После болезни юная княжна повзрослела, и всё у неё входило в пору цветения, всё было яркое, пленящее. Вот она по тёплой майской весне пришла в храм в платье-далматике, греческого покроя, и стало видно, как стройна и благородна её фигура. Толстая светлая коса с вплетённой в неё золотой и пурпурной камкой легла по спине ниже пояса. На голове голубая коруна-обод с венчиком из зелёных листьев и бирюзовых цветов. То женскому глазу любопытно, да непорочна юная княжна, оттого и гирлянды из цветов и листьев на коруне. Всё на ней красиво, а лицо Ульяши, на зависть старицким девицам, прекрасно. Ни одной неверной и жёсткой чёрточки, ни одного неверного штриха не сделала природа на нём. Потому не только Фёдор не спускал с неё глаз, хотя в храме сие грешно, но все старицкие молодцы и мужи тянулись оком к юной княжне.
Ульяну такое внимание к ней не смущало, потому как для неё в храме светило лишь одно лицо - лик ангела-спасителя. Её не пугало то, что горожане, кои знали о помолвке княжны с князем Василием, подумают о ней, видя, как с каждым днём она всё дальше удаляется от своего жениха. Себе она говорила: "Так угодно Всевышнему, и я покоряюсь ему". Ниточка за ниточкой, день за днём она связывала своё чувство, имя которому любовь, с судьбой москвитянина Федяши и того не страшилась.
И когда вернулись из Москвы со службы государю Василию князья Ростовские, то молодого князя и его отца Фёдора мало чего ждало утешительного. Послухи и видоки выложили всё из карманов, что накопили во время отсутствия князей в Старицах. Особенно богатым был "улов" у видока Судка Сатина и старшего из доглядчиков, мосластого мужика Фрола. Они докладывали князьям, где и в какие дни видели княжну Ульяну, что слышали из их с Колычевым разговоров.
- Ноне Ульянея в посаде Покровского монастыря пропадает. Взяла волю у батюшки с матушкой бегать туда. И Федька при ней денно находится, - выкладывал своё Судок Сатин.
- Что же они там делают, порочные? - спросил князь Фёдор.
- О том мне ведомо, батюшка, - вмешался Фрол. - Кума моя сказывала, что Ульянея парсуны вышивает, ещё образа пишет и посадскую ребятню чему-то наставляет.
- А Федька что делает? Не при ней ли сиднем сидит? - осведомился старый князь.
- Он с монахами топором робит. Часовню бревновую ставят, - ответил Фрол.
- Так, - молвил князь Фёдор и посмотрел на сына. - Вот с завтрева ты и будешь Ульянею туда провожать, коль не хочешь потерять её!
- Батюшка, да что проку! - воскликнул князь Василий. - Нос от меня Ульяна воротит. И пока Федька здесь, так и будет.
Князь Фёдор выпроводил из покоя Фрола и Судка Сатина, спросил сына:
- Что же теперь повелишь с ним сделать? Я не великий князь.
Василий к отцу поближе приник, прошептал:
- А то, батюшка, что на Волге омуты глубокие есть. Вот и...
- Что же ты меня в сидельницу за сторожа надумал упрятать?! - И схватил сына за грудь, потряс, кулаком погрозил: - Смотри у меня! Эко удумал! Да в Старицах всем собакам ведомо, чья невеста Ульяна! Да и другое всем известно, что ухажёром у неё Федька Колычев! Ежели пропадёт он, что скажет народ?
- А коль так, батюшка, то мне не нужна порченая невеста! - разгорячился молодой князь. - Ведь это ты ищешь родства через Оболенских со старицким князем.
- Замолчи и не доводи меня до белого каления! - крикнул князь Фёдор и уже спокойнее сказал: - Дурень ты, сынок. Ты же Федьке подарок делаешь!
- Так я и говорю, родимый, на одного тебя надежда, - льстиво произнёс младший Ростовский.
- То-то, уразумел, - смягчился князь Фёдор. - Да мы нонешними днями избавимся от него. И о Старицах забудет до конца века.
- Верю, родимый: коль ты взял дело в свои руки - исполнишь, - масляным угостил сын отца.
- Ишь ты, хорошо тебе сидеть за моей спиной. Ладно, иди отдохни с дороги, а я сбегаю к Оболенскому-Большому. Он вчера ещё прикатил в Старицы.
Князь Юрий Александрович Оболенский-Большой, троюродный брат князя Юрия Александровича Оболенского-Меньшого, приехал в Старицы на побывку к семье. Он пополнил в Москве свой полк и собирался с ним на береговую службу, да ждал повеления великого князя Василия, дабы знать, где встать на Оке против ордынцев. Как встретились на подворье Оболенских два князя, так Фёдор Голубой-Ростовский и сказал:
- С тобой бы пошёл на рубеж, любезный, постоял бы плечом к плечу, да беда домашняя приключилась.
- То мне ведомо от братца. Чем же тебе помочь?
- За тем и пришёл, князь-батюшка. Как будешь в Москве встречаться с великим князем, молви ему, чтобы Федьку Колычева на береговую службу отправил.
- Только-то? - удивился и впрямь большой, крепкий князь Юрий Александрович. - Туда он, поди, и сам в охотку пойдёт.
- Так ты его в передовой полк, любезный, спроворь. За такую услугу до гробовой доски благодарен буду.
- Ну полно. Всё исполню в честь нашей дружбы. И недели не пройдёт, как Федяшку крикнут из Стариц. Теперь же нам в трапезную пора. - И повёл Ростовского за собой. - Фряжского изопьём. Завтра чуть свет и в стольный град выступаю.
- Эко знатно. Снял ты с моей души камень тяжкий, батюшка Юра, - бодрым голосом возвестил князь Фёдор, смакуя удачное посещение князя Оболенского-Большого.
Той порой Ульяна и Федяша жили своим. Встречались каждый день и многие часы проводили вместе. Потому не прошло и трёх дней с отъезда князя Оболенского-Большого, как страх потерять честь рода взял верх над всеми другими чувствами и над здравым разумом князя Фёдора Ростовского и он пустился во все тяжкие. В бессонные ночи старый князь представлял себе, как Ульяна и Федяша тешатся, как княжна, согретая ласками и лестью, теряет над собою власть и отдаётся Федяшке, впадая в сладострастие. И князь Фёдор, не выдержав испытания больного воображения, дерзнул на самосудную расправу над боярским сыном.
Фёдор Колычев ещё ничего не ведал о близком крутом повороте своей судьбы. Летний погожий день клонился к вечеру, когда он пришёл в посад Покровского монастыря. Там, у мастерицы Аграфены, его ждала Ульяша. Её привезли в посад в полдень, и она вместе с Аграфеной вышивала сакос - короткий стихарь с небольшими рукавами для старицкого епископа. Наступал его день ангела, и Ульяна с Аграфеной готовили ему подарок от монастыря. Вышивания у них было ещё много, и они спешили, засиживаясь до позднего вечера. К концу дня за княжной приехал слуга в лёгкой коляске, но она по просьбе Фёдора, да и по своему желанию отправила слугу домой одного. Сама же с Фёдором ушла на прогулку берегом Волги. И это были самые счастливые часы жизни Ульяши и Фёдора.
Давно уже погас вечерний закат, приближалась полночь. Но Ульяша и Фёдор забыли о времени. Найдя сосновый пень, они сели на него, укрылись одним кафтаном, и Фёдор возносил старинные былины или рассказывал, как ходил по рекам Пинеге и Северной Двине до Белого моря.
- Там летние ночи светлы, как благостные дни, а по берегам всюду поднимаются сказочные селения, и люди в них добры, как матушка с батюшкой. И рыбы в Пинеге и Двине столько, что её берут руками, как из садка. Днём мы с батюшкой покупали у охотников меха, ещё жемчуг, который северяне добывают в Пинеге, а по ночам плыли.
- А девицы какие на Пинеге? - с лукавой улыбкой спросила Ульяна.
- Не знаю, я их не видел, - бесхитростно ответил Фёдор, а поняв уловку княжны, засмеялся: - Ой, хитра ты, Ульяша. Да лучше тебя во всём белом свете не найдёшь. - И Фёдор, сильнее прижав к себе девицу, приник к её губам.
В эту минуту и навалилась на них беда. Что-то зашуршало, зашумело у них за спиной по обрыву, и не успел Фёдор повернуться, как страшный удар по голове свалил его на землю и он потерял сознание. Его взяли за руки и поволокли. В другой миг чьи-то сильные руки схватили Ульяну, на голову ей накинули холст, связали по туловищу и куда-то понесли. Она пыталась кричать, но насильники зажали ей рот, и она вскоре сомлела. Сколько и куда её несли, она не ведала, а пришла в себя тогда, когда её привязывали спиной к какой-то толстой валежине. Она вновь попыталась позвать на помощь, но верёвка перехлестнула ей рот, и она снова потеряла сознание.
Несчастная не знала, что спустя минуту-другую к ней подошёл князь Василий, оголил её до грудей и ласкался к ней, целовал её тело всё неистовее и, потеряв рассудок, снасильничал. Насытившись, прикрыл её тело сарафаном и скрылся. Три холопа, кои таились неподалёку, убежали следом.
Сколько пролежала в беспамятстве Ульяша, она не могла сказать, а когда пришла в себя, услышала голоса, крики, люди звали её: "Ульяша! Ульяша! От-зо-вись!" Наконец к ней кто-то подбежал, и она узнала голос отца: "Это она, это Уленька, моя дочь!" И ещё кто-то крикнул: "Дайте нож!" И упали на землю верёвки, холст был скинут с головы Ульяны, она глянула на свет Божий, почувствовала боль в животе, поняла, что с нею случилось, и в третий раз потеряла чувство. Князь Юрий и его слуги бережно подняли Ульяну на руки и понесли её лесом к дороге, там положили на возок, укрыли пологом и повезли в Старицы.
Фёдор пришёл в себя лишь на другой день. Он открыл глаза, осмотрелся и осознал, что лежит в глухом овине, на соломе. Он пошевелился, но напрасно: руки и ноги были перетянуты сыромятными ремнями. Голова у него гудела от звона, словно колокол, когда бьют в набат. Его тошнило. Он попытался вспомнить, что с ним случилось, и не смог. В голове, казалось, было пусто. Он закрыл глаза и попробовал вспомнить лицо Ульяны, но боль и звон в голове так крепко запеленали память, что из неё ничего нельзя было добыть. Фёдор не сдавался, напрягал силы и одолел немочь. Вначале он увидел глаза Ульяши. Они светились чисто и ясно, словно утешали Фёдора: "Любый, наберись терпения, и всё будет хорошо".