- Афако, пойди и побудь с ним, - сказал Кундухов, обращаясь к брату. - Ко мне его не пускай, скажи, что у меня гости.
- Говори, Муса, что еще придумал для нас русский царь? - угрюмо спросил Сайдулла, когда дверь за Афако закрылась.
- Это - государственная тайна. Открыв ее, я совершу преступление, - словно не решаясь на откровенность, тихо и медленно проговорил Кундухов. - Но и молчать я не могу, друзья мои…
Кундухов долго и подробно излагал им план Лорис-Меликова по переселению чеченцев в Малую Кабарду и заселению казаками освободившихся земель.
- Таким образом, - закончил он, - вы становитесь чужестранцами на своей же родной земле.
Алихан молчал, пораженный услышанным.
- Такого не может быть! - вскочил Сайдулла. - Значит, плохо они знают нас, если рассчитывают, что мы, подобно стаду баранов, пойдем туда, куда нас погонит пастух. Да я сам первый встану во главе восстания и докажу народу, что остался ему верен до конца.
Вот и наступил тот решающий момент, когда Мусе предстояло ринуться в атаку. Сейчас должно свершиться то, что не давало ему покоя, что заставляло метаться между Константинополем и Тифлисом.
- Ты, Сайдулла, и ты, Алихан, действительно ли вы хотите счастья для своего народа?
Оба гостя удивленно взглянули на хозяина.
- Так вот, восстание, как бы тщательно оно ни было подготовлено, ничего не даст, - твердо сказал Кундухов. - А раз так, то перед вами три пути: либо восстать и погибнуть в неравной борьбе, либо переселиться на указанную властями землю, либо… уйти в Турцию. Я не хочу и не буду принуждать к выбору. Сделайте его сами, исходя из того, что вам больше по душе.
Да, было над чем поразмыслить Алихану и Сайдулле! Алихан гладил преждевременно поседевшие усы, то и дело бросая беспомощные взгляды на Сайдуллу. "Я не могу, нет у меня сил, чтобы ответить!" - так и хотелось крикнуть ему. Не выдержав, он встал и, хромая на левую ногу, отошел к окну.
- Но мы же не имеем права вдвоем говорить от имени всего народа, - прервал затянувшееся гнетущее молчание Сайдулла.
- Если вы действительно желаете ему добра, то такое право у вас есть.
- Опять повторяю: строптивая речка не дойдет до моря. Не торопись, Муса. Прежде чем дать ответ, я должен кое с кем посоветоваться.
- Нет, Сайдулла, это уже не мужской разговор. Я открыл вам тайну, за которую меня могут повесить, а потому жду немедленного ответа. Решать вам.
Сайдулла перебирал варианты и мучительно искал выход:
"Восстание? Нет, слишком рано! В Малую Кабарду? Расселиться среди неверных? Народ совсем потеряет свое лицо. Что же остается? Турция?" Ему казалось, он задохнется. Он стремительно заходил по комнате. "Алихану легче. Он молод, а с молодого какой спрос?"
- А как бы поступил ты? - спросил он вдруг в упор, останавливаясь перед Кундуховым и глядя ему прямо в глаза.
- Ушел бы в Турцию.
- Чтобы уподобиться адыгам?! - вскричал Алихан.
Вот этого-то и боялся больше всего Кундухов. Но он предвидел, что такой вопрос ему будет задан, а потому заранее подготовил ответ.
- Адыги в Турции были незваными гостями. Они шли туда толпами, и султан лишь из жалости вынужден был принимать их. Вдобавок ко всему он и его страна не были подготовлены к приему своих единоверных братьев, поэтому адыги оказались в бедственном положении.
- А нас что, ждет там накрытый стол?
- О вас султан даже слишком наслышан. У него сложилось мнение о чеченцах, как о храбрых защитниках ислама. Я ездил в Стамбул к визирю Абдул-Межида Али-паше, к моему хорошему другу. Я встречался и говорил с султаном, поведав ему о трудном положении, в котором вы находитесь. Он очень печалился и обещал чеченцам свою помощь. "Передайте моим братьям по вере, - сказал он мне, - что я не потерплю стонов мусульман под игом гяуров". И просил передать, что если вы согласитесь переселиться в Турцию, то он примет вас с радостью, выделит хорошие земли и окажет помощь в благоустройстве.
Все это звучало слишком неправдоподобно. Да разве султан когда-нибудь помогал чеченцам? Никогда! Не доверяя ни единому слову Кундухова, гости переглянулись.
- Вижу, сомневаетесь! - сказал Кундухов, вставая. - Я понимаю вас.
Он подошел к сейфу, стоящему напротив небольшого письменного стола, и достал из него прокламацию, напечатанную по просьбе Лорис-Меликова в Тифлисе.
- Вот, - сказал он, передавая прокламацию Сайдулле, - читайте сами, что пишет вам турецкий султан.
Сайдулла долго вчитывался в арабский текст, походил по комнате в глубочайшем раздумье и еще раз перечитал прокламацию.
- Твое мнение, Алихан?
- Если верить Мусе и этой бумаге, то Турция, я думаю, явится для всех нас лучшим да и единственно возможным выходом.
- Видит Аллах, я сказал истинную правду, - пожал плечами Кундухов.
- И все же, не так-то просто уйти в Турцию, - не сдавался Сайдулла. - Во-первых, согласятся ли наши люди? А во-вторых, пойдет ли на это царское правительство?
Кундухов рассмеялся.
- Царь ночами не спит, думая о том, что с вами делать. Чеченцы для него, что кость в горле. - Генерал двумя пальцами разгладил пышные усы, что было явным признаком хорошего настроения. - А люди… Они поймут, что иного выхода для них просто не существует. Если даже усомнятся, то их нужно убедить. Пять-шесть тысяч семей все равно удалят из Чечни.
Мне, например, известно даже о решении правительства переправить Кунту-Хаджи и его мюридов из мест его нынешней ссылки в Турцию. В любом случае многим придется распрощаться с родиной. Ведь и шалинское дело еще не закончено. И не следует тешить себя надеждой, что с арестом нескольких главарей оно будет прекращено. Нет, друзья, Турция может дать нам многое. Она позволит сохранить свой язык, веру, обычаи.
Знаю я и то, что правительство уже решило всех мюридов Кунты-Хаджи и малопослушных людей вместе с семьями выселить из Чечни или в Сибирь, или в Малую Кабарду. Куда именно, еще не уточнили.
- В России наши дети станут христианами, - с горечью произнес Алихан.
- Мне почему-то кажется, что власти даже окажут вам помощь.
Ведь ваш уход в Турцию будет добровольным. И для них это будет как бы избавлением от многих забот и неприятностей. О лучшем они и мечтать не могли бы.
- Мне кажется, Сайдулла, - болезненное лицо Алихана исказилось, - что Муса действительно желает нам добра. Я согласен!
- Согласиться не трудно, - неуверенно произнес Сайдулла. - Но речь идет не об одном человеке, а о многих тысячах голодных и оборванных людей. Но поймите, это ведь только бумага! - вдруг выкрикнул Сайдулла. - Бумага! Но где настоящая гарантия тому, что нам здесь обещано? Где?
- Такая гарантия есть.
- Где она, я спрашиваю?
- Разве лично я, Муса Кундухов, не достаточная гарантия для всех вас?
- Ты?
- Да, я!
- Не понимаю. Объясни…
- Я беру на себя личную ответственность за судьбы тех, кто твердо решит переселиться в Турцию. Всех сразу, конечно, переправить мы не сможем. Переправляться придется небольшими группами. Пусть люди берут с собой все имущество, весь скот.
Двигаться будем по суше, через Грузию. Конечно, я не могу защитить людей от смерти и от бед, ниспосланных Аллахом, но довести их до Турции и поселить на выделенных им землях - это в моих силах.
Еда на столе давно остыла, но к ней никто и не прикасался.
Хозяин не настаивал, а гостям было не до еды.
Кундухов продолжал вкрадчиво убеждать и даже уговаривать Сайдуллу. Нет, на легкую победу в своем замысле он не рассчитывал. Но даже сейчас, когда Кундухов пустил в ход все свое красноречие, Сайдуллу еще нельзя было считать окончательно побежденным. И крайне недоверчивый, во всем сомневающийся бывший наиб Шамиля начал уже раздражать генерала своим упрямством. Он словно читал какие-то мысли Кундухова, и они вновь и вновь заставляли его обдумывать каждое слово генерала.
Глаза их встретились.
- Муса, ты сможешь ответить на мой вопрос правдой? - негромко спросил Сайдулла.
Кундухов молча кивнул.
- Считал ли ты, сколько пролито тобой чеченской крови, скольких чеченцев по твоему приказу повесили, расстреляли и отправили в Сибирь?
- Знаю, Сайдулла, много.
- Тогда ответь мне, как мужчина мужчине, почему вдруг ты стал проявлять такую трогательную заботу о нас?
"Тот же самый вопрос задавал мне сначала Лорис-Меликов, теперь и этот. Но отвечать на него мне надо".
- Вы оба вправе задать мне этот вопрос, - с не свойственной его голосу искренностью заговорил Кундухов. Лицо его стало грустным. - Да, на войне я действительно был жесток и на моей совести действительно немало крови многих ваших соотечественников. Вы знаете об этом даже лучше, чем я.