Ему показалось, что разговор уходит от неприятной темы. Но Максим с неожиданной ловкостью все обернул себе на пользу.
- Правильно, - сказал он. - Теперь смотри, что получается. С Лифером поступили несправедливо, значит, не по закону. А раз не по закону, защитить его надо.
- Еще раз повторяю: не до него мне! - резковато сказал Рымарев и, чтобы как-то сгладить резкость, добавил: - Честное слово, мне некогда.
- Да-а… - Максим улыбнулся с нескрытой насмешкой. - Есть побаска: "Эй, мужик, сосед горит, беги за водой!" "А мне некогда". "Эй, мужик, пожар к тебе перекинулся!" "Ратуйте, люди добрые!"
Игнат все время смотрел на Рымарева с мягким, прощающим укором, казалось, он видит, что происходит в душе Павла, понимает его тревоги, опасения и потому не очень винит за отказ вмешаться в это дело. А зачем ему, собственно говоря, отказываться? Зачем давать повод для обвинений в равнодушии или даже трусости? Все можно сделать иначе.
Рымарев поднялся.
- Пойдемте к Стефану Ивановичу.
- Опять до вторых петухов сидеть будете? - Верка положила мальчика на кровать, горой надвинулась на Максима. - Житья не даете человеку, лиходеи! Надо тебе, так и бегай, трепись хоть до упаду.
- Но-но, осторожней! - Максим озорно засмеялся. - Зашибешь ненароком.
- Зашибить и надо тебя, обормота.
- Нельзя этого делать, Вера Лаврентьевна, у меня жена молодая и сын маленький. Со смехом Максим проскользнул к дверям, - Твой Павел Александрович на доброе дело идет. Не сердись, а радуйся.
На улице было темно, тихо; тускло светились окна домов; низко висели крупные ядреные звезды; беззвучный ветер холодом гладил лицо. Рымарев шагал, засунув руки в карманы, братья шли впереди. Максим курил, прикрывая папироску ладонью. Ветер вырывал из-под ладони искры, кидал в темноту.
- Ты опять табачишком балуешься, - тихо упрекнул Максима Игнат.
- Грешно? - по голосу Рымарев догадался, что Максим улыбается.
- Душе не на пользу и здоровью во вред.
- С огоньком жить веселее.
- И без того не заскучаешь. Братья замолчали.
Рымарев обдумывал, как дать понять Белозерову, что к их хлопотам он не имеет никакого отношения. Не хватало еще, чтобы он попал в число ходатаев за твердозаданцев. В такое-то время!
В доме Белозерова было шумно. Мать Стефана Ивановича, пожилая сухопарая женщина, стояла середь избы, грозила сыну кулаком.
- Я тебе вот покажу, стервец! Раз стерпела, другой раз не дозволю!
Рымарев и братья остановились у порога, не зная, проходить вперед или заворачивать обратно.
- Тише ты, мамаша, люди же пришли. Стишка сидел в переднем углу за столом. На нем была нижняя рубашка, распахнутая на груди; в руках он держал толстую тетрадь и карандаш.
- А что мне твои люди! - не унималась мать. - Небось такие же богохульники, осквернители святости.
- Такие же, мамаша, - весело согласился Белозеров. - Проходите, мужики, садитесь. - Она еще долго будет меня мурыжить. Одного мы с ней характеру.
- Не зубоскаль, охальник ты этакий. Добьешься, отсохнут руки-то твои поганые.
- Давай, чеши шибчее! - подбодрил ее сын и стал рассказывать: - Еще в прошлом году повыкидывал я из дому иконы. А недавно смотрю, она опять всех своих идолов приволокла и выставила на божницу. Я их в печку. А она лается.
- Да как у тебя язык поворачивается образы господние идолами называть! - Мать сдернула с крючка полушубок, набросила на плечи. - Уйду и не вернусь, пропади ты тут пропадом со своей комсомолкой.
- И на меня сердишься? - из кути вышла Феня, жена Стефана.
- Такая же, как он, безбожница. Люди добрые, да как же это можно: иконы жечь?
- Это ты, Стефан Иванович, зря, - осуждающе покачал головой Игнат. - Она старый человек, пусть себе молится.
- Еще один христосик выискался! - Стишка мгновенно вспыхнул, шлепнул тетрадью по столу. - Везде искореним иконы, ни одной в целости не оставим!
- Иконы искоренить долго ли. Ты попробуй дать людям такую веру, чтобы они их сами посбрасывали, - негромко проговорил Игнат.
- А-а, ты все старые песенки поешь! - пренебрежительно махнул рукой Белозеров. - Знаю я твое настроеньце, знаю. Тебе-то и вовсе не след становиться на одну доску с моей темной мамашей. Она всю жизнь на коленях проползала перед этой божницей, все хорошую жизнь вымаливала. Была у тебя хорошая жизнь? Ела досыта, пила вдоволь? А все помоги, господи, помоги, господи! Он же, всем помогаючи, давно пуп надорвал.
- Ну, Стишка, не на этом, так на том свете ответишь за богохульные слова! - мать с силой хлопнула дверью. Ушла.
Все долго молчали. Феня оделась, пошла к двери.
- Пойду погляжу, к кому она направилась…
- Ну, иди. Да поговори с ней, чтобы не дурила. Стишка подошел к кадушке, зачерпнул ковш воды, напился, вытер ладонью губы. - Вот так и воюем. Давайте, мужики, что у вас, да я тоже пойду уговаривать старую что же она будет по чужим людям ходить, как бездомная.
- Товарищи пришли, собственно, ко мне, но поскольку вопрос, поднятый ими, во-первых, очень сложный, во-вторых, касается действий Советской власти, я решил, что будет лучше…
Белозеров не дал Рымареву договорить.
- Не разжевывай, сам пойму, кого что касается.
Пусть Максим Назарыч изложит.
Выслушав Максима, Белозеров с минуту смотрел в упор на него.
- Да ты что? Ты в полном ли уме?
- Я бы об этом спросил у тех, кто твердое задание выписывал, - огрызнулся Максим. - Ты забыл, что говорил покойный Лазарь Изотыч? Нельзя середняка отшатывать от Советской власти. Об этом же и в газетах пишут, и на собраниях говорят.
- А на деле…
- Вон что вспомнил! Ты лучше припомни, как мы ходили по дворам и уговаривали в колхоз записываться твоего середняка. Сколько их записалось? Знаю я эту публику. Ты охрипни от агитации, он и ногой не дрыгнет. Все будет выглядывать из подворотни как да что? Сто лет будет выглядывать. А мы сто лет ждать не можем. Нам надо полный социализм строить. Нам надо свести с лица земли единоличника. Вот что нам надо! Как твоего середняка с места стронуть? Да этим же самым налогом. На, погляди! Белозеров вытряхнул из тетради с десяток листков бумаги, исписанных буквами-кривулинами заявления с просьбой принять в колхоз.
Максим перебирал заявления, складывал их в стопку. Белозеров торжествующе и зло смотрел на него.
- А заявление Лифера есть? - спросил Игнат.
- Ваш Лифер совсем обратное заявление сделал. Наотрез отказался выполнять твердое задание. Так-то.
- И что же теперь с ним сделаете?
- Судить будем. Белозеров произнес это без раздумий и колебаний, так что всем стало понятно: это не угроза, а решенное дело.
Игнат ссутулил плечи, потупился. Максим, наоборот, вскинул голову и с тревожным недоверием уставился на Белозерова.
Чувствуя всю напряженность момента, не одобряя грубую прямолинейность Стефана Ивановича, Рымарев попытался сгладить острый угол.
- Нам незачем спорить. На суде разберутся и, если сочтут нужным, снимут твердое задание.
Но Белозеров сразу же отмел такое предположение.
- Не снимут! Ему приварят как миленькому.
- Ну, а если ни за что приварят? - спросил Максим.
- Есть за что, не прикидывайся Ванькой. Но даже если бы и не за что. Другим наука будет.
- Лихо! Укусила собака бей щенка!
- Из щенков тоже получаются кусучие собаки, Максим. Но тут другое. Нельзя нам отступаться. Ослабим подпруги Лиферу, другие пуще, чем он, взвоют, зачнут отбиваться от налога. И эти вот заявления тут же превратятся в бросовые бумажки. Может быть, навалили на Лифера чуть побольше, чем надо бы. Так что с того? Люди за Советскую власть без звука жизнь отдавали, а ему лишний пуд пшеницы жалко.
- Пострадать за Советскую власть и пострадать от Советской власти большая разница, Стишка. Этого ты, кажись, не улавливаешь.
Белозеров озадаченно взглянул на Максима, молча собрал со стола заявления, сунул их в тетрадь.
- Тебе, Максим, и тебе, Игнат Назарыч, не ко мне надо было идти. Идите к Лиферу и вдолбите в его косматую голову: без расчета перечит власти. Пусть ему нынче тяжеловато будет, не беда, другие всю жизнь так-то мучились, но зато придет в колхоз и все ему возвернется в двойном, тройном числе.
С улицы пришла Феня. Не раздеваясь, присела на лавку.
- Где она? - торопливо спросил Белозеров.
- У своей сестреницы. Говорит, не вернусь домой… Стиша, а не оставить ли ей какой образок в уголке?
- Я сам поговорю с ней. Братья и Рымарев встали.
- Зайдите к Лиферу, Назарычи, - Стишка торопливо застегнул рубаху, надел суконный пиджак. - Ты, Павел Александрович, чуть погоди.
Когда за братьями закрылась дверь, Белозеров, натягивая потертую тужурку, стоя к Рымареву спиной, спросил:
- Не ты подучил Максима?
- Ничего подобного! С чего вы взяли?
- Да нет, ты таким словам не научишь, знаю. А может, верно, что Лифер пострадает от Советской власти просто так, ни за что?
Павел Александрович вспомнил разговор с Лифером, его униженно сгорбленную спину, его просящие глаза и подумал: мужик, скорее всего, говорил правду. Но не мог Рымарев сказать об этом Белозерову, особенно сейчас, когда тот, кажется, подозревает его в том, что он вроде бы подучивает Максима; скажи, что думаешь, и будешь накрепко связан с заступничеством пасынков государства, а такое заступничество в настоящее время рассматривается как отступничество от партийной линии.
- Вполне возможно, - вслух сказал он, - что Лифер мужик не так уж плохой, но как ты правильно отметил, общие интересы выше любых личных.
- Я не забыл, что говорил. Ты мне скажи, что сам думаешь.