1
Писать в положении Радищева - значило жить. И он писал до усталости в руках, до боли в пояснице. В последнее время он любил видеть возле себя молодых людей, особенно тех из них, кто с жадностью стремился познать жизнь, критически оценивал действительность, непримиримо относился к злоупотреблениям властей. Теперь Александр Николаевич имел возможность приглашать друзей. Он жил в небольшом домике, снятом у вдовы Матрёны Александровны Лавровой в тихом местечке столицы - на углу 9-й линии и Семёновской улицы. Домик прятался в густом палисаднике, а вокруг лежал пустырь. Сюда частенько заглядывали новые друзья Радищева и чувствовали себя в его доме непринуждённо.
Пнин все больше и больше нравился Александру Николаевичу своей цельной натурой, открытыми взглядами. Пнин верно угадывал причины пороков жизни и всю свою энергию направлял именно сюда, стремясь изобличать непорядки.
Иван Петрович говорил приподнято. Радищев с уважением смотрел на собеседника, с большим вниманием следил за развитием его мысли. Он отметил, что суждения Пнина точны и глубоки, в словах его чувствуется сердечная теплота. И Александра Николаевича самого потянуло поговорить с Пниным о литературе с тем увлечением, с каким он давненько уже не говорил.
Пнин утверждал, что писатель должен сделать героем своих произведений человека - творца всего прекрасного на земле, воспеть его гражданские чувства, его неугасимую любовь к отечеству. Мысли эти были близки и дороги самому Радищеву. Он радовался, что Пнин стоит на верном пути.
- Вы что-нибудь написали? - спросил Александр Николаевич.
- Да, фрагменты оды "Человек".
- Прочтите.
Иван Петрович вытащил из кармана небольшую записную книжку с позолоченным обрезом, с корочками, оклеенными зелёным шёлком, перебросил несколько листиков, начал было читать, но поперхнулся.
- Простите, волнуюсь, - признался он, налил из графина воды в стакан, торопливо отпил и стал откашливаться.
- Не волнуйтесь! - ободрил его Александр Николаевич. - Читайте, я очень люблю стихи…
Срывающимся голосом Пнин начал:
О, истина! Мой дух живится,
Паря в селения твои;
За чувством чувство вновь родится,
Пылают мысли все мои,
Ты в сердце мужество вливаешь,
Унылость, рабство прогоняешь,
С ума свергаешь груз оков -
Уже твой чистый взор встречаю,
Другую душу получаю,
И Человека петь готов…
Пнин остановился, чтобы перевести дыхание. Он взглянул на Радищева. В лёгком наклоне седой головы, в выражении пристального внимания, какое застыло на лице Александра Николаевича, было что-то красивое и величественное. И Пнин залюбовался Радищевым.
- Что же вы остановились? - спросил Радищев.
Пнин вновь потянулся к графину.
- Читайте…
Природы лучшее созданье,
К тебе мой обращаю стих!
К тебе стремлю моё вниманье,
Ты краше всех существ других.
Что я с тобою ни равняю,
Твои дары лишь отличаю
И удивляюся тебе.
Едва ты только в мир явился,
И мир мгновенно покорился,
Прияв тебя царём себе…
- Хорошо! - нетерпеливо вставил Радищев.
Пнин подумал, что он своими стихами словно обращается к Александру Николаевичу и, что тот Человек, который занимал его воображение, теперь уже не только плод его раздумий, но и образ его великого современника.
- Я перебил вас, простите, - Радищев ласково обвёл взглядом Пнина. - Продолжайте…
И Пнин читал. Стихи его прославляли нравственные качества человека, могущество его духа, безграничный взлёт его разума, твёрдость воли и свободу от всяких оков порабощения и угнетения. Слова поэта брали за живое.
Радищеву близка была всякая скорбь угнетённого человека, которому он желал облегчения его судьбы.
Александр Николаевич попрежнему слушал Пнина с радостно сверкавшими глазами. Он попросил ещё раз повторить особенно понравившееся ему десятистрочие.
- Пожалуйста, ещё прочтите…
Пнин прочитал десятистрочие с прежним вдохновением и страстью.
Ты царь земли - ты царь вселенной,
Хотя ничто в сравненьи с ней.
Хотя ты прах один возженный,
Но мыслию велик своей!
Препримешь что - вселенна внемлет,
Творишь - всё действие приемлет,
Ни в чём не видишь ты препон.
Природою распоряжаешь,
Всем властно в ней повелеваешь,
И пишешь ей самой закон.
- Спасибо, друг мой! - Александр Николаевич обнял и поцеловал поэта. - Порадовали меня, - и рукой смахнул навернувшуюся слезу. - Простите мне слабость мою… - и поинтересовался: - Ну, а ещё что-нибудь есть такое же?
- Нет! - признался Пнин, потрясённый взволнованностью Радищева.
- Пишите так же смело, с таким же жаром - посоветовал Александр Николаевич. - Ода должна быть восторженным гимном человеку…
Иван Петрович закашлялся от волнения.
- Нехороший кашель, - сказал Радищев и спросил: - Лечитесь?
Пнин безнадёжно махнул рукой.
- Испробовал все лекарства и снадобья.
- Посоветовал бы медвежий жир пить. Врачует хорошо. Илимские жители, особливо тунгусы, пользуются им охотно во всех случаях. Прекрасно помогает, Иван Петрович.
- Спасибо за добрый совет, только где же медвежий жир взять?
- Достанем, непременно достанем! Из Сибири пришлют с оказией, только написать. Друзей там у меня уйма… Есть тунгус Батурка, милейший человек, слуга Степанушка, ныне городовой лекарь, в Тобольске Панкратий Платонович Сумароков… Какие люди, Иван Петрович!
- Должны быть хорошими! - сказал Пнин. - Что касается Панкратия Платоновича, то мы с ним давнишние друзья…
- Как! - удивился Радищев.
- По пансиону ещё сдружились, но судьба разметала нас по свету. С ним неприятность приключилась…
- Знаю…
- Всё хлопочет о своём возвращении из Тобольска, писал прошение Павлу. Сейчас бумагу прислал на имя нового императора…
- Вот как! А мы так сошлись и сдружились с ним, словно знали друг друга с детства…
- Частично осведомлён…
- Откуда? - Александр Николаевич взглянул на Пнина широко раскрытыми глазами.
- Переписываюсь с ним. О вас самые похвальные отзывы.
- Порадовали меня, Иван Петрович, своей дружбой с Панкратием Платоновичем. Рачитель просвещения сибиряков! И сестра у него, Натали, чудесной, чистой души человек… Спасибо, Иван Петрович. Разговор напомнил мне самое дорогое, светлое и радостное, что связано в моей жизни с Тобольском и Панкратием Платоновичем…
Радищев ещё долго говорил о сибирских встречах, о необыкновенных людях, живущих в этом далёком, но благодатном крае России. Он был бесконечно благодарен Пнину за то, что тот воскресил в его памяти страницы сибирской жизни.
2
Указ государя об определении Радищева в законодательную комиссию был объявлен лишь 6 августа 1801 года. Указ, который он нетерпеливо ждал первое время после разговора с графом Воронцовым, был встречен Радищевым как что-то обычное и будничное в жизни.
Знакомые его, когда Александр Николаевич впервые переступил порог присутствия, горячо поздравили с монаршей милостью, с началом службы, сулившей блестящую карьеру законоведца.
Первым встретил его Николай Ильинский - старый сослуживец по коммерц-коллегии. Это был сорокалетний внешне цветущий мужчина, но уже лысеющий и поэтому взбивавший свои волосы. Необычайной причёской своей, как и всем обликом, Ильинский останавливал на себе внимание сослуживцев.
- Ба-а! - удовлетворённо протянул Ильинский, - Александр Николаевич! Заждались, заждались, - и, положив одну руку на его плечо, а другую немного откинув назад, с удивлением остановился возле Радищева.
- Здравствуй, здравствуй!
Ответив на радушное приветствие Ильинского, Александр Николаевич сказал:
- А ты почти не изменился, Николай Степанович, всё таков, каким я помню тебя по коммерц-коллегии…
- Таков, да не та-а-ко-ов! - акцентируя на этом, ответил Ильинский. - От копииста до члена законодательной комиссии - прыжок велик для человека без знатного роду-племени! - он чуть улыбнулся, сверкнул белизной зубов и довольный собой и встречей с Радищевым, которого уважал ещё в коммерц-коллегии, добавил:
- Поработаем теперь вместе…
Николай Степанович необыкновенной усидчивостью и желанием сравняться с товарищами по службе достиг своего. От скромной должности копииста в коммерц-коллегии путь его к законодательной комиссии, образованной ещё при Павле, но почти бездействовавшей, пролегал через усердие губернского секретаря в Псковском наместничестве.
С Радищевым Николай Степанович сблизился не столько по службе, сколько по занятиям литературой, к которой приобщился в те давние времена, когда ею стал заниматься и Александр Николаевич.
Ильинский писал стихи и обратил на себя внимание даже Державина. Это ободрило его. Александр Николаевич тоже поддержал и старательно внушал Ильинскому мысль о великом призвании писателя - быть достойным сыном отечества, его патриотом.
И Николай Степанович зажёгся вдохновением, сочинил историческое описание Пскова, стихи о славном муже - нижегородском купце Кузьме Минине и даже ударился в философию - изложил в особом сочинении свои мысли о человеке.
- Как твои упражнения литературой? - спросил Радищев, зная, что Ильинский в своё время был любителем словесности.
- Узрел никчемность пиита, понял - бродит во мне пустой заквас. Что было от слепой случайности, не мог ставить то к своему таланту. Ныне вкусил прелесть законоведца и не гнушаюсь поупражняться на сем поприще под твоим началом, Александр Николаевич.