Довнар уехал в начале лета, чтобы поспеть к осенним экзаменам, чтобы проштудировать забытую химию и воскресить в голове латынь, плохо памятную с гимназии. Свет померк в глазах Ольги Палем, и вечером того дня, даже не стыдясь, она горько плакала на жарком и потном плече Дуни Шкваркиной.
– И-и-и-и, – сказала та в утешение, – из-за такого-то прынца да эдак-то убиваться? Господь с вами, барышня. Стоят ли все кавалеры на свете единой бабьей слезинки? Да я бы нонеча на вашем-то положении шляпку – фик-фок на левый бок, зонтик в ручку да прошлась бы разок до Ришелье...
– Ах, Дуня-Дунька! Любила ли ты когда?
– Да у меня и своих забот хватает, зато сплю спокойно – не как вы, сердешная. Опосля вас все простыни в жгут перекручены, будто сам бес на вас нападал. А у меня, безгрешной, простынька-то гладенькая, хоть кого зови – любоваться...
Ольга Палем тихой скромницей затаилась в своей квартире, трепетно ожидая вихря телеграмм, зовущих ее, ожидая и бурного потока писем, ласкающих ее. Ни того, ни другого не было, Довнар молчал, будто ее более не существовало, и при встречах с мадам Довнар она стыдливо спрашивала:
– Сашенька пишет ли?
– Конечно. Или не мать я ему?
– А мне он ничего не просил передать?
– Нет, милая. Сообщает о своих делах, крайне недовольный климатом Петербурга... как-то и вас помянул.
Ольга Палем вытянулась в ожидании хоть приветика.
– Сашенька писал, мол, это просто замечательно, что Ольга Васильевна осталась в Одессе, иначе в сыром и промозглом климате Петербурга ей могла бы грозить чахотка... А как поживает господин Кандинский? – с ехидным умыслом спросила Довнар. – Вы не собираетесь к нему возвратиться?..
Ольга Палем поняла, что промедление гибельно.
Она сразу рассчиталась с Дуней Шкваркиной, быстро разорила свое уютное гнездышко, все распродав, но за обстановку квартиры выручила всего лишь 1400 рублей. Собираясь в дальнюю дорогу, она заглянула в контору Кандинского, чтобы проститься с ним. Он поцеловал ее в лоб и сказал:
– Деточка, сразу по приезде сообщи мне питерский адрес. И не сердись, если я стану присылать тебе некоторую сумму. Ежемесячно – как стипендию. Об одном молю – береги здоровье и не забывай расписываться в квитанциях о получении денег...
(Довнар упал в моих глазах, но зато Кандинский начинает вырастать в моих глазах – как добрый человек.)
– Спасибо, – благодарила его Палем, – я никогда этого не забуду. Наверное, я плохо ценила вас раньше.
Василий Васильевич по-хорошему обнял ее, как дочку:
– Стоит ли нам ворошить прошлое? Все мы не ангелы. Но я старею, а ты... молодеешь. Дай-то бог тебе счастья...
С этим они и расстались. Быстро расшвыряв нужное и ненужное, с тоскою оглядев пустые стены квартиры, Ольга Палем налегке собралась в дорогу. Извозчик уже поджидал ее на улице, чтобы отвезти до вокзала, когда Ольга Палем зашла к мадам Довнар, желая попрощаться с нею и ее детьми.
Александра Михайловна рассталась с ней сухо:
– Все-таки решили ехать? Смелая женщина. Но, думаю, мой Сашенька будет вам рад. Только помните, что вы южанка, а петербургский климат таит немало опасностей...
Она опаздывала к поезду, ибо пролетку задержало на улице долгое и муторное прохождение колонны арестантов, под конвоем следующих до Карантинной гавани, чтобы отплыть на сахалинскую каторгу. Ольга Палем с волнением посматривала на свои часики, висевшие на груди в форме золотого брелока, и краем глаза видела, как по рукам арестантов гуляет бутылка с водкой, а какой-то молодой ухарь в мятой бескозырке набекрень даже проплясал перед нею:
Прощай, моя Одесса,
веселый Карантин,
мы завтра уплываем
на остров Сахалин...
– Гони в объезд! – велела Ольга Палем кучеру.
...................................................................................................
Довнара она отыскала у его дальних родственников. Внешне он был все такой же, встретил ее приветливо.
Совместно они нашли небольшую, но удобную квартирку на Кирочной улице, швейцар и дворник были оповещены Довнаром, что они муж и жена. Первые дни радостно отшумели, переполненные обменом новостями.
Но очень скоро после приезда Ольга Палем явственно ощутила в себе признаки той самой подпольной болезни, о которой в обществе не принято рассуждать слишком громко.
Это ошеломило ее, но она даже не заплакала.
– Получилось все как по?писаному, – жестко произнесла женщина, невидящими глазами глядя в угол комнаты. – Твоя мамочка очень боялась, чтобы какая-нибудь потаскуха не заразила тебя. Но, слава богу, все закончилось идеально. Ее милый сыночек заразил меня, и пусть мамулечка будет отныне спокойна... Наверное, я только того и достойна!
– Не понимаю, к чему эти намеки и колкости?
– Ты все прекрасно понимаешь... не притворяйся глупее, нежели ты есть на самом деле.
Довнар, растерянный и жалкий, начал бормотать, что скорее всего схватил заразу в бане, куда он ходил недавно, молол что-то об опытах врачей на себе, что полезно для развития науки, и такие "подвиги" общество оценивает очень высоко.
– Прекрати... кобель несчастный! – потребовала Ольга Палем. – Не унижай себя и меня бессовестным враньем. Так я и поверила, что ты развивал науку... лучше скажи правду.
Довнар начал валяться у нее в ногах.
– Сам не знаю, как получилось, – навзрыд каялся он. – Ну, собрались мы, будущие врачи. Выпили. Были и женщины. Вот уж не думал, что эта дама, вполне респектабельная, способна так злостно подшутить надо мною! Ну, бей...
Ольга Палем в полный мах отвесила ему оплеуху.
– Скотина! – четко выразилась она. – Как же мне верить тебе далее, если и трех месяцев не прошло после нашей разлуки, а ты уже позабыл все прежние клятвы?
– Виноват! – рыдал Довнар, ползая перед ней на коленях. – Бей меня, бей... согласен. Но что же мне теперь? Или сразу вешаться? Клянусь, первый и последний раз.
– Встань, кукла чертова! Что теперь делать?
Довнар встал и сразу сделался невозмутим:
– В таких случаях люди не психуют, а лечатся. Но покидать меня в такой ответственный момент моей биографии, когда я готовлюсь к экзаменам, ты не имеешь морального права.
Вот теперь началась истерика с Ольгой Палем.
– Но я-то в чем виновата? – кричала она. – Мне-то за что страдать? Уж если ты, негодяй, знал, что болен, так не лез бы ко мне. Или ты решил, что я такая уж безответная тварь, с которой все можно делать?
Целый день скандалили, но ближе к вечеру уже не она, а сам Довнар сделался озлобленно-агрессивен, уже не она, невинная, а именно он, виноватый, наступал с упреками:
– Не я, а ты... ты, ты, ты виновата! Надо было приезжать раньше, тогда ничего бы и не было. Почему ты всегда думаешь только о себе? А обо мне ты не подумала?..
На следующий день отправились искать частного врача, лечащего под вывеской с гарантией соблюдения тайны. Все время Довнар мучился одним важным вопросом:
– Интересно, сколько он возьмет? Ты не знаешь?
Нужного врача нашли, и, поднимаясь по крутой лестнице под самую крышу громадного дома, женщина вдруг замерла.
– Это даже смешно, – сказала она, очень далекая от смеха. – Сынок и маменька в один голос пугали меня петербургским климатом. Наверное, только климат и останется виноват... Скажи, неужели тебе не стыдно?
...Осенью 1891 года Довнар был зачислен в число "вольноприходящих" студентов Медико-хирургической академии, давшей стране и народу множество великих исцелителей.
8. НИКТО НЕ ПОВЕРИТ
Конечно, это событие, совпавшее с облегчением от болезни, незаметно примирило их, и теперь Ольга Палем хлопотала по хозяйству, время от времени впадая в шутливый тон:
– При мне всегда лучшая бабская техника – кружка Эсмарха да револьвер системы "бульдог". Прямо не знаю, с чего начинать? То ли бежать подмываться, то ли мне сразу застрелиться... Двигайся к стенке, дай и мне лечь!
Лежа на спине с открытыми глазами и вглядываясь в тревожное передвижение теней на потолке, Ольга Палем неожиданно содрогнулась всем телом от страшной мысли: что, если Сашка нарочно заразил ее, дабы она, оскорбленная, оставила его навсегда и разлюбила его, изменника?
– Спишь? – спросила она в темноту.
– Нет. Еще нет. А что?
Она безжалостно оттаскала его за волосы:
– Вот тебе, вот тебе, вот тебе... И не думай, что от меня так легко избавиться! Моя любовь к тебе такая, что даже тебе, подлецу, никогда не удастся ее загубить.
– Ты дашь мне спать сегодня? – разворчался Довнар. – У меня же завтра лекция. Очень ответственная. О кровообращении в человеке. Будут спрашивать, что мы знаем об этом?
– Ничего ты не знаешь. Ладно. Спи...
Но сама не уснула. Сначала ей было жаль только себя, а потом она стала жалеть своего беспутного Сашеньку: "Ну конечно, – размышляла она, – он еще наивный несмышленыш, его нарочно тогда подпоили, чтобы он ничего не соображал, а потом... известно ведь, какие средь женщин бывают вампиры..." И до того ей стало жалко разнесчастного Сашунчика, что она целовала его спину между лопатками, нежно гладила его по голове, отчего он и проснулся, встревоженный.
– Простила, да? – спрашивал он. – Значит, больше не сердишься? Клянусь, я люблю только тебя... одну тебя.
Закусив губу, чтобы не расплакаться от тихой радости возвращения к былому, Ольга Палем заботливо укрыла его плечи, даже зажгла свет, чтобы глянуть на часы:
– Спи давай, спи. Не забывай, что завтра тебе рано вставать. Нельзя опаздывать на лекции. Спи, миленький...