* * *
Костя выехал в Варшаву вместе с гонцом пана Адама - пожилым, молчаливым казаком по имени Силуян - лишь только взошло солнце. Шли они одвуконъ, ведя в поводу сменных лошадей.
Киев проехали быстро. В девять часов утра - по летнему времени в самую обеденную пору - гонцы остановились у ручья, на опушке соснового бора. Неподалеку от них на большом панском поле жали хлеб мужики и бабы. Солнце взошло уже довольно высоко. Становилось жарко.
Костя и Силуян расседлали коней, разулись, положили под голову сёдла и с наслаждением вытянули ноги. Расстелив чистый холщёвый плат, Силуян разломил хлеб, отрезал два куска сала, достал из тороков кисет с солью и походную деревянную сулею с водой, похожую на сырный круг. Молча сжевали гонцы мягкий падучий хлеб, розовое твёрдое сало и прилегли снова набираться сил перед дальней дорогой.
Костя закрыл глаза и вновь возникло перед ним все, что увидел он, выехав из Киева.
Увидел дорогу - широкую, пыльную, серую. Желтые хлеба, зеленые травы. Полуголых, черных от загара косарей, белые платочки жнущих баб. Верхоконных панских надсмотрщиков, что медленно, как бы задремав в сёдлах, переезжали с покоса на ниву и с нивы на покос. Шла вторая половина июля - самое страдное время на Украине, когда кончается первый покос и начинается жатва.
"До солнца пройти три покоса, ходить будет не босо", - вспомнил вдруг Костя нивесть откуда всплывшую пословицу и подумал: "Здешние мужики до солнца по пять покосов проходят, да все почти босы, лапти и то не на каждом, а постолы на одном из десяти".
И снова всплыли перед взором Кости дорожные картины… Карета с гербами, с гайдуками на запятках, окруженная дюжиной всадников. Бредущие по обочине слепцы-нищие, серые и пыльные, как дорога. Вереница возов, груженных глиняными горшками - "писанками", что везли на продажу в Киев коричневолицые синеглазые гончары… Брели по дороге странники - с высокими посохами в руках, с котомкою за спиной. Брели монахи - босые, в выжженных солнцем рясах, подпоясанные веревками, с бренчащими медными грошами кружками на поясе-. Твердо вышагивали солдаты, неся на плече алебарды, с навешанными сапогами, шлемами, кирасами.
Ехали в повозках хитроглазые торговцы, утомленные долгой дорогой ямщики. Скакали надутые спесью паны, окруженные толпой загонной шляхты пьяной, горластой, - в латаных сапогах, проносившихся до дыр кафтанах, и если бы не усы в три вершка, да не сабля - не отличить пана от хлопа.
Проезжали сумрачные, влитые в седла гонцы, с сумками через плечо, в кожаных штанах, в шапочках с коротким пером. Гнали по дороге круторогих волов, блеющих, суетящихся овец, изможденных острожников, иссушенных зноем и голодом пленных татар и казаков. А вокруг шумели хлеба и травы, пели птицы и жужжали шмели. Пчёлы несли мёд и земля дарила людям наливающиеся соком яблоки и черные ягоды черешен и вишен. И тучные волоокие коровы копили жирное молоко, и кричали в перелесках птицы. И всего было довольно вокруг, ибо земля была черна и масляниста, трава высока и хлеба густы. Да только мужики и бабы, что работали вдоль дороги, показались Косте ещё беднее, чем те, что встречались ему у Москвы или возле Вологды…
- Поехали, - буркнул Силуян.
Костя быстро собрался, переменил коня и поехал дальше, держась позади своего неразговорчивого попутчика.
До темноты гонцы ещё дважды меняли лошадей - после полдника и после удина.
Поздним вечером Силуян остановился возле большой старой корчмы. Спрыгнув на землю, он, передав повод Косте и произнеся только одно слово "жди", - вразвалку пошел к корчме.
Было уже темно, светились лишь окна черной от времени избы, да где-то в стороне - за огородами - желтым сполохом подрагивай над землей костер.
Силуян открыл дверь, еле втиснувшись в узкий проем, и Костя услышал пьяную разноголосицу, собравшихся в корчме постоятельцев.
Не успел Силуян переступить порог, как дверь распахнулась снова. Шум в корчме стал сильнее.
В освещенном дверном проеме появился темный силуэт широкоплечего, приземистого Силуяна. Гонец, отступая, пятился на крыльцо.
- Константин! - крикнул Силуян, и Костя, мгновенно сообразив, подогнал лошадей ко входу в корчму.
Он увидел, как Силуян, выхватив пистолет, остановился у края крыльца и, не сводя глаз с двух пьяных шляхтичей, выскочивших за ним с обнаженными саблями, проворно спрыгнул на землю. Схватив одной рукой жеребца за холку, Силуян быстро поймал ногой стремя и с необыкновенной легкостью взлетел в седло.
Шляхтичи, увидев Костю, остановились и, громко ругаясь, отступили в корчму.
- От, бисовы дети! - проворчал Силуян и резко повернул коня.
Костя, ведя в поводу пару сменных лошадей, поскакал следом.
Силуян обогнул избу и полем направился к недалекому костру, который они заметили, подъезжая к корчме.
Проскакав саженей сто, Силуян замедлил бег коня и, повернувшись к ахавшему обок него Косте, сказал:
- Что там за люди у огня - не знаю. Только думаю, - не хуже тех псов, что выбили меня из корчмы, облаяв еретиком и схизматиком.
- Как такое могло статься? - с удивлением спросил Костя. - Ведь ты воеводский гонец. Кто может государева, или воеводского гонца на постоялый двор или в ям не пустить?
- Так это в Московии такие порядки. А у нас здесь… - И Силуян, не договорив, махнул рукой.
- Ничего, дядя Силуян, - ответил Костя, - под небом спать - оно приятнее - ни клопов, ни вони.
Силуян ничего не сказал и тронул коня с места.
Подъехав ближе, Костя увидел у костра десятка два мужчин и женщин. Они неподвижно сидели и лежали у огня и опасливо вглядывались в темноту, заслышав близкий топот четырех коней, и не ожидая от того для себя ничего доброго.
Силуян и Костя остановились, не доезжая до костра саженей десять. И снова Силуян перебросил повод Косте, а сам вперевалку и не спеша пошел на огонь.
Один из сидевших у костра поднялся и Костя услышал: "Сидайте с нами, добрые люди. Грейтесь и угощайтесь чем бог послал".
- Спаси Бог, - ответил Сидуян и позвал негромко:
- Константин, иди к огоньку - погреемся да повечеряем.
Костя вошел в круг света. У костра сидели и лежали все больше увечные да старые, кто и в страдную пору был не работник. Чуть в сторонке стояло несколько телег с привязанными к ним конями - худыми, облезлыми, старыми ни дать ни взять - хозяевам подстать. В двух телегах на соломе лежали двое - хворых ли, увечных ли, - покрытых по грудь рваными рогожами. Такими же рогожами были покрыты и привязанные к телегам кони.
Присев к костру, Костя и Силуян выложили хлеб и сало, но никто не прикоснулся к их чистосердечным дарам, отговариваясь тем, что все они только что повечеряли. В ответ им предложили репу и квас, ржаные лепешки, лук и вяленую рыбу - все, что было у этих бедных людей, православных крестьян и крестьянок, шедших на богомолье в Киевско-Печерскую лавру. Они шли сами и везли с собою двух больных односельчан - мужа и жену, - которым кроме как на чудо и на милость божью не на что было надеяться.
Костя, разминая затекшие ноги, несколько раз подходил к больным. В сумерках они выглядели неживыми и казалось, что и чудо им уже не поможет.
Возвращаясь к костру, Костя видел перед собой людей, казавшихся не намного лучше тех, что недвижно лежали под рогожами: лица собравшихся у огня были измождены и печальны, руки с набрякшими от работа венами бессильно лежали на коленях, их свитки и шаровары, юбки и кофты были грязными и ветхими. Стражники сидели молча - все давно уже было переговорено.
Посидев недолго, богомольцы разбрелись в стороны, забравшись на ночлег под телеги. Последними в таборе заснули гонцы пана Киселя и думы их были невеселыми.
* * *
В тот самый час, когда в ста верстах к западу от Киева заснули, наконец, Костя и Силуян, с подворья пана Киселя выехал ещё один гонец.
Адам Григорьевич сам вышел провожать его. Вручив гонцу второе письмо, составленное слово в слово с первым, Кисель сказал:
- К ночи будешь на месте. А не поспеешь к ночи - не беда. Так что коня не гони. Еду тебя через четыре дни. А не окажется на месте того, к кому едешь - жди хоть неделю - без ответа не возвращайся.
Гонец поклонился и быстро вспрыгнул в седло. Когда он уже был в воротах, Адам Григорьевич крикнул:
- И письмо только ему самому отдай, в собственные руки. Гонец кивнул головой и повернул коня к берегу Днепра, на восход солнца - к полтавской дороге.