Прежний Пале-Кардинал, где регент вместе со своими приспешниками устраивал оргии, где Камилл Дэмулен, сорвав с дерева кокарду цвета надежды, увлекал народ к Бастилии, – Пале-Рояль сделался местом встречи иностранцев, праздношатающихся, военных, охотников до всяких новостей, спекулянтов всякого рода и публичных женщин. Весь легкомысленный и расточительный Париж, все прожигатели жизни сходились в этом привлекательном саду. В целом тогдашний Пале-Рояль был гораздо обширнее теперешнего. Деревянные галереи, замененные стеклянной вымощенной плитами галереей, известной под именем Орлеанской, походили на теперешние бульвары в первую неделю нового года. Ларьки и деревянные бараки представляли собой вечную ярмарку. Разрытые песчаные дорожки в дождливые дни превращались в болото, и толпа с ожесточением топталась в этой грязи.
Хозяевами этих примитивных лавок являлись книгопродавцы, торговцы модными товарами и парикмахеры. Галереи носили название "Татарский лагерь".
Различные любители новостей, зеваки, охотно ведущие политические разговоры на открытом воздухе, и мелкие биржевики всегда находили себе приют под гостеприимными каштанами Пале-Рояля. Попадались жалкие и смешные группы, встречающиеся теперь под деревьями у биржи, против улицы Банка. Сад был приблизительно такой же, как и теперь; посреди центрального бассейна возвышался деревянный цирк, впоследствии уничтоженный пожаром.
Главную приманку Пале-Рояля составляли игра и женщины, привлекавшие шулеров, опустившихся людей и кавалеров де Грие, ищущих своих Манон.
Игорных домов было очень много; из них № 113-й сделался легендарным; но это был притон низшего разряда, и в нем допускалась ставка в сорок су. Во "Фраскати" и в "Иностранном клубе" шла азартная игра; любимыми играми были: рулетка, тридцать и сорок, бириби, фараон и двадцать один. Здесь не существовало максимума ставки: иногда разыгрывалось сразу пятьдесят тысяч франков.
Одним словом, в Пале-Рояле собирались все классы общества, привлекаемые и объединяемые игрой.
Огромная толпа женщин каждый вечер шуршала своими более или менее обтрепанными юбками в "Татарском лагере" и по аллеям. Большинство из этих "нимф" Пале-Рояля, как их называли, гуляло в бальных платьях с большим вырезом и массой ожерелий и браслетов, усеянных грубыми имитациями бриллиантов и жемчуга.
Во времена империи в Пале-Рояле насчитывалось восемнадцать игорных домов, одиннадцать ломбардов, не считая массы тайных ссудных касс, и около тридцати ресторанов. В подвалах ютилась куча всякого сброда и помещались разные неприхотливые театрики и музеи редкостей. Мансарды были битком набиты женщинами. Кофе, кондитерские, мороженщики, торговцы съестными припасами, пирожники попадались на каждом шагу. Кроме того, там был вафельщик, который особенно славился, кабинет для чтения и лавочка ассоциации чистильщиков сапог с громкой вывеской: "Собрание искусств".
От массы всяких театров и развлечений разбегались глаза. Там были "Французский театр", "Театр Монтазье", "Китайские тени", "Театр фантош", в котором "Пирам и Тизба" постоянно привлекали массу народа, "Каво", "Консер де Соваж" и т. п.
Кафе Пале-Рояля посещались особенно охотно и многие из них стали историческими, как, например, кафе "Де Фуа", место свидания аристократов; кафе "Лемблен", где во времена реставрации обыкновенно собирались отставные бонапартистские офицеры и где происходила масса дуэлей; кафе "Де Валуа", посещавшееся роялистами; кафе "Борель", куда ходили слушать чревовещателя; кафе "Тысяча колонн", где двенадцать искусно расставленных зеркал давали иллюзию бесконечного ряда хрустальных колонн; наконец, кафе "Мон Сен-Бернар", куда случай привел Анрио, подавленного нравственно и усталого физически от длинной прогулки пешком из лечебницы доктора Дюбюиссона.
Это кафе было устроено наподобие современных аристократических кабачков или загородных шантанов. Оно было декорировано гротами, ущельями скал, хижинками, горными тропинками и пропастями. Прислуживающие гостям лакеи были одеты в костюм итальянских или швейцарских горцев. Отдельные кабинеты, устроенные в виде горных ущелий, позволяли желающим скрыться от любопытных глаз, не теряя из вида ни общего зала, ни маленькой сцены, на которой под аккомпанемент оркестра, состоявшего из четырех музыкантов, гримасничало и ломалось несколько гаеров.
Разыскивая свободный столик, Анрио проходил по одному из ущелий этого альпийского кафе, когда вдруг в одном из гротов сидевшие там мужчина и женщина сделали движение и радостно воскликнули:
– Это полковник Анрио!
– Ба, да это доктор Марсель!
Мужчины поздоровались, и доктор пригласил Анрио присесть к нему за стол и познакомил его со своей женой Ренэ.
Анрио пришел в Пале-Рояль только от безделья Ему хотелось в движении и шуме пестрой толпы уйти от упреков совести и опасений. Он уже давно знал Марселя, а о приключениях Ренэ ему очень много рассказывали и Сан-Жень, и добряк ла Виолетт. Поэтому он не видел никаких оснований отказаться от сердечного приглашения и присел за их стол.
Они обменялись несколькими равнодушными фразами, рассеянно глядя на сцену, где два клоуна разыгрывали комическую сцену. Но видно было, что это зрелище очень мало интересовало их; все трое были погружены в свои думы. Во взгляде Ренэ сквозила грусть; глаза Марселя и Анрио выражали задумчивое беспокойство, и если они физически и находились в кафе "Мон Сен-Бернар", то душой уже давно улетели далеко далеко…
Вдруг Марсель достал часы и посмотрел на них.
– О, не уходи еще! – умоляюще сказала Ренэ, удерживая за рукав мужа. – Ведь еще рано; ты сказал, что уйдешь позднее!
– В моем распоряжении еще четверть часа, дорогая! А затем мне, как ты знаешь, необходимо уйти.
В глазах Ренэ мелькнуло выражение страха, и полный беспокойной мольбы жест показал, что она с трепетом считает оставшиеся минуты.
– Сегодняшний день показался мне и слишком коротким, и слишком длинным, – сказала Ренэ, – слишком длинным потому, что ты оставляешь меня так надолго одну, слишком коротким потому, что, как ты мне сказал, нам, быть может, не придется увидеться много дней.
– Да-да! – с нетерпением ответил Марсель, стараясь предотвратить какое-нибудь легкомысленное слово, которое могло бы выдать Анрио больше, чем было нужно.
– Крайне печально, что ты не можешь указать мне ни цель, ни продолжительность поездки, которую ты предпринимаешь, – настойчиво продолжала Ренэ. – Знаешь ли, я могла бы начать ревновать!
– Что ты за сумасшедшая! – ответил Марсель и взял ее за руку, чтобы приласкать и, быть может, заставить замолчать в присутствии Анрио.
Но Ренэ оживленно воскликнула:
– Да что ему нужно от тебя? К чему генералу Мале требовать тебя ночью, когда ты и без того провел с ним целый день?
– Молчи! Молчи! Умоляю тебя, молчи! – поспешно шепнул ей Марсель, энергично сжав ее руку.
Анрио услыхал последнюю фразу:
– Вы знаете генерала Мале? – спросил он Марселя.
– Да, немножко… – ответил тот, видимо недовольный вопросом.
– Я тоже знаю его, – продолжал Анрио без всякой аффектации. – Я даже был у него сегодня в лечебнице, где он содержится под арестом.
– Вы? Впрочем, – вдруг понизив голос до шепота, сказал Марсель, – генерал под большим секретом рассказал мне о некоем офицере из комендантского управления, с которым он находился в тайных сношениях. Может быть, это вы?
– Должно быть, я, – спокойно ответил Анрио.
– Значит, вы из наших?
– И да, и нет, – уклончиво ответил полковник.
Подобный ответ не мог удовлетворить Марселя. Он не знал, кто именно из видных военных участвовал в заговоре Мале, так как все члены заговора были неизвестны друг другу, кроме пяти-шести человек, собравшихся сегодня у генерала. Мале уверял их, будто он располагает громадными средствами и опирается на очень большое количество соучастников, рассеянных во всех слоях общества, но главным образом в армии. Марсель не сомневался, что офицер, имевший с Мале совещание в такой день, как сегодня, должен быть участником заговора. Осторожное поведение и сдержанная речь Анрио еще более увеличивали это подозрение. Поэтому он решился во что бы то ни стало узнать, чего ему держаться.
Вытащив из кармана обрывок письма, разорванного Каманьо и предназначенного служить заговорщикам знаком, по которому они могли бы узнать друг друга, он подал его Анрио и сказал:
– Вам знакомо это?
Анрио спокойно посмотрел на клочок бумаги и сперва отнесся к этому знаку без всякого волнения и удивления. Но вдруг он вскрикнул:
– Постойте-ка! Может быть, этот кусок, оторванный от какого-то письма, подойдет… – И, не закончив начатую фразу, он, в свою очередь, вытащил письмо Каманьо, найденное у Мале, и сказал, протягивая его удивленному Марселю: – Мне кажется, что находящийся у вас клочок подойдет к этому письму. Поглядите-ка!
– В самом деле! – пробормотал Марсель. – Но откуда у вас это?
– Я нашел бумажонку на полу коридора у генерала Мале. Я был уверен, что она не представляет собой никакой важности, но все-таки продержал ее у себя весь день, чтобы она не попалась на глаза тем, кому ничего не следует знать. Ведь на другой стороне что-то написано.
И машинально, словно желая проверить, действительно ли оба обрывка относятся к одному и тому же письму, Анрио приставил их друг к другу и рассеянно пробежал исписанную страницу.
Но не успел он прочитать несколько слов, как вздрогнул и, сделав движение, словно собираясь скомкать письмо, пробормотал, впиваясь взглядом в пораженного Марселя:
– Это очень важно! Очевидно, это черновик. Вместо подписи – буква.
– Да что там написано? Вы пугаете меня! Могу я взглянуть?