- Сам не знаю. Приехал тот человек, у которого я десять лет замки арендовал, потом и другие из Святой земли вернулись. Еще подали жалобу кесарю, что я не хочу отдавать замков. Пришлось отдать, и не стало замков.
- Вот как! Выходит, замки были не твои?
- Разве у еврея может быть замок? Имеешь домишко, и на том спасибо…
- Так чего ж ты впутался в это дело?
- А дело было неплохое, очень даже хорошее дело. Со времен святого Бернара не попадалось мне такое выгодное дело, как эти замки. И Гедали там жил у меня, и его семья… И все считали меня рыцарем.
- Ха, ха, ха! - засмеялся Генрих. - А помнишь, как тебя в Осиеке монах узнал?
Виппо вздохнул.
- А потом еще просил у меня прощения.
Оба улыбнулись.
- Ну, а зачем ты сюда приехал? Только состарился здесь, а добра не нажил.
- Добра не нажил? Что ж, зато живу. Каждому человеку надо как-то жить. Вот и привела меня судьба на Вислу…
- А на Рейн тебя не тянет? Не хочешь на родину?
- На родину? Что это значит - на родину? Где моя родина? Мне лучше всего здесь, в моей "вилле", на виноградниках, которые я сам велел посадить. Гедали все меня уговаривал: "Уезжай, мол, и ты, Виппо, из этого поганого края". И Пуру хотел дать мне в жены, а я крепко ее любил, эту Пуру. Но я ему сказал: "Эх, Гедали, и в других краях не лучше, и там, если еврейка войдет в храм, ее побьют камнями. Так заведено повсюду. Храм не для евреев".
Генрих молча слушал и дивился, что речи Виппо его не волнуют. Неужто так скоро все забылось? А Виппо продолжал, словно причитая над покойником.
- "А ты думаешь, - сказал я Гедали, - легко было князю, когда он приказал нашу Юдку побить камнями? Думаешь, не плакал он потом, не заперся в своих покоях? Думаешь, он ел, пил, веселился? Но князь в себе не волен, князю судьба назначила делать, что положено и что ему господь бог велит. Нет у него своей воли, а должен он подчиняться воле божьей и законам божьим. Князь есть князь. И ежели господь бог прикажет ему убить родных братьев, он должен их убить".
Генрих отвернулся от огня, бросил быстрый взгляд на Виппо. Но тот прикрыл глаза и начал раскачиваться, как на молитве.
- Виппо, - шепнул Генрих, желая пробудить его.
- "Я остаюсь, - сказал я Гедали, - остаюсь здесь, потому что мой князь - великий князь. А слуге, который служит великому князю, тоже честь немалая. Я для князя обо всем позабочусь, похлопочу, а он меня поведет к славе. Вот Урия сражался за Давида, даром что царь забрал у него жену; сражался и победил врагов Давидовых, и славен стал в памяти людской, хотя ненавидел Давида за несправедливость".
- Ты веришь в меня? - спросил Генрих.
- Верю и всегда верил, - ответил Виппо уже обычным своим голосом. - А для кого я трудился? Для кого копил серебро и монеты менял? Меха собирал, лошадей растил, красные щиты готовил? Для себя? Нет, не для себя, а для князя. Потому что я знал - так надо, и теперь опять надо это делать. Кесарь думает, что он тут правит, но правит не он. И ежели бы тогда Болеслав поднатужился, еще неизвестно, что бы теперь здесь было…
- Послушай, Виппо, а если мне это не удастся?
- Может быть, и не удастся. Ведь нынче каждый в свою сторону тянет, все вразброд пошло, глядишь, и у нас разведется видимо-невидимо этих престолов, княжеств, земель… А тебя, князь, никто здесь не понимает. Разве Герхо, но этого мало. Говорек задирает нос, а князь Казимир… Князю Казимиру и в Вислице хорошо, человек он, конечно, хозяйственный, но нет у него великих замыслов. Он-то не доставал корону из гроба Щедрого…
- Что толку в этой короне? Надо иметь силу надеть ее.
- Да, князь, может быть, и не удастся. Но все равно пора начинать, сказал Виппо и сразу умолк, будто испугавшись собственных слов. Но Генрих выслушал их равнодушно, - он и сам давно это знает, ничего нового старик ему не сообщил. Под окном хибарки топали лошади, фыркали и терлись друг о дружку боками. Лошадей у него достаточно, рыцарей тоже, и обучены они по всем правилам иерусалимской ратной науки. Князь, не отрываясь, смотрел на огонь в очаге, - казалось, он засыпает.
- Пора начинать, - повторил Виппо.
- Сам знаю, Виппо, - молвил Генрих и, резко поднявшись, распахнул двери. В туманном осеннем воздухе темнели крупы лошадей, за ними виднелся одетый в золото лес вокруг хибарки. Марек громко бранил работников-пруссов.
- Тамплиеры подговаривают меня идти на пруссов, - сказал Генрих, стоя в дверях и потягиваясь. - Слишком много меду я выпил! - прибавил он вдруг.
- На пруссов? А зачем это им?
- Распространять веру христианскую.
- И пригнать еще невольников, чтоб землю им обрабатывали. Богатства им захотелось.
- Может, и так, - сказал Генрих. - Но предлог хороший.
- Только предлог. Иначе они бы и шагу не сделали.
- Я тоже хотел бы окрестить пруссов.
- Ох, князь! Сперва надо бы окрестить самих тамплиеров!
Генрих испытующе взглянул на Виппо, но тот снова прикрыл глаза.
- Что-то нынче ты разговорился! - заметил Генрих, отворачиваясь к дверям.
- Если старый еврей тебе это не скажет, так кто же скажет?
- А разве обязательно надо об этом говорить?
- Иной раз надо, князь, особенно вот в такой глуши, когда вокруг одни лошади.
- Благодарю тебя, Виппо, ты мой друг.
- Я - слуга.
- Но если я потерплю неудачу…
- Мне уже ничего не надо от жизни.
- Состарился ты.
- Да и ты, князь, тоже состарился. Только мир всегда молод.
- Состарится и он.
- Аминь.
30
Весной следующего года Генрих часто ходил на холм над Вислой, расположенный среди поля, как раз за тем холмом, который он отдал монахам, чтобы поставили там в честь святого Иакова костел в новом вкусе. Оба эти холма пользовались дурной славой у сандомирских горожан и у духовенства, особенно же холм, на котором был выложен круг из камней. То было место, где когда-то побили камнями колдунью. Но с тех пор прошло много лет, о ней уже складывали легенды, как о короле Попеле, и странно было Генриху слышать эти россказни, представлявшие в невероятном, искаженном виде то, в чем он сам принимал участие. Юдку изображали уродливой дьяволицей, а Генрих, слушая это, все думал о той минуте, когда еврейка переступила порог костела. Что погнало ее туда? Жажда познать истинного бога или только желание стать равной ему, своему любовнику?
Летом Генрих ездил на лодке в ту сторону, где с реки был виден холм смерти. Юдка, маленькая Юдка некогда стояла над такой же рекой рассказывал ему Тэли - и, воздев руки, восклицала: "И когда Тристан покинул Изольду…"
Вода в Висле была лиловая, а конусообразный холмик, на котором погибла Юдка, казался горой изумрудов. Изумрудное ожерелье, купленное ценой измены и греха, видел Генрих у королевы иерусалимской. Ему хотелось поставить на этом холме крест, хотя бы деревянный, но стыдно было кому-нибудь признаться в этом, - да никто не понял бы его чувств. Преданного, почтительного Герхо с его иронической усмешкой Генрих просто побаивался. Лестко под башмаком жены, а больше никого нет. Не может же он приказать, чтобы крест поставил Виппо!
Однажды, уже осенью, когда Генрих вышел из лодки на сандомирский берег, его известили, что в замок примчался из Вислицы князь Казимир. Генриха это не встревожило: Казимир всегда так, свалится как снег на голову - то по хозяйственным делам, то по охотничьим. И Генрих только спросил:
- А что, князь уже виделся с Виппо?
- Пан Виппо сейчас в замке.
- Ну и прекрасно, - сказал Генрих. Привязав собственноручно свою любимую лодку и пригладив волосы, он не спеша направился к замку. Чувствовал он себя уставшим, на душе было тяжело. И как же он удивился, когда увидел, что Казимир чрезвычайно возбужден: налитое кровью лицо пышет огнем, даже уши и шея стали багровыми. Покусывая короткие усы, Казимир бегал по горнице и стучал об пол мечом. Генрих догадался - что-то случилось. Виппо, однако, сидел с равнодушным видом, расставив ноги и упершись ладонями в колени.
Казимир был разъярен, Генрих никогда еще не видел его в таком состоянии.
- Убей их! Забери их! - кричал он брату. - Вели сейчас же отрубить им голову!
- Что стряслось? - спросил Генрих, остановившись на пороге.
- Как? Ты ничего не знаешь? Никто тебе не сказал? Да об этом, наверно, уже по всей Польше слух пошел! Где Говорек? Где Готлоб? Гумбальд? Гереон? И ты, Виппо, не сказал?
- Я ничего не знал.
- Ведь тебе грозила неминуемая смерть, если б они захватили Сандомир!
- Но что стряслось?
- Якса… Якса и Святополк! Созвали всех своих рыцарей, наняли тьму пращников, Святополк половцев привел, лучников, целое войско у Яксы под Меховом собрали. А вчера они оба ко мне нагрянули - иди, мол, с нами на Сандомир. Хотели, чтобы я руку на тебя поднял, чтобы я сел на сандомирский престол. Вот подлецы! Кто мог ожидать такого предательства! Теперь они оба сидят у меня в темнице, Елена там за ними присматривает, чтобы к своим половцам не улизнули. Отруби им руки, Генрих, вели побить их камнями, повесить, обезглавить!
Герхо и Лестко тоже присутствовали при разговоре. Они стояли по обе стороны открытого окна, не смея взглянуть на князя. Генрих слушал брата с невозмутимым спокойствием, и это, видимо, еще больше бесило Казимира.
- Да, подлый замысел! - заметил Виппо. - Зачем это им понадобилось?
И, помолчав, спросил:
- А крестоносцы тоже идут за Яксой?