Христоподражательный царь,
Известная тебе тварь
Новгород Хутын монастыря бывший келарь
Венедикт Баранов
Жил в том монастыре многие годы
И, не радея обители, собирал себе великие доходы…
Складный, разбитной говорок скоморохов? Кому, как не им, нипочем даже церковные власти. Нет, письмо. Деловое, спешное, 1704 год. Новгород. Игумен одного из самых почитаемых монастырей пишет самому Петру. И этот игумен – Федос. Разве не понять негодования истовых церковников, что слышать им приходилось от Федоса слова, не подобающие сану, – благоговейные, "но многочащи досадная, бесчестная и наглая, мужицкая, поселянская, дурацкая". Только все может быть и иначе.
"Поздравляю ваше величество с пользою вашего здравия и вашим тезоименитством и молодого хозяина санкт-питербургского (царевича Петра Петровича. – Н. М). При сем доношу вашему величеству: сестра ваша государыня царевна Мария Алексеевна в пользовании своего здравия пребывает в добром состоянии… ей-ей докучно в яме жить и гораздо хочется Петрова пути итти по водам, которого нынешнего лета еще не обновил". 1716 год. Карлсбад. Федос лечится знаменитыми водами и ждет возможности пуститься с Петром в морское плавание. Витиеватым, исполненным придворного "политеса" строкам впору позавидовать любому царедворцу.
Стремительный разворот лет… Скудная смоленская земля. Десять рублей царского жалованья, два крестьянских двора, четверо сыновей – все, что нашла перепись 1680 года у рейтара Михайлы Яновского. Шляхтич по званию, солдат по профессии. Такому место послушника, да еще в Симоновом московском монастыре для сына Федора – уже удача. Дальше Федор мог подумать о себе сам. И вот занятия в Заиконоспасском монастыре, гуманитарной академии тех лет, злоба симоновского игумена – не терпел книжной науки – и жалоба Федора самому патриарху: слишком дорожил он, уже ставший чернецом Федосом, этой наукой.
Но для патриарха каждый жалобщик – бунтарь, и закованный в "железа" – кандалы – Федос на работах в Троице-Сергиевом монастыре. Кто знает, как наказание обернулось удачей. Одни говорили, помог одногодок и земляк, сын такого же рейтара Меншиков, но это лишь одна из версий происхождения "Алексашки". Другие – игумен Троице-Сергиева монастыря, будущий высокий церковник Главное – приходит знакомство и близость с Петром. А к 1716 году Федос уже давно с ним неразлучен.
Лондон
Министерство иностранных дел
Правительство вигов
– Решительность действий Александра Меншикова, как ее представляет наш министр, не обещает долгого правления этому фавориту.
– Мне казалось, милорд, что как раз наоборот: сильная рука всегда имеет огромные преимущества перед вялостью и нерешительностью.
– Но в данном случае речь идет о старшей дочери Петра. Любимой дочери, хочу вам напомнить, которая достаточно известна и своими собственными качествами, и желанием отца именно ей передать правление государством.
– Вы полагаете, Меншикову целесообразнее было бы удержать ее в России?
– Вовсе нет. Но найти предлог, при котором отъезд супругов Голштинских носил бы вполне добровольный и мирный характер. Судите сами, императрицы Екатерины не стало 6 мая, а 25 июля Анна Петровна с супругом вынуждены были оставить Петербург. Это не могло произвести благоприятного впечатления.
– Возможно, часть вины лежала на герцоге Голштинском: он слишком резко возражал против обручения дочери Меншикова с юным императором.
– Я не узнаю вас, Грей! В споре особы царского дома с придворным придворный никогда и ни в каком случае не может быть прав – это же подразумевается само собой. Своим поступком Меншиков дал козыри в руки собственных противников, а их у него немало.
– Особенно после столь сурового приговора над Толстым и Дивиером.
– Я бы не относил к этому числу Дивиера. Приговор над ним действительно отличался суровостью, но недавний скороход императора Петра, превратившийся в петербургского обер-полицмейстера, фигура, не вызывающая сочувствия. Тем более наш министр отмечал редкую наглость в поведении этого выскочки. Хочу напомнить, это Дивиер позволял себе подхватить и начать кружить во дворце племянницу императрицы, обращаться к цесаревне Анне с предложением выпить с ним вина и приглашать на прогулку в своей коляске нынешнего императора Петра II, прибавляя, что будет волочиться за его невестой. Говоря о недругах Меншикова, я имел в виду прежде всего всю многочисленную семью Долгоруких, Апраксина, Трубецкого.
– По всей вероятности, судьба сестры ждала бы и цесаревну Елизавету, если бы не несчастная кончина ее жениха.
– Да, эта принцесса начинает вызывать серьезные опасения у всех царственных женихов. Столько неудавшихся браков, и теперь смерть принца Любского от простуды буквально накануне обручения.
– Меньше чем через месяц после смерти императрицы Екатерины. Один из наших корреспондентов передает слухи о якобы задуманном Меншиковым браке Елизаветы с его сыном.
– Думаю, светлейшему следовало бы позаботиться о скорейшей реализации первой, и главной, части своего грандиозного плана – замужестве дочери. Тогда все остальные его части осуществились бы без малейшего труда.
Митава
Дворец герцогини Курляндской
Герцогиня Курляндская Анна Иоанновна и мамка Василиса
Постригись, моя немилая,
Посхимись, моя постылая!
На постриженье дам сто рублев,
На посхименье дам тысячу.
Поставлю келейку во Суздале, красном городе,
Тонешеньку малешеньку!
Князья и бояре съезжалися
И той келейке дивовалися:
И что это за келейка -
И тонешенька, и малешенька?
И что это за старица,
Что пострижена младешенька?
– Что за песню, мамка, поешь?
– Дорогую, лебедушка моя белая, куда какую дорогую. За нее в Петербурге шкурой своей платят. Неужто не слыхала?
– Не приходилось.
– Так о царице Евдокии и царе Петре. Она еще когда сочинена была.
– Нам-то что до нее.
– И то правда, тебе с матушкой да с сестрицами дела до схимницы высокой не было, а в народе ее нет-нет да и поминали.
– Любили, что ли?
– Любить-то не за что, если правду сказать, да и не видал ее никто, а так – чтоб по справедливости. Так вот при Петре Алексеевиче певали, при супруге его тоже, а вот теперь за ту же песню с солдат живьем шкуру спущают – шпицрутенами бьют.
– Так что ж, верно делают. Никак, царица она самая законная, а теперь и вовсе императора бабка.
– Бабка-то, оно конечно, бабка, да не больно ее внуки жалуют. Меншиков, как Катерины Алексеевны не стало, в тот самый день царицу опальную из крепости Шлиссельбургской в Москву со всем почетом вывез.
– Неужто она в крепости сидела?
– А ты как думаешь, голубонька? При Петре Алексеевиче монастыря хватало, а государыня Катерина Алексеевна тут же в крепость заперла. Четыреста солдат стерегли.
– Да что стеречь старуху-то? Куда ей бежать, как бунтовать?
– Э, не скажи. Сама не взбунтуется, другие именем ее противу царицы пойдут. Не такое это простое дело на престоле-то царском усидеть, ой, голубонька, не простое.
– А Меншиков сына, выходит, казнил, а мать в Москву привез.
– Привез, привез. Попервоначалу в Новодевичий монастырь, а потом и вовсе в Кремль, в Воскресенский. Езди, царица, куда хошь, делай что душеньке угодно, только клобука черного не сымай.
– Это еще почему?
– От греха. Мало ли что старухе в голову взбредет. А ну самой после всех-то ее бед править захочется!
– Сама ж сказала, внуки ее не жалуют.
– То-то и оно, ни Петр Алексеевич, ни Наталья Алексеевна и глаз не кажут. Раз в год по обещанию заедут, да поскорее прочь норовят. Ни к чему она им, да и обиход у нее стародавний, им-то незнакомый. Вот и бросили бабку – одна век коротает. Только Строгановы не забывают.
– Им-то что до нее?
– При их деньгах им бы все наперекор, все бы волю свою показать. Вот к царице на поклон и ездят, подарки дорогие возят. И старухе любо, и им честь – за столом у царицы сидят: не всякому дано. У людей-то, голубонька, у каждого своя слабинка есть, а за честь-то многие, ой многие живот положат. С твоего-то места герцогского, может, и не так видать, а коли повыше стать, все их дела как на ладошке: не спрячешься.
Организация новозавоеванных земель у Петербурга, школы, больницы, строительство первого в столице на Неве Александро-Невского монастыря – какой там Федос монах, скорее администратор, привычный ко всем тонкостям государственной машины. Церковникам бесполезно показывать над ним свою власть – окрик Петра не оставляет сомнений: Федосом будет распоряжаться он сам. И за спиной озлобленный шепоток царевича Алексея: "Разве-де за то его батюшка любит, что он заносит в народ люторские обычаи и разрешает на вся". А что сделаешь? Только и можно себе позволить, что "сочинить к его лицу" и спеть потихоньку, среди своих, стихи "Враг Креста Христова". Да бывший учитель царевича Никифор Вяземский прибавит от себя: "я бы-де пять рублев дал певчим за то пропеть для того, что он икон не почитает".