* * *
Ровная, голая, однообразная пустыня раскинулась без конца во все края… Ни камня, ни дерева, ни птицы, ни чего-либо, на чем взор остановить… Это степь молдавская.
Степь эта словно море разверзлось кругом, но черное, недвижимое, мертвое. Не то море, что лазурью и всеми радужными цветами отливает, встречая и провожая солнце, что журчит и поет, покрытое золотыми парусами, или порой, озлобясь, стонет и грозно ревет, будто борется с врагом, с невидимкой вихрем. Но, истратив весь порыв гнева, понемногу стихает, смотрится вновь в ясные небеса, а в нем сверкают, будто родясь в глубине, алмазные звезды.
Здесь, в этом черном и недвижном просторе, нет ни тиши, ни злобы – нет жизни.
В теплый октябрьский день, в этой степи, в окрестностях столицы Ясс, летели вскачь три экипажа, в шесть лошадей каждый. Вокруг передней открытой коляски неслось трое всадников конвойных.
В коляске, полулежа, бессильно опустив голову на широкую грудь и устремив тусклый взор в окрестную ширь и голь, бестрепетную и немую, сидел князь Таврический. Около него была его племянница… И ее взор тоже грустно блуждал по голой степи, будто искал чего-то…
Князь упрямо решился на отчаянный шаг, безрассудный, ребячески капризный и, быть может, гибельный…
Уехав из Галаца тотчас после похорон принца Карла, он весь сентябрь месяц прожил в Яссах. И все время был в том же состоянии апатии… Изредка он сбрасывал с себя невидимое тяжелое иго безотрадных помыслов, боязни телесной слабости… Он принимался за работу, переписывался с царицей и со всей Европой, надеялся вновь на все… Надеялся разрушить козни Зубова, прелиминарии мира с Портой, интриги Австрии и Англии… Все с маху вырвать с корнем и отбросить прочь!.. Все!! От Зубова и трактата – до боли в груди и пояснице…
Но этот подъем духа и тела – был обман… Так бывает подчас, вспыхивает ярко, порывом угасающее пламя и, блеснув могуче, сверкнув далеко кругом, упадет вновь и бессильно, будто мучительно ложится и стелется по земле…
После порывов работать и надеяться, после попыток схватиться с невидимым подступающим врагом и побороть его князь детски, бессильно уступал, сраженный и умственно, и телесно.
– Нет… Рано еще мне… Я не все свершил! – восклицал в нем голос. – Подымись, богатырь!.. Схватись! Потягайся! Еще чья возьмет!..
Но скоро страдным тоном отзывалась в нем эта борьба.
– Нет, не совладаешь… Конец!
С первого же дня октября месяца князь почувствовал себя совсем плохо… и в первый раз сказал вслух:
– Я умираю… Да! Я чую ее… Смерть…
И 5 октября князь вдруг решил, как прихотливый ребенок, покинуть Яссы и ехать в отечество.
Напрасно уговаривала его Браницкая и все близкие остаться спокойно в постели и лечиться.
– Нет. Я умираю. Хочу умереть в моем Николаеве, а не здесь, в чужой земле.
И слабый, едва двигающий членами, едва держащий голову на плечах, сел в коляску…
И три экипажа понеслись в карьер по степи молдавской…
Прошло часа два… Князь изредка заговаривал, обращаясь к племяннице, и произносил отрывисто, но отчетливо и сильным голосом, то, что скользило будто чрез его темнеющий и воспаленный мозг. Это были отрывки воспоминаний и намерений, или порыв веры, или приступ боязни, или простые, но сердечные и последние заботы об остающихся на земле.
Вместе с тем князь вслух считал верстовые столбы… И вдруг однажды произнес резко:
– Тридцать восьмой…
– Нет, дядюшка, еще только тридцать верст отъехали…
– Далеко… Далеко до родной земли… А вот гляди – моя Таврида… Я вижу. Я лучше теперь вижу…
Графиня Браницкая тревожно поглядела на дядю… Если это бред, то как же скакать несколько верст до Николаева! Не лучше ли вернуться скорее назад в Яссы?
Через полчаса князь начал видимо волноваться, тосковать, шевелиться и встряхиваться своим грузным телом.
– Ну, вот… Вот…
Наконец он вдруг вскрикнул:
– Стой…
Все три экипажа остановились… Люди обступили коляску.
– Пустите… Здесь отдохну…
Он вышел, с трудом поддерживаемый рослым гусаром и своим лакеем Дмитрием. Маленький чиновник Павел Саркизов взял плащ из коляски.
Князь отошел немного в сторону от дороги, к верстовому столбу с цифрой 38. Плащ разостлали на земле, и он, с помощью людей, опустился и лег на спину.
Браницкая села около него.
– Вам хуже… Надо ехать назад… Отдохните, и вернемтесь…
Князь не отвечал… Глаза его упорно и пристально смотрели вперед, будто силились разглядеть что-то…
Люди столпились невдалеке, между князем и экипажами… Только молодой чиновник стоял близ лежащего.
Прошло с полчаса среди полной тишины.
– Скажи царице, – заговорил князь тихо. – Благодарю… за все… Любил… одну… Никого не любил… Все все равно… Тебя… Да…
"Убирается!" – грустно, со слезами на глазах подумал Саркизов.
– Скажи ей… Надо… Чрез сто лет – все равно… Лучше она – Великая. Босфор будет… Я хотел… Все можно… Все! Захоти и все… захоти и все…
Он двинулся резко, почти дернулся, и взор его еще пытливее стал будто приглядываться к подходящему… И он вдруг выговорил сильно:
– Да… Да… Иду…
Прошло полчаса… Все стояли недвижно. Никто не шевельнулся. Никто не хотел поверить.
Браницкая присмотрелась к лежащему, тронула его рукой и зарыдала…
Чрез час один из экипажей поскакал в Яссы…
Браницкая уже сидела в отпряженной среди дороги карете…
Люди, офицеры и солдаты стояли кучкой у пустой коляски и уныло, односложно, даже боязливо перешептывались.
Скоро опустилась на все темная и тихая мгла.
А на краю дороги, близ одинокого верстового столба, на земле, среди разостланного плаща лежало тело "великолепного князя Тавриды".
Около него стоял недвижно солдат-запорожец, поставленный на часах… А у края плаща сидело в траве маленькое существо… понурившись, съежившись, и думало…
"Да… Вот… Велик был… А что осталось… Меньше меня…"
Среди ночи запорожца сменил высокий гусар… Он пригляделся к покойнику и вымолвил:
– Павел Григорьевич!
– Ну… – отозвался юноша-чиновник.
– Нехорошо… Глаза не закрыли… Что ж это они – никто… Надо закрыть…
– Да…
– Я закрою…
Гусар присел на корточки около тела и толстыми, неуклюжими пальцами старался опустить веки на глаза… Но застывшие веки вновь подымались.
– Пусти! – выговорила уныло маленькая фигурка. – Я закрою…
– Ничего не поделаете… Надо вот…
Он полез в карман и, достав два больших медяка, закрыл по очереди каждое веко – и накрыл монетами…
– Это завсегда надо кому… вовремя взяться… – сказал гусар. – Покуда теплый…
– А кому надо-то? Чья забота? – грустно отозвался маленький человечек.
– Кому? Вестимо… Ближним…
– Он на свете-то был… вот что я теперь… Выше всех, но один! А я-то вот… И ниже всех – и один…
Примечания
1
Угождать (фр.).
2
"Венера Митавская" (фр.).
3
Вы клевещете на историю! (фр.).
4
Чтобы понравиться баронессе (фр.).
5
Это плутовство Алкивиада (фр.).
6
характера (фр.).
7
плутовство – кокетство мужчин (фр.).
8
Укротите льва (фр.).
9
пару (фр.).
10
Я нашла… это – зверь Сэнт-Люка (фр.).
11
божьей коровке (фр.).
12
когда ждешь меньше всего (фр.).
13
я держусь этой детали (фр.).
14
Я – чистосердечна (фр.).
15
Чего хочет женщина, хочет и Бог (фр.).
16
когда Святая Дева не воспротивится (фр.).
17
Вольтерьянка! (фр.).
18
Скорее… бездельница (фр.).
19
От фр. blasphemer – богохульствовать, кощунствовать.
20
Мой государь (фр.).
21
Болен! Понимаете! Болен… Все… совершенно… (нем.).
22
Дорогой (нем.).
23
Мой Бог! (нем.).
24
Да, высочество! Нет, высочество… Ваш слуга… высочество… (фр.).
25
Совсем просто (нем.). Простота! Святая простота! (лат.) Смелей, мой мальчик! (фр.).
26
Он выглядит потерянным (фр.).
27
Он – не француз (фр.).
28
Французский маркиз. Морельен де ля Тур… (фр.).
29
Эмигрант – возможно… Маркиз – более или менее… Француз – никогда! (фр.).
30
Выставьте за дверь… (фр.).
31
Милая крошка (фр., ит., нем., англ., исп.).
32
пугало (фр.).
33
Мало соли (фр.).