Гней Сервилий попытался выстроить окруженные легионы в каре. Возможно, это и удалось бы, но его энергичную деятельность оборвал римский меч в африканских руках: многие ливийцы использовали захваченное в предыдущих сражениях оружие побежденных. Его дело продолжил Минуций Руф - недавний соперник Фабия Максима. Римляне перестроились и дали отпор карфагенской пехоте. Но тут их постигла новая беда. В тылу стоял отряд якобы сдавшихся нумидийцев. Африканцы дождались, когда римляне, увлекшись боем, забыли о них, и сейчас, вынув из-под туник припрятанные мечи, обрушились сзади на легионеров, являя пример воистину пунийской хитрости. Атака нумидийцев ввиду своей неожиданности оказалась настолько эффективной, что они не успевали убивать солдат и для упрощения своей задачи, догоняя их, подсекали им сухожилия под коленями. Минуций, заметив это, побледнел так, что проступили его веснушки, которые в иное время были почти незаметны, не подтверждая его прозвища. Он выхватил "орла" у знаменосца и ринулся на свирепых всадников. Однако его порыв остановило вражеское копье, и он упал навсегда. Несколько сотен солдат, вдохновленных подвигом легата, организовали строй и отбросили нумидийцев. В этот момент подоспели испанские всадники, которых Газдрубал вернул из погони за остатками римской конницы и направил в обход фланга, в тыл неприятеля. В неравном бою легионеры, давшие отпор на участке Минуция, все погибли.
Эмилий Павел, осевший на правом краю легионов, некоторое время поддерживал регулярное сражение и провел несколько удачных контратак, но был ранен в голову камнем из пращи и выпустил нити управления боем. Предоставленные самим себе легионеры растерялись. Откуда-то донесся слух, что карфагеняне победили на левом фланге и в центре, положение будто бы безнадежное и необходимо спасаться. Зачатки паники в подобных случаях зарождаются под действием страха одновременно в каждом человеке, и достаточно какого-то намека, стоит лишь взглянуть друг другу в глаза, увидеть какого-либо бегущего труса, и зловещий слух, ниоткуда не придя, возникает как будто из воздуха, расползаясь, заражает все большее пространство, до тех пор, пока не поразит всю армию. Вскоре все вокруг раненого полководца бежали. Военный трибун Гней Корнелий Лентул увидел консула сидящим на камне и в отчаянии обхватившим голову. Лентул спешился и предложил ему своего коня и помощь, сказав при этом, что он единственный человек, не повинный в нынешней катастрофе. Эмилий Павел не сразу очнулся, но, придя в себя, велел Корнелию не терять времени и спасаться. Напоследок он просил передать сенаторам его совет немедленно укреплять Город, а Фабию Максиму сообщить, что он, сколько мог, следовал его наставлениям. Затем, тяжело поднявшись с камня, Павел сказал: "Я же - полководец и должен разделить судьбу войска в поражении так же, как принял бы славу вместе с ним в победе". Тут он, шатаясь и расталкивая бегущих солдат, один пошел на врага, и те, увидев такого сумасшедшего, решили не рисковать в рукопашной схватке и издали забросали его дротиками.
Союзная конница также была наголову разбита и опрокинута вдруг преобразившимися нумидийцами, которые, расправившись с регулярными частями, теперь рыскали в окрестностях и избивали одиночек либо небольшие группы, которые пытались спастись бегством.
Сципиону казалось, что он уже прошел половину Апулии, пробираясь по полю боя, покрытому мертвыми, умирающими и убивающими друг друга. Воздух отяжелел от зноя, пыль разъедала глаза и забивала глотку. Дышать становилось все труднее. Возникало впечатленье, будто души погибших, покинув изрубленные тела, реют над окровавленной долиной и удушьем заражают воздух.
Круговая оборона римлян разрушилась, и сражение распалось на отдельные очаги сопротивления, тогда как на всем остальном пространстве пунийцы беспрепятственно уничтожали отчаявшихся.
Сципион, продвигаясь со своею конницей в центр, отгонял врага от групп, бившихся в окружении, и вел тех за собою. Он уже не отвлекался на трагическое созерцание гибнущих сограждан, все это было пережито им заранее в бессонные ночи, а сейчас его существом безраздельно владела одна цель: собрать боеспособное подразделение и ударить с ним в слабое место врага.
Наконец Публий встретился со вторым легионом, основной силой, на которой строился его расчет. Манипулы стояли под знаменами и твердо держали строй. Увидев Сципиона с конницей, легионеры взбодрились, поверили в реальность обещанного им накануне тактического приема и дружно ударили на врага, стремясь пробиться к ставке Ганнибала и обезглавить пунийское войско. Атака имела некоторый успех, но Магон вернул в дело отдохнувших галлов, и римляне увязли в бесчисленных рядах варваров.
Публий, стараясь сохранять спокойствие, тщательно осмотрелся вокруг. Везде, где доставал взор, правила пиршество Смерть. Африканцы уже изнемогали от непосильного труда - избиения мечущихся в панике новобранцев. Глядя на рыхлую песчаную равнину, политую кровью и засеянную трупами, можно было подумать, что единственным ее урожаем навсегда останутся кости, черепа и красная трава. Могли ли дикие звери пожирать друг друга столь ненасытно в таком количестве? Если бы эти люди в другое время со стороны увидели нынешних себя, они прокляли бы свои глаза.
Публий покачнулся, взор его замутился, голова закружилась. Однако он нашел новые силы в ненависти к врагу и напомнил себе клятву - по заслугам рассчитаться с Ганнибалом, заставить однажды и его смотреть на поле боя глазами Эмилия Павла, Фламиния, Семпрония и Публия Сципиона отца.
Беглого взгляда вокруг было достаточно, чтобы отвергнуть любую надежду на победу. Вопрос мог стоять только о том, погибнет ли все войско или какая-то часть сохранится. Самое большее, что Сципион мог сделать, это спасти несколько тысяч воинов для государства.
Он развернул свои силы в направлении лагеря, пехоту поставил клином в центре, конницей прикрыл фланги и тыл и бросил этот отряд в прорыв. По пути к ним примыкали группы беглецов.
Публий несколько раз едва не упал на всем скаку, так как конь постоянно сбивался с ритма, стараясь не наступать на поверженных людей. Пятьсот лет росло и крепло Римское государство, чтобы на этой невзрачной апулийской равнине у небольшой речки Ауфид, возле крошечного поселка Канны за несколько часов рассыпаться прахом под оскверняющим сапогом африканского завоевателя. Борясь с опасностью лишиться рассудка, Сципион, как заклинание, твердил сквозь зубы угрозы Ганнибалу.
К этому времени пунийцам надоело побеждать, и теперь они все больше увлекались плодами победы, грабя мертвецов. Десятитысячное войско Сципиона и Аппия Клавдия, сжатое в мощный кулак, успешно отбивало атаки охладевшего к битве противника и довольно легко пронизывало захваченное врагом пространство, приближаясь к реке. Римляне удачно сочетали конные и пешие силы. Легионы, сплотившись чуть ли не в виде "черепахи", проламывали любой строй врага, а конница отражала нападения с флангов и тыла и не позволяла расстроить ряды своей пехоты.
Ганнибал послал против этого отряда Газдрубала с испанскими всадниками и Магона с африканцами. Но Сципион, резко изменив маршрут, устремился навстречу Газдрубалу и обратил в бегство конницу, прежде чем подоспела пехота. Магон же без конной поддержки тоже недолго противостоял римлянам. После преодоления этой преграды путь к переправе через реку был открыт. Военный трибун Публиций Бибул предложил бежать в малый лагерь, находившийся сейчас совсем рядом. Публий категорически этому воспротивился и повел воинов на правый берег к основному лагерю. Однако группа солдат, устав от трудов и не желая более рисковать, отделилась, чтобы укрыться за ближайшими укреплениями.
Перейдя через реку, воины Сципиона вскоре оказались за валом. Здесь они с удивлением обнаружили, что почти никто, кроме них, не спасся. Ничего не было слышно и о Теренции. Поняв, что все войско уничтожено, солдаты пали духом.
Приближался вечер, и Сципион велел всем быть готовыми во вторую стражу выступить к Канузию - ближайшему из городов, свободных от пунийцев. Сейчас, когда катастрофа, наконец, совершилась, разум его прояснился, он почувствовал облегчение, как больной, у которого отрезали зараженные органы, после чего, несмотря на потерю крови и боль, самое страшное все же осталось позади, и наступил период тяжелого, медленного выздоровления.
Первым делом военные трибуны, посовещавшись, отправили центуриона Авфидия с десятком легионеров в малый лагерь. Пользуясь сгустившимся мраком, Авфидий проскользнул между нумидийскими постами и передал соратникам, которых по ту сторону реки оказалось почти семь тысяч, предложение своих начальников немедленно пробиться сквозь неприятельские заслоны и присоединиться к основным силам.
Однако люди, измученные неблагодарными трудами дня и удрученные сознанием гибели всего войска и, как они думали, обоих консулов, пали духом столь же сильно, как незадолго до этого непомерно возносились мечтами, слушая Варрона. Многие предпочитали тихую смерть или даже рабство, лишь бы их оставили в покое. Некоторые кричали, чтобы желающие объединения сами пересекли охраняемую врагом территорию и явились сюда к ним, подозревая друзей Сципиона в трусости, в намерении самим отсидеться за валом, а их подвергнуть опасности. В конце концов военный трибун Семпроний Тудитан, стыдя сограждан за нерешительность, собрал вокруг себя несколько сотен боеспособных воинов, с ними пробился сквозь нумидийские заставы и прибыл к Сципиону.