенские.
- У них тойоны.
- Эх, поглядела бы моя баба…
- Не вороши душу, дурак. Бабу вспомнил.
- Вернусь до дому, в кулаке двойное жалованье. Бери, жена, езжай на ярмарку.
Возвратились в свои жилища оленекцы. Поначалу сторонились чужаков. Дети стайкой ходили за Таней. Замерев, смотрели, как она рисует. Небо. Снег. Вмерзшая в лед дубель-шлюпка. Олени. Собаки. Все то, что дети видели вокруг, умещалось на тесном листе картона. Небо огнем полыхало… Собаки вот-вот залают… Эта женщина первая пришла в их дальнее стойбище. Она сказала русское слово: "Здравствуйте". Завидев Таню издалека, маленькие оленекцы, не знающие родного языка, весело горланили: "Здравствуйте, здравствуйте!"
На это слово охотно откликались и чужаки мужчины.
Северные жители постепенно свыклись с моряками. Не похожи на тех разбойников-мореходов, которые в давние времена на кочах являлись в селение. Тогда пришельцы разграбили дома, оставили после себя чуму. Свирепая хворь скосила многих людей. О, с тех пор оленекцы знали - нет ничего ужаснее чужаков, которые приходят с моря. Эти русские мушкеты подарили, порох. Лепешки сладкие жарят - угощают. В свою очередь оленекцы научили моряков есть строганину, пить оленью кровь.
Лишь старейшина Данилов никому не доверял. Опасался какого-нибудь подвоха со стороны незваных пришельцев.
Старик Иван часто наведывался в гости к Василию и Тане. Сам он вырезает по кости, а красок сроду не видывал. Рассматривал рисунки. Небо огнем полыхает. Олени мох щиплют. Собаки вот-вот залают. Таня предложила нарисовать старика. Перепугался насмерть. На этом свете от него ничего не должно остаться. Только духи вечно живут.
Старик хитрец приходил в гости, конечно, не без тайного умысла. Знал: всегда угостят "огненной водицей" - спиртом. Выпив, Иван начинал расхваливать Таню. Только солнечная госпожа Нэлбэй Айсэтэ могла подарить начальнику такую славную женушку.
- Передай ему, - говорил старик и умильно глядел на Прончищева, - что все женщины племени молятся за тебя, просят наших духов послать тебе много даров.
Прончищев весело потирал руки. Наконец-то получит за женой хорошее приданое. Даров, даров, он требует даров!
Дед нахмурился. Разве он сказал что-то смешное? Зачем начальник хохочет?
- Переведи ему, - сказал Прончищев. - Я рад, что племя полюбило мою жену. Я желаю племени всех благ, охоты хорошей, красного зверя, полной сумы дичи.
Старик поклонился Василию.
Таня по-якутски напомнила Ивану о карте, которая есть у оленекцев. Русским нужна эта карта. Как бы ее достать?
- Карта у старейшины, - сказал дед. - Пойди к нему. Только не говори, что я тебя послал.
Данилов встретил Таню настороженно. Разговор о карте испугал его. Откуда женщина узнала про карту? Нет, нет, он ничего не знает.
Неужели Иван все придумал? Не похоже.
- Я тебе дам холстины. Я принесу кожаные сапоги…
- Никакой карты не знаю, - бубнил старейшина. - Не говори больше об этом…
Жаль. Как она хотела подарить якутскую карту Василию! Вот бы обрадовался. А возможно, и облегчила бы его работу. Теперь, не теряя зря времени, Прончищев, Челюскин и Чекин подробно описывали дельту Лены и Оленека, пройденные берега моря.
Дело хорошо продвигалось.
- Цените, братцы, штюрмана, - бил себя в грудь Челюскин. - Помнишь, Василий, как я еще в Навигацкой школе делал чертеж Москва-реки? Небось тогда завидовал?
- Завидовал, - признался Василий. - Треуголке твоей завидовал, бляхе оловянной.
- Треуголка? То была по Сеньке шапка. Во!
- По Сеньке, по Сеньке! - Прончищев погладил ладонью только что нарисованную карту. Зажмурил правый глаз - чертеж сдвинулся чуть вправо. Зажмурил левый - чертеж подвинулся налево. В карте было движение; только явившись на свет, она говорила плеском волн о береговые камни; прислушивалась к тишине бухт; в знаке розы ветров гудела нордом; незаконченной линией курса звала, звала, звала…
- Карта! Я вот все думаю, что за нею стоит? Смотри, сколько их у нас. Вот старые, тронь, того и гляди, рассыпятся. А эти поновее. Сколько же людей корпело над ними! Штришок крошечный - эка невидаль. Чтобы провести его, человек сотни верст прополз по земле. В болотах погибал, грыз последний сухарь - но полз, полз. Вот река. Кто о ней ведал - течет, и бог с ней. А какого-то бедолагу-ведомца осенило: пойду за ней, уловлю ее. И ведь пошел, дурень. Кто-то подумал - с ума спятил. А пошел… Чтобы на лист ее положить. Он и слово "география" не знал. А втемяшилось в башку: надо на чертеж положить. Кто его помнит, того бедолагу? А линия-то проставлена. Река уловлена. Оленек ли, Хатанга. Это уже потом их кто-то так назвал. А для ведомца то была просто река. На карте река. Может, он потом и сгинул в ней. Безымянный, все на свете проклявший. А чертежик успел отдать напоследок - вот вам, люди, река во всем ее течении, от хвостика притока до устья!
Таким Таня никогда не видела Василия.
- Господи, хоть бы все удалось! Только бы здоровье позволило довести начатое до конца! Только бы вывести проклятую болезнь!
И в Тане все чаще прорывалась тревога:
- Боюсь за тебя. Не нравишься ты мне…
- Вот уже и не нравлюсь. - Прончищев принимал обиженный вид. - А я-то, дурень, планы разные строю. Дескать, думаю, вернемся домой, и повезу тебя на один великолепнейший остров в Финском заливе. Вот где благодать - сосны, тишина. Между прочим, мой остров.
- Ну тебя со своими шутками.
- Какие шутки? Жаль, Лаптевых нет - они бы сказали. Да, Семен же тут. Спроси.
- Отстань.
- Нет, ты спроси. Я не вру.
- Дурень, ничего ты не понимаешь.