- Ну, порядок?
- Да нет, Павел Александрович… Курочка в гнезде пока что. Канительное дело завязывается. Зачем оно, распоряжение?
- А как же? - удивился Рымарев.
- Я, мужики, так думаю… - Абросим Николаевич погладил лысую голову. - Хлопоты хлопотами, а воза два-три сена надо сегодня или завтра кинуть на заимку.
- У тебя на бригаде есть запас, дай, - сказал Рымарев.
- Никак нельзя. У меня кони. Ослабнут что на них вспашешь? Надо по дворам пройти. Наверное, дадут мужики…
- Ну что же, действуйте, - разрешил Рымарев. - А я в район поеду за распоряжением.
На улице все кружился и кружился снежок, выбеливая землю, небо взлохмаченным войлоком висело над крышами домов. По дороге, горбатясь, повизгивая от холода, трусила чья-то заморенная свинья. Абросим Николаевич пугнул ее, хлопнул рукавицами, проворчал:
- Тоже вроде колхозная… - Максим покусывал губы.
- Черт знает что! - сказал он. - Ну какой это председатель!
- Эка что… - Абросим Николаевич неодобрительно хмыкнул. - Ты знаешь про революционное возделывание пшеницы? Нет. А он знает.
Нельзя было понять, шутит бригадир или говорит всерьез.
- Хребтины в нем нету вот что плохо.
- А зачем тебе, Максим, его хребтина? На него не надейся, сам по-умному делай, и ладно будет. С хребтиной-то наворочает такого, что за три года не разберешься… Ну что, к Викулу зайдем?
Хозяин, услышав стук ворот, вышел. В руках он держал рубанок, на штанах, на ватной тужурке висели мелкие завитки сосновых стружек, у сарая белели две новые лавки, лежала стопка свежестроганых досок.
- Ты что, Абрамыч, на работу не ходишь? - спросил Абросим Николаевич.
- Дык спина же, соколик. Замаяла, язва!
- Опять не гнется? - посочувствовал Абросим Николаевич.
- Ни в какую! Как осиновый кол, ее гнешь, она хрустит.
- А столярничать не шибко мешает?
- Мешает, да я помаленьку, без натуги.
- Тогда ты, Викул Абрамыч, сколоти три-четыре стола для стана.
- Н-нет, соколик! Куда мне, болящему. Уж вы сами…
- Ничего, Абрамыч… Потихонечку, без натуги. На ночь спину водкой натирай. Шибко пользительно. А сена у тебя много?
- Есть, а что? Купляешь? - хитрый Викул весь подобрался. Сколько за воз дашь?
- Одно спасибо. Зато от всего колхоза.
- Хе-хе, шутник ты стал, Абросим.
- Нам не до шуток, Викул Абрамыч, - вступил в разговор Максим. - Коровы дохнут. Дай, сколько можешь.
- А веревка с собой?
- Зачем?
- Так цыгане, бывалоча, с веревкой ходили… Вот вам и лучшая жизнь. Смехота!
- А ты посмейся, повеселись, - посуровел Максим.
- Я же к слову. Очень уж ты серьезный, Назарыч. С полным моим удовольствием последнее отдам. Подгоняй телегу!
- Сколько?
- Копну.
- Отвалил! Я уж думал, целый воз дашь.
- Копны бы не дал, - сознался Викул Абрамыч. - Дык отбирать зачнете.
Следующим был дом Лифера Овчинникова. Сам Лифер Иванович и сын Никита только что приехали из леса, скатывали с саней бревна.
- Проходите в избу, - буркнул Лифер Иванович, подбивая стяг под вершину бревна.
- Нам некогда… - Максим коротко пояснил, что им нужно.
- Хочешь дай, хочешь нет? - Лифер Иванович запустил пятерню в бороду.
- У нас у самих мало, - сказал Никита. - Пусть другие дают.
- А ты чего рот раззявил! - вдруг рассердился Лифер Иваныч. Ты чего наперед батьки лезешь? Сена, Максим Назарыч, и правда в обрез. Но раз ты просишь дам.
- Я тут при чем? - дернул плечами Максим. - Скот подохнет всем убыток. Это понимать надо.
Так они ходили из дома в дом и почти в каждом обещали много ли, мало ли дать колхозу сена кто от чистого сердца, кто из опасения навлечь на себя неудовольствие начальства. Когда прошли больше полдеревни, Абросим Николаевич оставил Максима одного, а сам вернулся в правление, чтобы снарядить подводы и немедленно отправить корм на заимку. Максим обошел оставшиеся дворы, отложив напоследок дом Корнюхи. Брат был на работе, ладил в кузнице плуги. Устинья сказала, что он должен вот-вот прийти на обед, однако Максим ждать не стал.
- Ты, может, сама решишь. Корм собираю для колхоза…
- Не знаю я. Пойдем, ты сам взгляни, сколько можно взять, чтобы нашу скотину не оголодить.
Передний двор был просторен, чисто подметен, возле амбара, натягивая цепь, сдавленно рычал громадный, с хорошего телка, кобель.
- Цыть! - Устинья подняла палку. - Проходи, Максюха.
На заднем дворе возвышались крепкие, рубленные в паз заплоты, белел свежий сруб бани.
- Когда вы успели? - удивился Максим.
- Долго ли умеючи! - усмехнулась Устинья. - Корнюшка с мамой самогону ведро насидели, созвали мужиков… В два счета все и сварганили. Мастер на такие дела Корнюшка. А вот и сено…
В сеновале топорщился до половины скормленный зарод, к нему притулился островерхий приметок воза на полтора. Максим вспомнил, что прошлым летом Корнюха плакался: трава в телятнике не наросла, просил Игната повалить траву на лесных полянах. А Игнат, что, откажется? Ну Корнюха, нахватал!
- Зарода вашей скотине за глаза хватит. А приметок отдайте.
- Ну раз так - бери.
Вернулись в передний двор и тут Максим встретился с Корнюхой. Он был весь в саже, к щеке прилипла рыжая пластинка окалины.
- Сено собираешь? - двинул Корнюха бровями. - Так и думал: пожалуешь.
- Я ему приметок отдала, - сказала Устинья.
- Ты его приметала? А тебе, Максюха, не стыдно в побирушки подрядился? Ни хрена не дам!
- Загудел, как ветер в пустой трубе, заткни дыру рукавицей, - пошутил Максим.
- Иди ты со своими прибаутками! Что требовалось, я колхозу отдал, когда записался. И больше ко мне не вяжитесь! А ты не распоряжайся! - накинулся Корнюха на жену. - Выскочила нате вам! Мне небось и ржавого гвоздя даром никто не дал.
- Не реви! - вспыхнула Устинья, ее глаза полыхнули зеленым огнем. - Все у тебя на учете да на расчете. Надоело!
Она круто, на одной ноге, повернулась, сарафан колоколом вздулся, пошла, гордо вскинув голову. Корнюха плюнул.
- С цепи сорвалась баба. И все ты…
- Ну да, я, - вздохнул Максим. - Бывай здоров!
- И ты сбрындил?
- Не сбрындил, жалею. У тебя ложка-то узка, таскает по два куска, разведи пошире, станешь черпать по четыре.
- До чего ты въедливый, Максюха! По-простому, по-мужичьи рассуди, какой мне резон даром отдавать сено? Продам лучше, да своей же дурехе Устинье обнову куплю. А ты отдай. Отдать все можно…
- Не мне тебя учить, Корнюха. Ты старше меня… Но вот что скажу: отбился ты от людей, за новым заплотом спрятался. Не к добру это. Как ты людям, так они тебе.
- А мне от людей ничего не надо.
- Пока. Но может статься, и понадобится. И горько тебе будет, Корнюха!
- Это еще посмотрим, кому горше будет…
- Посмотри… А мне и так видно.
- Ну хватит проповедь читать. Пойдем обедать.
- Не пойду.
- Ха! Рассердился! А с чего? Если бы тебе отказал…
- Колхозу. Значит, всей деревне. И мне в том числе. А еще брат ты мне. Перед народом за тебя стыдно. Один такой прижимистый на всю Тайшиху нашелся. Устинью твою понимаю. Ей мало радости попреки выслушивать.
- Тьфу! Забирай. Пусть твой Рымарев этим сеном подавится.
- Сено нужно не Рымареву.
- Хватит об этом. А то передумаю. Пошли обедать!
Максим не стал упираться. За обедом о сене ничего не говорили. Но все, кроме Хавроньи да маленького Назарки большеголового, толстощекого мальчугана, чувствовали неловкость. Хлебая щи, Максим посматривал на брата. Корнюха сильно изменился в последнее время. Исчез из глаз беспокойный блеск, что-то сытое, самодовольное появилось в его лице. Достиг своего, успокоился, огрузнел. Может быть, это и к лучшему. Но тот, прежний, Корнюха был как-то ближе, роднее.
Пообедав, Корнюха взял на руки сына, пощекотал его носом, усадил на колени, спросил у Максима:
- Ты небось думаешь: жила. Пусть будет так. Но не к богатству рвусь. Охота мне, чтобы вот он, парень мой, когда встанет на ноги, не испытал той нужды, что на нашу долю досталась. Разве в этом есть что-то плохое?
Максим ответил не сразу. Подумал о своем сынишке. Разве он не думает о его будущем?
- Видишь ли, Корнюха, все это правильно. Но очень уж куце ты думаешь. Надо нам так жизнь строить, чтобы и у твоего сына, и у всех других ребятишек было все одежонка, харчи добрые, книжки и другое прочее. Иначе все повторится сначала. Тебя обжимали Пискуны, ты начнешь обжимать другого бедолагу.
- Это ты брось! Мне ни от кого ничего не надо, понял?
- Пока нет. А понадобится, из горла вырвешь. Никого не пожалеешь.
- Пустословие все это! - махнул рукой Корнюха. Максим спорить не стал, ушел домой.
Утром, чуть свет, к нему зашел Рымарев.
- Поедешь со мной в бурятский колхоз. Распоряжение получил. Он похлопал по черной папке.
Председательский ходок на тугих рессорах стоял у ворот. Максим кинул в короб сумку с харчами.
- Трогай, Павел Александрович…
Вчерашний снежок растаял, дорога заледенела и глухо, словно настил из толстых плах, гудела под колесами. Ехали молча. Максим давно заметил, что у них с Павлом Александровичем разговора наедине никогда не получается. Странно это! Не так уж много в селе членов партии, все вроде бы должны быть ближе друг другу, чем кровные братья, а вот между ним и Рымаревым нет никакой близости, словно бы совсем малознакомые люди.
Максиму захотелось сейчас, немедленно сказать что-нибудь хорошее, душевное Павлу Александровичу. Он тронул его за руку.