"Следовать до устья Лены и там учинить обсервации, определив, под какими градусами оное устье имеет положение. Описать и вымерить фарватер. Далее - к западу до устья Енисея. Когда усмотрены будут какие острова, нанести на карту. Если на пути к устью Енисея встретятся великие льды, то ожидать, когда они разойдутся, и следовать дальше. Если описать все в один сезон погода не допустит, изыскания произвести в лето следующее…"
Соответствующие инструкции, как идти до устья Лены, до колымских берегов, вручены и капитану бота "Иркутск" Ласиниусу.
- Питер, я в вас верю, - негромко произнес Беринг. - Вы и Прончищев как бы две руки, которые обоймут ледовитые просторы с востока и запада.
Беринг смотрит на усы Питера. "Лейтенант Ласиниус отрастил свой синий ус". Ах, эти матросские острословы.
Вечером командор приглашает офицеров экспедиции в свою избу.
- Знаю, никакие трудности, - говорит он, - не отвратят вас от возложенного. Пусть добрая и неустанная воля покойного государя нашего Петра Великого поможет вам превозмочь льды.
Голос командора торжествен. Как он сам долго ждал этого дня. Взгляд его скользит по лицам офицеров. Ближайшие помощники. Со многими из них вскоре отправится в Охотск.
Идет совещание, или, как раньше говорили, консилиум.
Узкие, с восточным прищуром глаза командора сухи, пытливы.
- Господа, какие ко мне будут вопросы?
Вопросов нет.
Беринг требует задержаться. К нему обратилась жена лейтенанта Прончищева. Просит допустить ее в плавание на "Якутске". Флотские установления господам офицерам, а также всем собравшимся известны. Беринг хочет знать мнение командиров.
Женщина на военном корабле?
- Такая просьба поступила, минуя самого Прончищева? - спрашивает Свен Ваксель.
Краска заливает щеки Василия.
- Господин капитан-командор, я вынужден просить прощения за необдуманный шаг моей жены. Я не знал о ее визите.
- Мне показалось, что Татьяна Федоровна пришла ко мне с совершенно твердыми намерениями.
- У меня с женой был разговор. Мы говорили… Я объяснял…
- Как вы сами относитесь к столь необычной просьбе?
- Когда бы не мое флотское звание, почел бы за счастье взять с собою.
Дмитрий Лаптев встает со скамьи.
- Господин Беринг, Татьяна Федоровна отлично рисует. Так почему бы нам не увидеть северные берега в живописном изображении? Я вижу в том пользу научную.
Питер Ласиниус:
- Я поддерживаю Лаптева. Им движет человечность. Женщина на военном судне отправится в плавание впервые. Но разве не впервые экспедиция, подобная нашей, отправляется во льды? Почему же не решить так, как подсказывает нам сердце?
Ах, лейтенант! Умеет затронуть чувствительные струны.
- Штюрман Челюскин!
- Я - за!
- Лейтенант Ваксель!
- Я - за.
И все остальные - за, за, за…
Они точно сговорились. Человечность… Сердце… Почему в них молчит разум? Впрочем, что стоит рассудок, не питаемый движениями души?
Пусть фискал строчит на него донос!
Капитан-командор кивает головой:
- Учинить посему!
Более чем в сотне верст от Якутска на берегу реки Амги строился паром для переправы. Скоро сюда подойдут отряды Беринга, чтобы продолжить путь к самому восточному российскому морю - Охотскому. Руководил работами Свен Ваксель.
Пятый день дождь лил как из ведра. Мужики волокли мокрые бревна к берегу, вязали их можжевеловыми ветками - вицами. В Лоренце теперь трудно узнать робкого паренька, который сидел в петровской беседке на Котлине и опасался нападения дерзких мальчишеских ватаг. Ему тринадцать лет, на верхней губе темный пушок. Закатав штаны, катал бревна, рубил сучья, ругался не хуже матросов. Добравшись поздно вечером до постели, мужики тут же засыпали. Лоренц, забившись в укромный уголок, при лучине читал и переводил старые скандинавские саги. Отец слышал, как Лоренц шептал:
- "Жестока буря сегодня ночью для монахов в их убежище. Зла ночная буря. Они не могут уснуть".
- Сын, спи. Завтра рано вставать.
- "Жестока буря сегодня ночью…"
От приехавших обозчиков Лоренц узнал: через несколько дней отряд Прончищева покинет Якутск.
Дорогу развезло; отец сказал, что в ближайшее время туда ни один обоз не пойдет.
- Но я должен проститься с Прончищевым!
- Это невозможно. Разве сам не видишь?
У Лоренца скопилось немного денег; он уговорил местного казака одолжить за плату лошадь.
На третий день заляпанный до ушей грязью, голодный как зверь Лоренц достиг берега Лены.
Прончищев глазам не поверил:
- Ты? Да откуда, черт возьми?!
- С Амги.
- В такую погоду…
- Василий Васильевич, что вы о погоде? Я прощаться приехал.
Таня обрадовалась Лоренцу. Мальчик набросился на еду. Коротко рассказал о своем житье-бытье на Амге. Явился Челюскин, облапил парня:
- Вот бы такого молодца да к нам в юнги…
Сидели допоздна.
Узнав, что Таня пойдет на "Якутске", Лоренц сказал:
- Такого нет ни в одной саге. Татьяна Федоровна, я преклоняю перед вами голову.
Да, пожалуй, так сказать мог бы сам капитан Дампьер.
На следующее утро мальчик достал из-за пазухи перевязанный бечевкой пакет.
- Василий Васильевич, не смейтесь. Пусть это будет моей причудой. Разорвите пакет, когда достигнете Таймыра.
Прончищев стоял за околицей до тех пор, пока молодой всадник на своей замурзанной лошаденке не скрылся за высоким Сергиевым Камнем.
Таня писала в Санкт-Петербург. Просила родителей не тревожиться. Ей позволили пойти в морское плавание.
"Владычество природы и судьбы, - писала Таня, - приказывают мне исполнить свой долг, и я не стыжусь этому повиноваться. Хочу, чтобы наши с Василием сердца разумели друг друга и чтобы союз наш был нами укреплен. Но не подумайте, что душа моя холодна, когда я пишу эти строки. Болит моя душа за вас, а сердце разрывается от чувства, знающего цену родительского горя. Мне остается лишь уповать на вашу милость. Пусть же вашу жизнь ублаготворит единственное утешение, что ваша дерзкая и непутевая дочь счастлива…"
ИЗ ДНЕВНИКА ВАСИЛИЯ ПРОНЧИЩЕВА
Таня идет со мной. Мог ли такого ожидать? Но и тревога не покидает: перенесет ли Таня суровый климат Ледовитого моря?
Сама же она радуется, как дитя. Со старой женщиной местного племени учит якутский язык.
Дубель-шлюпка на воде! В ней единственной заключена наша жизнь, спасение и надежда.
Погрузка закончена. Взяты мешки с мукой, горохом, бочки с солониной, рыбой, ящики с сухарями, сахаром.
Таня украсила мою каюту (нашу, нашу каюту!) еловыми лапами. Две парусиновые койки, одна над другой. Столик прихвачен к полу. Стеклянный иллюминатор.
Все бы хорошо! Но недомогание (себе как не признаться?) дает все чаще себя знать. Почему жизнь так устроена, что не дает человеку полного счастья? Всегда что-то вкрадется - зависть ли, злоба людская. Или болезнь…
"Начатому свершиться должно!" - девиз "Якутска". Нам его дал сам капитан-командор Беринг.
Ровно в два часа пополудни на борт поднялся командор. Он пожал всем матрозам руки.
Остались втроем - Беринг, Челюскин, я Командор обнял нас. "Вижу в вас своих сыновей, - было сказано нам. - А чего отец желает сыновьям? Вернитесь живыми, исполнив свой долг".
В вахтенном журнале Беринг сделал надпись: "Да будет путь "Якутска" благословен".
Третий день идем по Лене под парусами. Река многоводнее, берега суровее. Леса постепенно понижаются, уступая место кустарникам.
Геодезист Чекин делает съемки берега Лены в ее высоких широтах.
Ветер средний, небо чисто. Челюскин деловит - не подступись! Ни на минуту не расстается с мерными цепями, градштоком, квадрантом.
Первые географические координаты ложатся на составляемую нами карту.
Морячка моя рядом. Ей хорошо в нашем плавании. Подкралась сзади незаметно. Оглянулся - на ногах сапоги-сари, на лице сеть из черных конских волос. Якутка! И по-якутски что-то мне говорит.
Под кистью моей морячки берега Лены не так мрачны. В ее рисунках обязательно присутствует солнце.
Река соединена с землей, домом, пусть дом за тысячи километров. А море рождает чувство иное - отдаленности от дома. Все-таки человек существо земное.
Нынче вышли на берег. В высокой скале набрели на пещеру. Кругом валяются зубы, бивни, скелеты мамонтов. Зверовое кладбище. Чувство такое, что из новейшего времени, из века XVIII, попал в древнейшие времена.