- Правды, Вася, никто не любит. (Он уже не называл Васю сударем.) Ни последний крестьянин, ни царь. Все молятся богу и святому Николе-угоднику. Но разно просят. Один - поместья, другой - довольства, а третий - заклятья на врага. Но мало кто о главном молится.
- А что главное?
- Остаться человеком, Вася. Попусту не прожить. Видишь, как просто.
- Ну вы-то, Гаврила Иванович, так и молились?
- Да, Вася. А прожил… - Карла махнул рукой. - Чего там говорить.
- Неужто недовольны жизнью? Царь любит, министры боятся.
- Пустое, Вася. Вот сейчас скажу тебе одну вещь - будешь хохотать.
- Право, не буду.
- Спасибо. Тебе первому скажу. Только не удивляйся.
А удивиться чему было. Кто б подумал - этот человечек, ростом с ребенка, гримасничающий, над всем потешающийся, баловень русского царя, всю жизнь мечтал… плавать. Моряком быть. Но кто такого возьмет на корабль? Для юнги и то неприспособлен.
Признание шута действительно поразило Прончищева.
- Но чем же вас так привлекала морская служба, Гаврила Иванович? Воевать на галерах? За чинами гоняться?
- Почему же, Вася, только воевать? Морскому человеку уготованы и иные службы. Это мы сейчас с янычарами да со шведами воюем. А придет время…
Гаврила Иванович как-то робко, по-детски улыбнулся.
- Вот я тебе, Вася, сейчас одну историю расскажу. Дивная история.
И рассказал.
Давным-давно царь Петр в одно из своих путешествий по Европе взял карлу. Приехали в город Амстердам. Там русский монарх встретился с бургомистром Витсеном. Были между ними разные разговоры - Петр I спрашивал, как Витсен управляет городом, доволен ли службой. Бургомистр - должность немалая. Отец города. Все тебе кланяются, все тебя уважают. Жизнь в достатке, в почете. Чего еще желать? А Витсен (мистер-бургомистер, как его весело назвал карла) совсем другими желаниями живет: тридцать лет - подумать только! - живет мечтою об открытии берегов Ледовитого океана. Переписывается с сибирскими воеводами, собирает самые малые, порою случайные, сведения о плавании русских мореходов, сочиняет главный труд о Восточной Сибири, чертит карты.
Надо ли говорить, как Его Величество царь Петр подивился такому признанию. Он тогда молвил бургомистру: "Да, дело наиважнейшее. Придет время, русские сами пойдут в северные неведомые просторы".
Свой рассказ Гаврила Иванович заключил такими словами:
- Как я еще раз пожалел, что вся жизнь моя ушла в шутовство. А был бы моряком. Да, господи…
Прикрыл глаза.
Прончищев тоже молчал. Бургомистр Амстердама, а мысли вон куда обращены. И почему-то было ужасно жалко Гаврилу Ивановича: так весело прожить при царском дворе, а, оказывается, нет в том радости.
Через несколько дней Прончищев покинул морской гошпиталь.
- Гаврила Иванович, пока вы хвораете, я буду приходить к вам все время. Батюшка деньги прислал, я вам яблочек и других гостинцев принесу.
- Так приходи. Гостинцев не надо, есть все у меня. Рад буду тебе всегда. Шагай… - И он ободряюще подмигнул. - Гардемарин. Морская гвардия.
В ближайшее же воскресенье, купив в лавке гостинцев, Прончищев помчался на Галерную.
Дорогу ему загородила траурная процессия. Ее возглавляли четверо священников. Голосил хор певчих. На дрогах, запряженных шестернею вороных коней, возвышался гроб, обитый черным бархатом. Попарно, держась за руки, за дрогами, как малые дети, шли карлики в черных кафтанчиках, обшитых флером. Процессию замыкала пестрая свита с самим царем Петром.
Все понял Прончищев с первого взгляда. Не хотел только поверить.
- Кого хоронят?
- Карлу царского.
На кладбище вошел в церковь, поставил свечу за упокой души Гаврилы Ивановича.
Стоял перед образами. Слез сдержать не мог.
Вечером впервые крепко поссорился с Челюскиным. Тот все не мог понять, чего это Вася горюет.
- Было бы о ком. Обыкновенный царский дурак.
- Замолчи! - вскричал Вася.
- Дурак - он и есть дурак.
Не помня себя, Прончищев соскочил с лежанки и крепко сжатыми кулаками начал молотить Семку.
Челюскин опешил, затем приподнял Василия и швырнул в угол горницы.
Прончищев, сжавшись на полу, дал полную волю слезам.
- Прости, - винился Челюскин. - Вась, прости…
ЧТО ТВОРИТСЯ НА БЕЛОМ СВЕТЕ
Штат Морской академии без малого сто человек.
Одни фортификацию преподают, другие геодезию, "живописные науки", третьи учили фехтованию, географии. Главными предметами, конечно, считались математические науки и навигация.
Бориса Ивановича Лаптева пригласили учить будущих моряков кораблестроению.
Инженерный класс, или, как тогда говорили, модель-камеру, Лаптев открыл на самой верфи, ближе к стапелям.
Чертежные доски. На полках всякие плотницкие, столярные, конопатные инструменты.
И схемы. Множество разных схем: фрегаты, галеры, бриги, дубель-шлюпки…
Таблицы. Как рассчитать величину мачты, каких размеров должны быть паруса. Да много чего полезного.
В модель-камере Лаптев строг, точен, немногословен.
А дома, на Карповке… Дома, на Карповке, его не узнать. Самый радушный хозяин.
- А кто к нам, племяши, пожаловал?
Прончищева забирает в объятия:
- Из полыньи да в огонь жизни. Выздоровел? Молодец, парень. Известное дело - калужанин!
Приказывает племяшам:
- Гони на стол чего бог послал. А я пока попросвещаю гостей. - Как флагом, размахивает "Санкт-Петербургскими ведомостями": - Чего пишут, а! Хотите знать, что творится на белом свете? Извольте. Гора Везува в Италии три дня кряду выбрасывает пламя и камни. Все сады окрест погублены. А в Турской земле - жестокое трясение земли. Тыщи народу погибло. Да и у нас новости изрядные. На верфи родной. Задумал один мастеровой построить на воде чудо чудное. За дело ручается потерянием живота. Ну-ка, кто догадается, что сие есть?
Чудо чудное… Галерный мастер ждет, потирает руки.
- Ладно, братцы, так и быть, выдам тайну. Но три условия ставлю: наносить воды, баньку затопить, дров напилить.
Банька затоплена. Вода принесена. Дрова напилены.
Лаптев восседает за столом, пышущий жаром, как печка-калёнка.
Рассказывает, что некий мастеровой задумал построить потаенное, подводное судно. В это трудно поверить.
- А дышать как?
- Вот, братцы, и в Адмиралтействе не поверили. Дошло до царя. Поглядел Петр Алексеевич чертежи да зажегся: "Выдать мастеровому все потребное - доски оловянные, трубы медные".
- Построит, как думаешь? - спрашивает Харитон.
- Погоди маленько. Сомнений немало. Так ведь флот наш тоже не сразу на ноги встал - от малого ответшалого ботика начался.
Как же много знает Борис Иванович!
Прончищев подходит к игрушечному кораблику "Орел".
- Сами сделали?
- Кто ж еще?
- Вот бы нам научиться.
- Научу, научу. Какой капитан, ежели сам себе не может корабля построить? А куда бы поплыли, ребята, ежели бы сами выбирали?
- Да хоть куда, - откликается Челюскин. - Хоть на край света.
- А в какую сторону?
- В любую.
- В любую всякий дурак поплывет. Ты румб назови.
- Я не знаю.
Прончищев дергает ниточку макета - паруса раскрываются, крошечные, туго натянутые.
Смотрит в окно. Карповка скована льдом. На улице метелит, в трубе надсадно воет ветер. Погудит, погудит да на волю. И опять от стужи - в дымоход, погреться.
- А ты чего, Прончищев, молчишь?
- Думаю, Борис Иванович, куда б поплыл.
- Расскажи нам, братец.
- Это я про себя пока.
- Вроде мечту имеешь?
Прончищев улыбается:
- Вроде так, Борис Иванович.
- Мы подождем. Верно, парни?
- Подождем! - весело соглашаются парни.
ГАЛЕРА
- Запе-ева-ай!
Дмитрий Лаптев только и ждет команды Евского. Ох, сейчас выдаст высоким чистым голосом! Замри, столица!
Перепелочка, пташечка, прилетела, прибрала крылышки-и-и…
И сорок парней выпускают "пташечку" до самых небес:
Прилетела, примахала, по полю летаючи,
Сокола искаючи,
Сокола искаючи!
Гавань. Здесь сержант сдает свою сухопутную команду в руки командира морского - шкипера, гангутского кавалера Дружинина.
Точеная головка сказочной птицы Феникс украшает нос десятивесельной галеры. На стеньге - андреевский флаг, бело-синее полотнище с крестом.