- Коменданта гарнизона города давно уже нет! Приказы военного отдела по управлению гарнизоном подписывает товарищ прапорщик Селянин! Все вопросы к нему! Покиньте помещение! - показал на дверь помощник коменданта.
- Звони, сволочь! - оскалил зубы Бурков.
- Товарищ! Звонить бесполезно. Это вам говорю я, ответственное лицо, наверно, единственное в городе ответственное лицо. Дежурный сейчас или спит, или прихватил кралю от Бобиной или Головиной. И если даже ваш дежурный подойдет к телефону, что он скажет? Он скажет: пусть ваш предъявитель мандата подождет до утра! И это будет лучшим ответом, - сбавил в тоне помощник коменданта. - В вашем Оренбурге, наверно, есть какой-то порядок. А в нашем Екатеринбурге, товарищ, вы думаете встретить такой же порядок? Вы встретите здесь полный беспорядок. Вы слышите? - он ткнул в сторону перрона и в сторону зала. - Вот вы что встретите. Вы лучше останьтесь на вокзале. Это я могу вам сказать. Вот прибыла рота пехотного Корсунского полка для охраны станции. А у меня нет охраны, чтобы от них станцию охранить. - Он снова ткнул в сторону перрона и в сторону зала. - Только что она здесь требовала обеспечить их ночлегом и питанием. Только что я чуть остался жив. Где я возьму накормить сто пятьдесят человек? Вы слышали, я разрешил занимать ваши вагоны. А питаться уже все привыкли за счет приезжего народа, вот за счет вас, товарищ! - он указал на Фадеева.
Фадеев тотчас как-то по-бабьи и в ужасе всплеснул руками.
- Господи, Боже мой! Так ведь у меня заплечный мешок исчез! - вскричал он. - Мы с Бурковым оглянулись на него. - Вот здесь, на спине, - Фадеев совершенно по-детски показал нам спину черного своего пальто. - Вот здесь у меня был мешок с продуктами. И он исчез!
- Вот! - победно вскричал помощник коменданта. - Товарищ был с мешком. Теперь остался без мешка!
- Может быть, в вагоне забыли? - спросил я.
- Что вы! Как же забуду! Да ведь при вас все было! Вы мне лямку поправляли! - потерял в образе обывателя и обиделся на меня Фадеев.
- И не удивительно! Грабят целые вагоны! Разбивают пакгаузы! - сказал помощник коменданта. - Я что хочу. Я по заданию областного комиссара транспорта товарища Гребенева делал докладную записку. Так я вам скажу. Я прямо указал, что, бывает, за ночь начисто опустошают по тридцать, а то и по сорок вагонов, то есть целые составы! Разгул дикий. Вам повезло, что перед вами прибыла эта рота, которую вы только что видели. А если бы ее не было, вас бы непременно стали обыскивать. Вот тогда у вас все бы отобрали! А вы о мешке вспомнили! Да вас бы, - помощник коменданта посмотрел на меня и потом на моих спутников, - да вас бы непременно арестовали! И кто бы арестовал? А товарищи из охраны бы и арестовали и не стали смотреть на ваш мандат! Потому что ваш мандат для них - это уже власть. А они не хотят никакой власти! Это вам не ваш Оренбург! Да что там! - помощник коменданта поискал в бумагах и протянул номер какой-то газеты. - Вот, пожалуйста, вам! Арестовали и убили! И сообщили в газете! Зачем сообщили? А чтобы все остальные знали, что они власть и делают что хотят! А вот делать порядок они не хотят! Сейчас зима, и не так заметно, но в городе вместо необходимых трехсот тридцати золотарей работают только тридцать! Что будет весной с городом? Этого знать и делать этот порядок они не хотят! А вы тоскуете о мешке!
- Так ведь продукты! И как же можно, чужая вещь, на чужих плечах! - безутешно шарил по пальто, будто искал лямки мешка, Фадеев.
- Ты что же, против революционной власти? - зло спросил помощника коменданта Бурков.
- Товарищ! - усмехнулся помощник коменданта. - Я не сидел бы здесь и не отвечал бы за самое ответственное место в революции, за железную дорогу! Я принадлежу к партии социалистов-революционеров, которая вся при режиме сидела по тюрьмам, а кто не сидел, те висели за свою революционную убежденность по виселицам!
- Так что же ты тут нам со своим Гребеневым контру разводишь? - спросил Бурков.
- Я не контру развожу, товарищ! Я сознание дела говорю! Я о наличии революционного порядка говорю! Убить без суда на улице человека, стащить чужой мешок - это не наличие революционного порядка! Я на этой платформе не согласен с товарищами из местного Совета! - довольно жестко сказал помощник коменданта.
- А про дерьмо по улицам! - напомнил о золотарях Бурков.
- Я что могу сказать! Вы слышите, что творится на вокзале! - перевел разговор помощник коменданта. - Я вам скажу. У меня здесь по коридору, пока его не заняли, есть помещение для хозяйства, всякие там тряпки, ведра, метлы. Я прошу пардона. Я вам предлагаю переждать ночь там. Поверьте - там будет где отдыхать! Больше на всем вокзале у вас это не получится. Даже у меня в комнате не получится! Сейчас навалит солдатня - и ваш отдых пойдет прахом! Пойдемте, товарищи! Я вам покажу!
В этом хозяйственном помещении, то есть конурке без света, во тьме поужинав сухарями и подложив под головы метлы, мы улеглись ждать утра.
- Контру он не разводит! - с негодованием пробурчал Бурков, засыпая.
Фадеев зашептал молитву. А я постарался заснуть молча, но заснуть не мог. Мне в мучительной дреме грезились то оставшаяся позади дорога, то город, который неизвестно что ждет весной, то что-нибудь из детских воспоминаний, коротких и неярких.
Для полноты картины всего революционного порядка я прибавлю небольшую сценку с моим участием, получившуюся ближе к утру. Я пошел поискать места для исполнения команды "оправиться". Сказать, что на вокзале было занято все, - значит, не справиться с задачей. В зале мне предстала картина бугристого, кажется, в несколько слоев слепленного объема всевозможно размещенных человеческих тел. Напрочь был занят и коридор. Я и из каморки-то вышел, лишь заставив подняться нескольких придавивших дверь человек.
- Куда тебя, черт? - зло засипели они.
Я протиснулся к помощнику коменданта. В его комнате, где только было можно, лежали, сидели и топтались злые, непроспавшиеся люди. Сам он, кажется, не узнавая, дико блеснул на меня глазами. Он едва сдерживал близкую истерику. Исполнить команду он мне предложил там, где я сочту возможным, хоть прямо в его кабинете, и протянул листок бумаги.
- Вот, могу помочь! - сказал он.
Я его не понял и взял листок. Он оказался с печатным текстом. Из текста я невольно выхватил заголовочное слово "Приказ". Я стал читать. Приказ оказывался по гарнизону города месячной давности, и меня сладко потянуло в спине - столько я, оказывается, стосковался по службе… Я с вопросом посмотрел на помощника коменданта.
- Можете исполнить! - сказал он.
- Приказ? - спросил я.
- Вашу потребность! - взвизгнул он.
Потребность дать ему в морду я исполнять не стал. Я вернулся в каморку ждать окончания комендантского часа, дождался, попрощался с моими дорожными товарищами и, хотя было еще совершенно темно, вышел из вокзала вон.
3
С привокзальной площади через огромные ледяные колдобины я ступил на такие же колдобины нечищеного Арсеньевского проспекта, в моем детстве именуемого улицей Верхотурской. На углу проспекта тускло мерцало окнами двухэтажное здание, возле которого стояло несколько лошадей с розвальнями и бочками. Я вспомнил про тридцать золотарей вместо трехсот тридцати. Из распахнутых ворот вышел мужик в малахае, коротком мятом полушубке под кушаком и непомерно больших валенках. Он подошел к одним розвальням, остановился, молча пнул бочку. Услышав мои шаги, он оглянулся и, как старому знакомому, сказал:
- Худой бочка, совсем худой! Прошу другой. Говорит: эта чини!
- А что не починить? - спросил я.
- Надо чинить - надо туда-сюда возить бросать! А как буду малый татарчата кормить? - сказал он.
- Да, худо, - согласился я и спросил, что за учреждение в доме.
- Инвалидский лазарит, товарищ! Теперь все товарищ! Теперь никто работать не хочет. Раньше дал бы другой бочка, а теперь только говорит "товарищ"! - сказал он.
- Да, товарищ! - сказал я
Он остался при бочке. Я пошел дальше. Но, видно, чем-то мы задели друг друга. Я оглянулся. Он смотрел мне вслед, увидел, что я оглянулся, и махнул рукой. Первый земляк поприветствовал меня в родном городе.
Мне следовало бы сразу свернуть вправо и Турчаниновской улицей, мимо дачи Базилевского, мысом вдающейся в городской пруд, выйти на его лед, туго перепоясанный множеством дорожек и тропок, со льда выйти на Тарасовскую набережную, пересечь Главный проспект, покрестив лоб на Екатерининский собор, полтораста саженей прошагать по Механической и упереться в родную Вторую Береговую. Но черт толкнул меня беспечно попереться по Верхотурской прямо к мосту через речку Мельковку и к Вознесенскому проспекту. Я поперся. Издалека, от угла Основинской улицы, я различил на мосту две смутные неподвижные фигуры. Явно они были патрульными. Характер мой, дающий мне только вид умного человека, свернуть на лед пруда не позволил. Я сказал себе, что бояться патрулей мне нет причины. Я был во всем солдатском, приобретенном сотником Томлиным еще в порту Энзели. Я пошел на мост.
Фигуры зашевелились. Одна ступила несколько шагов мне навстречу, вторая осталась на месте. Обе сняли с плеч винтовки. По их движениям я определил, что они основательно промерзли, и порадовался на их рвение к службе, вопреки революционным нравам. "Солдатики!" - с теплом подумал я. Первая фигура подпустила меня на несколько саженей и велела остановиться. Я остановился и различил в фигурах не солдатиков, а местных обывателей, возможно, из числа тех, о которых меня предупредили, что "шлепнут".
- Кто такой? Что в сидоре? - спросил ближний обыватель.