- Вот, слышь: и он наодно со мной… А што они тамо еще толкуют, как не мочно ли от всех людей право отбить, штобы вина не курили, пива не варили, все бы питье им казна готовила и за то - побор невеликий брать? Это дело рассудить надобе… Это - можно… Тоже на откуп сдам, ежели выгода окажется пристойная. Не задарма бы людей утеснять. И пить у нас горазды, и приобыкли все сами вино сидеть, пиво-брагу варить. Много хлопот с той затеей буде… Так выгадать бы из нее поболе. Ты ужо потолкуй с Петром да с теми, кто дело заводит. Слышь, Артамон?
- Потолкуем, государь. Небось, промашки не дадим…
- Гляди же… А то, вишь, тебе подарки да ордена многие идут от брата нашего, от ево крулевского величества, от английского… Ты и наши малые дары тебе не забудь… Знаешь: не дорог подарок, велика любовь…
- Што говорить, государь? Было ль кода, штобы я не по правде служил тебе и земле родной? Не порочь меня понапрасну, царь-государь!
- Да, нету! И не бывало того… Так это я… Ну, на нынче - буде… Есть хочу. Што хозяйка долго голодом морит? Али чего припасла особливого, что не скоро готово?
- Все готово, государь. Слышишь, в столовенькой в нашей уж свет и гомон… Чай, ждут нас. Помешать боятся докладом… Милости прошу, государь, закусить, чем Бог послал!
- И Петру зови. Пусть откушает с нами… Ишь, там, видно, кормили плохо. Отощал наш красавчик!
И, проходя мимо Гордона, Алексей ласково коснулся рукой до щеки статного красивого шотландца. Бритое, безусое и безбородое лицо подполковника с тонкими правильными чертами, с голубыми ясными глазами имело в себе что-то женственно-мягкое, несмотря на строгое, почти суровое выражение, которое обычно принимал Патрик при сношениях с людьми.
Войдя в столовую вслед за Матвеевым и за царем, отдав поклон хозяйке, Гордон обменялся с ней приветствием на родном языке и перевел глаза на вторую женскую фигуру, которая стояла в конце стола, быстро выпрямив свой стан после поясного поклона, которым по обычаю встретила гостей.
Глубокое восхищение так явно выразилось на лице молодого шотландца, что царь не утерпел, переглянулся с хозяйкой и улыбнулся.
Трудно было и не залюбоваться на девушку.
Смуглое, южного типа лицо дышало здоровьем и влекло какой-то особой, почти детской миловидностью и выражением чистоты. Темные, большие глаза так и сверкали весельем и задором под бахромой густых ресниц.
Тонкие брови словно выведены были кистью. Пунцовый маленький рот, вот-вот готовый улыбнуться, нежно округленный подбородок, весь склад головы, которая, словно пышный цветок на стебле, покоилась на высокой, точеной шее, густые темные волосы, которые спереди так и выбивались кольцами из-под жемчужной поднизи кокошника, а сзади были заплетены в две тяжелые пышные косы… Все в этой девушке дышало красотой и весельем. А ее сильный высокий стан не по летам был развит и его не скрывали даже пышные складки просторного сарафана и взбитые рукава кисейной рубашки, собранные в тысячи складок на обеих руках.
- Приемная дочка наша, Наталья, Кириллы дочь Нарышкина, стряпчего твоево рейтарского строю! - отвечая на немой вопрос царя, заговорил Матвеев, знаком подзывая поближе девушку.
Пока она вторично низко поклонилась гостю, Матвеев продолжал:
- Друзья мы давние с ее отцом и родичи дальние… Вот и взяли дочку к себе, на Москву, тута ей пару подыскать мыслим. Отец ее - воин добрый… Не раз за твое величество кровь вражью и свою проливал. Вот, не будет ли милости, не пособишь ли девке? Ноне сестра женина недужна. Наташа и вызвалась хозяйке моей помогти… Добрая девка… Где што увидит аль послышит, беда какая у ково - тут и она… Помочь бы норовит…
- Ну, будет, Артамон Сергеич. И вовсе застыдил у меня Наташу! - вступилась хозяйка, довольно бойко владея русской речью, хотя и с явным иноземным выговором. - За стол прошу милости, хлеба-соли откушать… Наташенька, уж ты помогай мне… Вот, погляди, второй гость, земляк мой, Патрик сэр Гордон… Редко бывает у нас. Станет неволиться… А ты его упрашивай: ел бы да пил бы получче…
Алексей сел на верхнем конце стола, между хозяином и хозяйкой. На другом конце занял место Патрик рядом с Нарышкиной.
Непривычная еще к европейским обычаям, к общению с чужими, малознакомыми людьми за столом, Наталья, тем не менее, не очень растерялась. Она ничего не говорила, слушала, что ей негромко рассказывал сосед про свои странствия, про походы, про чудную родину. И только внимательно следила, чтобы он за разговорами не забывал пить и есть. Сама подкладывала ему на тарелку куски и подливала в кубок, когда он был пуст.
Алексей так же весело болтал с хозяйкой, но часто посматривал, что делается на другом конце стола, и прислушивался к тому, что там говорится.
- Голосок веселый да звонкий у твоей приемной дочки. Ишь, смеется-то как радостно, словно жемчуг катит по серебру! - заметил царь Артамону Сергеичу, когда Наталья на какую-то шутку Патрика залилась веселым, серебристым смехом.
- Хорошая она, чистая душа… Жалостливая какая… Вот сейчас смеется. А напомни ей про беду какую людскую - и слезы на главах. Девка у них одна, сдуру што ли, в пруд кинулась, в деревенский… Так Наташа дня три слезами горькими разливалася. "За што, - говорит, - душа молодая сгибла! Так жить хорошо на свете… А она сама на себя руки наложила". Еле утешили девку…
- Да оно и видать, што сердечко доброе у девицы… А о чем смеялась, скажи? - обратился громко к Наталье Алексей. - Чем так разуважил тебя парень? Поведай.
- Как же не смешно, царь-государь! - хотя и робея, но глядя царю в глаза, отвечала Наталья. - Ишь, говорит, ехать бы мне в ихни те краи. Там лучче-де, ничем у нас… А вдругбе - и я бы там лучче всех была… Ну, слыхано ль такое?..
- Не слыхано, а видано то, девица… Ловок ты, Петра. Сразу и силок ставишь… Ну, а скажи, девица, правду ль он бает, што лучче их края и на свете нету?.. Как мыслишь?..
- Мне ли знать, государь? Я окромя нашей Кирилловки да вот усадьбы крестного здеся на Москве и свету мало видела… Мне ли знать?
- А все же скажи… - продолжал допытываться Алексей, очевидно, ища только предлога побольше поговорить с девушкой.
- Што ж, я по совести скажу: ему, Петру-то Гордеичу, ево край мил… И ево правда: нет того краю милее. А мне - наша Кирилловка всево милее! И краше ее на свете нету… Уж не взыщи… Хороша твоя Москва, государь… Лучче, может, и на свете нет… А у нас - тише… Церковка хошь маленька, а войдешь в ее, станешь молитву творить, словно Бога вот слышишь за собою… А здесь - шум, суета… Круг церквей - рынок да базар. И в церквах словно ярманка… Народ туды, сюды… Снуют, не службу Божью правят - друг дружку оглядают… Грех!.. У нас - лучче!..
И, словно замечтавшись, с побледнелым лицом, с расширенными глазами, девушка стала еще прекраснее.
Матвеев обменялся с женой взглядом, выражающим и удовольствие, и легкое изумление.
Правда, они предупредили девушку, чтобы она не жеманилась, была посмелее, если хочет привлечь внимание царя. Но даже и они не могли бы ей подсказать лучшей темы разговора с Алексеем, таким богомольным и набожным, хотя и приверженным ко всем удовольствиям и радостям земной жизни.
Как раз в это время арап Джон с помощью еще двух слуг внес и поставил на особый стол, уставленный сулеями и флягами, небольшой, охваченный медными обручами бочонок.
- Вот, гость дорогой, поизволь за здравье за твое особливой мадерки чару выкушать… Из Лондона мне прислана с особливой похвалой! Слышь, полста лет винцо лежалое…
И по знаку мужа боярыня Матвеева наполненные янтарной, густой влагой кубки на подносе подала сперва Алексею, потом Гордону и мужу.
- А что же Наталья свет Кирилловна? Аль не пригубит чарочку? - спросил Алексей. - Волим мы и за ее за здравье пити, как и за всех, хто у вас в дому?
- Не след бы оно девице на людях за чарку браться, гость дорогой. Ну, да уж твоей чести ради…
И Матвеев указал Наталье взять небольшой стаканчик, куда ей налили вина.
- Будьте ж здоровы все! И крестнику моему скажи, что поминал я ево… Пусть растет скорее, Ондрюшка-крикун… Здоров ли он, кума, а? Што не скажешь? - чокаясь с хозяйкой, спросил Алексей, ставший необычайно веселым и любезным.
- Спаси тя, Господь, царь-государь! Растет малый, твоими молитвами держится… - подымаясь и отдавая поклон, отвечала Матвеева. - Уж не взыщите, гости дорогие, столу конец. Потчевать боле нечем. Не обессудьте… Прошу тути чары допивать… А я к сынку пройду, проведаю… Пойдем, Наталья!..
И с последними поклонами обе женщины вышли из покоя, оставя мужчин за вином, на свободе болтать, спорить, шуметь, как любили тогда.
Алексей ласково откланялся обеим и проводил внимательным взором Наталью, пока та не скрылась за дверьми.
- Славная девица, Наташа-то твоя! - сказал он Матвееву. - Уж помяни мое слово: сыщу я ей сам жениха. Да получче которого!..
- Сыщи, государь. Дело доброе сделаешь. Счастлив будет, кому она в жены попадет. Кроткая, веселая да разумная… Да рукодельница какая… Знаю я ее, повызнал за все года, как живет она у нас. Да еще…
- Буде, слышь, не перехвали… И мед, коли не в меру сладок, прикропи ть… Сам вижу, что вижу… Не слеп… Вон, и Петра, поди, ночь не поспит… О девушке думаться будет.
И, жмурясь, словно кот, которому показали что-то лакомое, очень хорошее, Алексей раскатился густым, довольным смехом.
Долго еще шла пирушка. Довольный, слегка подвыпив даже, поднялся гость, обещав скоро опять заглянуть.
И он сдержал обещанье.
Чуть не через день стал царь заглядывать к Матвееву, оставался подолгу, делил трапезу и часто старался поговорить и побыть на свободе с Натальей.
Хозяева, насколько позволяли обычаи, не мешали ему.