Идти по Покровскому проспекту или по Главному было одинаково. Я выбрал Главный, вышел на площадь перед Екатерининским собором, посмотрел на Нуровский сад по другую сторону проспекта, как в детстве, только мысленно помолился на палаточную церковь Екатеринбургского мушкетерского полка, героя войны с Наполеоном, свернул на плотину и подивился малости и врослости в тротуар гранильной фабрики, в детстве только от одного названия "императорская" казавшейся мне величественной. Фабрика еще при мне перестала работать. Но слово "императорская" было на фронтоне до сих пор. "Вот-вот!" - сказал я в смысле, что оба мы императорские, но оба бывшие императорские. Я, подобно Мише Злоказову, и опять только мысленно, свернул крепкий кукиш. Потом глянул вдоль стены, обрамляющей плотину, на видневшийся впереди Кафедральный собор, горько усмехнулся, не увидев перед собором памятника императору Александру Второму, и вдруг пожалел, что не остался в Оренбурге, не ушел с полковником Дутовым, выбитым из Оренбурга, загнанным куда-то в степи, но не покоренным. Несложная логическая цепочка от слова "степь" вопреки всем географическим расстояниям нарисовала мне Индию совсем рядом с той, воображаемой мной степью, где был полковник Дутов. И я увидел себя в Индии, на пароходе, отходящем в Британию, к Элспет и еще к кому-то тому, кто уже был и кто мог быть назван как угодно. Я сосчитал - ему уже должно было быть два месяца. И он прибавил желания оказаться у полковника Дутова, желания служить империи, а не… Я не нашел слова, каким можно было бы назвать все то, что было вокруг меня.
Вечером я пришел к Мише в их дом в стиле ампир на Офицерской улице. Я не удивился тому, что дом не был занят, как был занят наш дом. Писарь Миша был кем-то гораздо более, чем писарем при адъютанте нынешнего гарнизонного начальника. У Миши был только Сережа Фельштинский, наш одноклассник, тяжело раненный в Галиции. Руки-ноги его, слава Богу, были целы. Но против того Сережи, которого я знал по классу, он был вял и малоподвижен. Мы сердечно обнялись.
- Вот так, Боря! - печально и протяжно, совсем не характерно для него, сказал он.
Я не знал, чем ответить на это, и невпопад напомнил наш спор об Андрии из "Тараса Бульбы". Мы все Андрия презирали. А Сережа считал его подлинным рыцарем, ради своей любви пошедшим против своих. Я спросил Сережу, помнит ли он спор. Он махнул рукой, но глаза его загорелись. Я подумал - вот сейчас снова возьмется меня убеждать в рыцарственной жертвенности Андрия. Он сказал совсем другое.
- Нет! - сказал он, угольно накаляясь взглядом. - Нет! Так больше хватит!
Я понял, что он говорил уже не об Андрии, но съерничал.
- С Андрием - хватит? - спросил я.
Он не принял тона.
- Ты читал? - обжег он меня взглядом. - Хотя нет! Ты появился в городе только что и читать этого не мог! Но ты слышал? Нет! Им надо дать отпор! Иначе они нас всех по пути в тюрьму перестреляют!
- Да скажи сначала ему, о чем ты витийствуешь, местный вития! - прервал его Миша.
Сережа привычно, как бывало в детстве, резко остановил себя, как если бы столкнулся с препятствием, пару секунд осмысливал новое свое положение перед этим препятствием, увидел его и сбавил во взгляде.
- Ах да! - сказал он, но тотчас запыхал угольным жаром. - Ты, конечно, не знал семью Ардашевых. У них дом около почтамта за Нуровским садом. Так одного из этих Ардашевых пятнадцатого числа застрелили просто так. Привязались, арестовали, повели в тюрьму и застрелили! И чтобы оправдаться, нам объявили: пытался бежать! "Уральская жизнь" написала, сейчас процитирую… - Сережа вскинулся, опять напомнив себя в детстве, вот так же вскидывающегося, когда ему нужно было что-то вспомнить или выстроить в уме. - Сейчас вспомню! - сказал Сережа, но отчего-то вспомнить не мог, весь ушел в себя и опять, как в детстве, стал перебирать пальцы, будто ломать их и выворачивать. - Ах, черт! Да что же это! Сейчас! Проклятая память! Ее совсем отбило! - стал говорить он.
Я стал ждать. А Миша ждать не захотел.
- Ладно, Серж! Тебя не дождаться! - оборвал он Сережу и повернулся ко мне. - А суть дела такова! - И он стал рассказывать, что незадолго до моего приезда из Верхотурья был привезен в екатеринбургскую тюрьму тамошний председатель думы Ардашев. По пути в тюрьму он якобы пытался сбежать, но был застрелен. - Газета "Уральская жизнь" написала: "При попытке к бегству".
Слушавший его с нетерпеливым вниманием Сережа тотчас взорвался.
- Какая попытка к бегству! Какое бегство от матросов! Куда и зачем ему надо было бежать! Это все гнусные измышления! Да эти матросы просто сговорились его кокнуть! - заполыхал он взором.
- Его вели в тюрьму не матросы, а верх-исетские дружинники! - перебил Миша.
- Но Хохряков-то - матрос! - возразил Сережа.
- А главный следователь Юровский - фотограф, фельдшер и жид! Так что с того? - опять возразил Миша.
- Но если его повели в тюрьму - это значит, что такое решение вынес председатель следственной комиссии Юровский! - как-то самому себе возражая, сказал Сережа.
- Ну, ты у нас известный логик! Если матрос Хохряков распорядился направить его в следственную комиссию, значит, убили матросы. А если следователь Юровский распорядился направить его в тюрьму, значит, следователи не убивали! - фыркнул Миша.
- Но ведь явно не было никакой попытки к бегству! Явно беднягу Ардашева просто зверски убили! - вскричал Сережа.
Миша посмотрел на меня и как бы развел руками.
- Вот и поговори с ним! - сказал он мне и опять обернулся к Сереже. - Ну, а мы о чем? - спросил он. - Мы-то, господин логик, о чем? Мы тебе и говорим, что его кокнули. Но кокнули верх-исетские бандиты, а не какие-то твои матросы!
- Да, но… - что-то хотел сказать Сережа.
- В общем, так! - не стал слушать его Миша, опять обернувшись ко мне. - Здесь у нас правит бал для таких арестованных, как Ардашев, матрос Паша Хохряков, скотина еще та. Тут Сережа прав. - Сережа при этом, как мальчишка, не смог сдержать удовлетворения. - Сережа прав, что эта скотина вполне мог дать негласную команду кокнуть беднягу, а потом сказать, что виноват он сам. Эту команду верх-исетские и исполнили. Вот и весь сыр-бор, как говорится!
- Но ведь они же всем отказали в разбирательстве дела! - вскричал Сережа. - Им же эсеры и другие предъявили требование расследовать, а этот подлец Голощекин… - Миша здесь мне пояснил, что названный господин является местным заправилой власти с титулом начальствующего в том самом, по выражению Ивана Филипповича, "совето". - А он нагло заявил, - продолжил Сережа, - что расследование уже проведено, бедняга Ардашев пытался бежать! Но это наглая ложь!.. И почему они себе все позволяют? Почему никто им не может дать отпор?
- Ну, пойди, дай им отпор! - сказал Миша.
- Но ведь Оренбург дал отпор! Нашелся Александр Ильич Дутов! И если бы здесь не какали в штаны, а восстали, как восстали оренбуржцы, тогда бы какали в штаны все эти узурпаторы! - стал пылать уже не взглядом, а взором Сережа.
- Так что же ты сидишь? Пойди и восстань! - сказал Миша.
- Почему этого не сделают офицеры? - хлопнул небольшим своим кулачком по колену Сережа.
- Вот так с ним каждый раз, когда встретимся! Как только Учредительное собрание разогнали, так он прямо взбесился! Переворот в октябре стерпел, только все в календаре дни черным вымарывал. Вымарает, ручки потрет и обязательно скажет: "Вот вам еще на один день меньше осталось!" - А как Учредительное собрание взашей разогнали, так он по-настоящему сдурел! - будто не замечая Сережи, пожаловался мне Миша.
А Сережа опять с мальчишеским интересом слушал, как если бы Миша говорил не о нем, а о ком-то другом, о чрезвычайно интересном Сереже человеке.
- Поглядите на него! - увидел этот интерес и будто бы осудил его Миша. - Борька после стольких лет неизвестно где болтания наконец объявился живой, а он каким-то отпором бредит! Ты, Фельштинский, хотя бы ради приличия спросил Борьку о чем-нибудь! Он, в отличие от тебя, кое-что повидал, в самой Персии воевал, с шахом персидским на одном ковре сиживал, шербета немеряно выхлебал и персидских красавиц на коленях держал!