Петр осмотрелся, и в его взоре засветилось удовольствие, а губы сложились в довольную улыбку. Праздник! Не то что в его дворце, где мрачно и душно и тьма по углам гнездится.
- Государь! - звучно и отчетливо заговорила по-немецки Анна Монс. - Мы счастливы в эти мгновения, и счастливыми сделали нас вы. Позвольте же мне, скромной женщине, как хозяйке этого дома приветствовать вас от лица всех тех, кого вы видите пред собой.
С этими словами Анна склонилась пред царем в глубоком реверансе, согласно правилам этикета, установленного при дворах государя ее родины.
Потом Анна отодвинулась в сторону и пропустила вперед, прямо к царю, хорошенькую девочку-подростка, державшую в руках огромный букет живых цветов.
Петр так и впился в нее острым взглядом. Это была сиротка Мария, дочь генерала Гамильтона, одного из поселенцев Кукуя; вся раскрасневшись от смущенья, она пролепетала приветствие и протянула царю букет.
Петр, весь просиявший, поднял на руки милого подростка и звонко поцеловал его в обе щеки. Окончательно сконфуженная девочка поспешила скрыться в толпе подруг.
После нее выступили с короткими приветствиями бойкая Елена и серьезная, сдержанная Елизавета Лефорт.
Петр не успел даже ответить, как певцы начали приветственную кантату. Молодые, звонкие, хорошо подобранные голоса звучали стройно, мелодии лились, лаская слух. Петр, заслышав это пение, сперва несколько удивился, но затем пришел в восторг. Он сказал несколько слов, и вдруг его вельможи увидали то, чего им и во сне не могло бы присниться: великий царь московский, их земное божество, склонился, приник с поцелуем к руке девки-немчинки.
Точно рой пчел густо загудел в той стороне, где стояли москвичи, но сейчас же все смолкло - горящий гневом взор царя пронизал бояр. Петр скрипнул зубами, едва перевел дыхание.
- Государь, - нежно и тревожно прозвучал голосок Аннушки.
- Медведи! Медведи косолапые! - бормотал Петр, едва сдерживаясь.
По залам пронеслась тревога, многим пришлось бы плохо, если бы могучим порывом воли Петр не сдержал себя. Он тряхнул головой, поцеловал руки Елены и Елизаветы и, не дослушав кантаты, подал свою руку Анне.
- Спасибо вам, фрейлейн! - громко по-русски сказал он, вероятно, желая, чтобы его слова были услышаны и среди его вельмож. - Вы устроили нам встречу, которая сердечно тронула нас. Я вижу, вы - радушная и добрая хозяйка, и счастлив тот, кто бывает вашим гостем.
С этими словами он еще раз поцеловал руку Анны.
XXXIX
Москвичи и европейцы
Тяжело, опасливо молчали бояре, потели в своих долгополых одеждах, но ограничились тем, что бросали полные ярости взоры на кукуевских слобожан, которые в свою очередь отвечали им приветливыми улыбками.
- Вашу руку, фрейлейн! - быстро сказал Петр Анне. - Хотя мы здесь, у вас, как в зарубежном государстве, но все-таки мы - русские, а по русскому обычаю гость с дороги голодным оставаться не должен.
- О, государь! - воскликнула Анна. - Вы снова делаете меня счастливой. Да! У меня приготовлена весьма скромная трапеза, и, я не сомневаюсь, вы окажете мне великую честь, сев за стол.
- Конечно, конечно! Ведите же меня! Но не нужно церемоний. Я вижу здесь всех моих друзей, - взглянул он с приветливой улыбкой в сторону иноземцев, - а своих верных слуг я и без представления знаю!
Бросив еще раз презрительный взгляд на своих медведей, он пошел, ведя под руку Анну Монс.
В глаза ему бросился в одиночестве Мазепа.
- А, гетман! - воскликнул царь. - Ты здесь? Вот не ожидал видеть тебя!
- Верный слуга своего государя является везде, где надеется увидеть тень его, - ответил Мазепа, - а я вижу вас, ваше величество, и счастье мое беспредельно.
Мазепа склонился пред Петром на одно колено, и это произвело на молодого царя впечатление, словно бы позабылись все подозрения, словно бы и не помнил он, как Мазепа, прибыв в Москву, явился прежде всего к Софье и говорил похвальную речь князю Василию Голицыну, за что не был допущен под светлые очи царя. Однако теперь смирение малороссийского гетмана и его щеголеватая, эффектная внешность несколько расположили Петра к этому человеку.
- Ну-ну, добро, коли так! - добродушно произнес он. - Мы рады всем, кто верно служит нам. - Пойдем-ка! Садись поближе ко мне, промеж Петром Ивановичем и Францом Яковлевичем. Может, за кубком и словом каким перемолвимся. Там, я знаю, у тебя на У крайне все как в котле кипит.
Сделав милостивый жест Мазепе, царь пошел далее и тут увидел пред собой Александра Гордона, стоявшего как раз на его пути в своем шутовском наряде.
- Это что такое? - с изумлением воскликнул он. - Опять какой-нибудь новый сюрприз мне?
- Государь! - звучным голосом ответил Гордон. - Господнее солнце одинаково ласково смотрит с горней тверди и на вельмож, и на смердов, и на богачей, и на нищих, и на умных, и на дураков; позвольте и мне, в качестве последнего, воспользоваться ласкою его луча.
- Что? Что ты говоришь? Кто ты такой?
- Я - тот, кто и государям говорит правду.
- Неужели? А разве государям лгут?
- Почти всегда.
Без лжи у трона быть нельзя,
Царям лгут все - враги, друзья.
Не лжет лишь тот, кто все молчит,
Но шут им правду говорит!-
ответил стихотворным экспромтом Гордон.
- Вот как? - смеясь, воскликнул Петр. - Бояре, слышите? Это про вас тут речь идет.
- Великий государь, - выступил один из старейших бояр, - отец мой и деды правдою и честью всегда служили роду твоему. Дед мой - царство ему небесное и вечный покой! - твоего деда, Михаила Федоровича Романова, на великом соборе на царство выбирал, так пожалуй ты меня, слугу твоего верного, позволь мне тебе слово молвить!
- Что такое? - нахмурился Петр.
В это время Гордон, быстро перехватив мандолину, запел, сопровождая каждое слово песни гримасами и ужимками:
Только царь развеселился,
Глядь - боярин рассердился…И он, гневом весь горя,
Взоры мечет на царя.Ах, вы, бедные цари,
Вешай нос или умри!Ходи эдак, а не так,
От бояр свисти в кулак!
Лицо выступившего старика-боярина запылало. Это был один из видных столпов посольского приказа. Он понимал по-немецки, а последнюю свою песенку Гордон, с очевидным намерением выставить москвичей в смешном виде пред царем, пропел по-русски.
- Голова моя, государь, в твоей воле, - задыхаясь, произнес старик. - Руби ее, если она тебе надобна, а сейчас дозволь мне отъехать из этого дома: негоже мне, цареву слуге, быть здесь, в столь срамном месте; негоже и слушать такие речи. Молю тебя, государь великий!
Лицо Петра потемнело: собиралась буря.
- Ваше величество, - выступил вдруг Патрик Гордон, - я не понимаю, на что мог разгневаться боярин. Ведь только что пред ним говорил дурак, а на речи дурака разве возможно гневаться, разве они стоят того? Нет, боярин, - обратился он к старику, - не нарушай нашего веселья, не уезжай! Нам будет без тебя так скучно…
- Дозволь, государь, отъехать! - глухо, но с прежней твердостью сказал старик. - Помни службу мою, не держи!
- Отъезжай, - тихо проговорил Петр, - но помни…
Боярин, перебивая его, воскликнул:
- Спасибо тебе на милости такой! Пожаловал ты нынче слугу своего превыше заслуги, а ежели голова тебе моя нужна - твоя она. Повели, сам прикажу, как топор точить…
- Отъезжай! - уже гневно выкрикнул Петр. - От греха отъезжай! Никого вас не держу здесь. Кто мне супротивник, все вон идите!
И, не обращая внимания на поклоны смелого старика, Петр пошел далее.
XL
Бок о бок
Это было уже страшновато. Замолчали московские вельможи, и, кроме смельчака-боярина, никто не решался покинуть дом Анны Монс.
Но Петр еще сдерживался. Слишком хороши были первые впечатления. И цветы, и улыбки, и ласковый свет - все это гасило в душе царя грозовые тучи. Прекрасно сервированные и совсем не по-московски накрытые столы были уже выдвинуты. Анна, извинившись пред своим высоким гостем, хлопоча по хозяйству, оставила его. Около Петра была Елена.
- Прошу гостей садиться за стол, - по-русски проговорила она. - Сейчас, после духовной, мы будем иметь и телесную пищу. Занимайте свои места, дорогие гости, и не откажитесь отведать наших скромных яств, а прежде всего кубки с вином, стоящие пред вами. Вино сперва возбуждает аппетит, а потом веселит сердце. Не теряйте же времени!
Петр, подавая пример, сел за стол первый. Кругом него разместились, с одной стороны, слобожане, а с другой - первые бояре его двора.
Маленькие столы были расставлены по обширному покою. Еще не все места были заняты, как вдруг раздалось громкое восклицание:
- Государь, бесчестье!
Петр бросил огневой взгляд в ту сторону, откуда послышался голос. Кто-то из бояр, видимо, сильно разгневанный, бормоча что-то, жестикулировал, указывая на своего соседа с левой стороны.
- Что там еще? - спросил Петр.
- Бесчестье, государь! - тряс бородою боярин. - Негоже мне ниже сидеть, - указал он на соседа, - мой дед уже окольничим был, когда его батька в Москву приехал и на крыльце стоял. Посуди сам, могу ли я такое поругание терпеть?
- Молчать! - раздался громовый голос молодого царя. - Молчать, негодник-смутитель!.. Брат мой, блаженной памяти царь Федор Алексеевич, места уничтожил и разрядные книги сжег, а вы опять за старое беретесь? Дурак!
- Я здесь, государь, - раздался из-за царского кресла голос Гордона.
Петр оглянулся.
- Не ты дурак, а он, - указал он взором на багрового, дрожавшего от злости боярина.