Когда необходимая аудитория оказалась в сборе, первые богачи Карфагена, а значит, и всей ойкумены, за исключением разве что царей Египта и Азии, измученные пешим путешествием на жарком солнце, явили окружению Сципиона лоснящиеся жирным потом лица. Привыкшие по своей купеческой натуре пускаться на любые уловки и унижения ради достижения цели, они, желая как можно больше угодить проконсулу, покорно согнулись, вопреки грузным комплекциям вообще и необъятным животам в частности, и простерлись пред ним ниц.
Сципион дал возможность друзьям и гостям несколько мгновений полюбоваться на опущенные головы и вздыбленные зады пришельцев, а затем холодно и с умыслом по-латински, хотя мог бы объясняться с карфагенянами и без переводчика по-гречески, осведомился о причинах, повергших послов в позы, более приличествующие бессловесным обитателям дремучих лесов, чем разумным существам. Сделав паузу, он разъяснил свой вопрос, сказав:
- Если вы - рабы, то я отведу вас к своим слугам. Столковывайтесь с ними. А если вы пришли к гражданам Рима, то встаньте и ведите себя как подобает людям.
Карфагеняне поднялись и, натянув на раскрасневшиеся лица сладенькие улыбки, соврали, будто приветствовали проконсула по давнему финикийскому обычаю.
Сципион едко заметил для своих, что в республике не может быть подобных обычаев. Сильван, верно оценив ситуацию, оставил это высказывание без перевода.
Далее послы, позаимствовав у жен и детей их жалобный плач, принялись стенать и горько сетовать на свою участь. Они кляли злой рок, ниспосланный им судьбою в образе Ганнибала, который вверг их в проклятье неправедной войны, и столь долго поносили своего полководца, что Сильван даже растерялся, так как в латинском языке не нашлось достаточных эквивалентов пунийским ругательствам, и в конце концов он привлек к переводу греческий, персидский и египетский арсеналы соответствующих выражений. Затем играющие в детскую наивность старики принялись уверять всех вокруг в собственном благодушии и миролюбии. С их слов складывалось впечатление, будто бы даже не они развязали мешки с серебром и золотом для финансирования войны, а эти пресловутые мешки, садясь верхом на сундуки, сами скакали через моря и горы в Испанию, Сицилию, Сардинию, Балеары, Нумидию, Мавританию, Галлию и Италию покупать наемников. А в последней части речи, представленной зрителям не хуже греческой трагедии, карфагеняне воздали хвалу Сципиону и превозносили его так же напыщенно и многословно, как недавно хаяли Ганнибала. Правда, тут уж Сильван чувствовал себя уверенно, поскольку в описании доблестей латинский язык не уступал пунийскому. И заключили они эмоциональное выступление выражением надежды на милость Сципиона к побежденному сопернику, на его благородство и великодушие, ибо не зря же они столь обильно услащали его дифирамбами.
В ответ Сципион сказал, что в других случаях лесть уличает говорящего во лжи и представляет разновидность коварства, однако в данном случае он, полагая, что лицемерие тоже является одним из финикийских обычаев, доверяется смыслу речи, а не ее тону, и принимает предложение мира всерьез.
- И по этому поводу я заявляю, - говорил он дальше, - что мы пришли в Африку не договариваться, а побеждать, и ваше поведение свидетельствует о близости нашей цели, однако, да будет известно всем народам, что римляне начинают, ведут и оканчивают войны, руководствуясь правом. А потому, если вы, честно признав поражение, придете к нам с миром, мы, как тот перс у Ксенофонта, который при сигнале, трубящем отбой битве, убрал в ножны уже занесенный над поверженным противником меч, прекратим кровопролитие и, приняв мир, предложим от себя еще и дружбу.
Карфагеняне пропустили мимо ушей насмешки Сципиона и вняли лишь факту его согласия вступить в переговоры. Они стали бурно прославлять мудрость проконсула, а заодно - и его умеренность, забегая тем самым вперед и исподволь подбивая римлянина на снисходительные условия договора.
- Требования наши будут самыми естественными, вытекающими из хода событий, - прервал Сципион словоблудие послов, - я ничего не стану выдумывать и повторю лишь то, что мне продиктовала справедливость.
Карфагеняне подобострастно смолкли и, изобразив угнетенное смирение, изготовились слушать.
- А именно, - стараясь не обращать внимания на их жеманство, ровным голосом продолжал Сципион, - вам надлежит вернуть пленных, перебежчиков и беглых рабов; вывести войска из Италии и Лигурии; впредь отказаться от любых территорий вне Африки; сдать военный флот, за исключением двадцати кораблей, дабы избавить самих себя от соблазна излишних притязаний, поставить продовольствие нашим войскам и выплатить в возмещение ущерба, нанесенного вами Италии, пять тысяч талантов серебра.
Карфагеняне принялись сокрушенно охать и экспрессивно поминать Ганнибала, хотя в помыслах страшились худшего, то есть - большего размера контрибуции.
- Даем вам три дня для обсуждения этих условий со своим народом. Если согласны, оповестите меня и отправляйте делегацию в Рим для окончательного заключения договора.
На этом переговоры завершились.
11
Через три дня час в час, аккуратно соблюдая установленный римлянами порядок действий, карфагеняне возвратились в Тунет, сообщили о согласии своего государства с требованиями соперника и в подтверждение сказанного привели с собою некоторое количество пленных, перебежчиков и рабов, показывая, будто они уже начали исполнять принятые, по достигнутому соглашению, обязательства. В тот же день другая делегация отбыла в Рим для официального утверждения мирного договора. С этого момента вступало в силу перемирие. Однако, несмотря на эффектную дипломатическую удачу, предвещающую, казалось бы, скорое завершение тягостной для обеих сторон войны, ни в Карфагене, ни в римском лагере не наблюдалось особого воодушевления. В пунийской столице старейшины стращали народ мифами о надменности и воинственности римского сената, а в стане Сципиона сама легкость переговоров внушала подозрения, усугубляемые еще и ярмарочным поведением послов. Правда, кое-кто из легатов усматривал сговорчивость пунийцев в излишней мягкости проконсула. Такие офицеры укоряли полководца за поспешность и недостаточную строгость при выработке пунктов проекта соглашения. Но все же большинство друзей Сципиона полагало разгадку неожиданной покладистости карфагенян, неестественной даже и для более прямодушных народов, в том, что те желали не мира, а лишь перемирия, стремясь выиграть время. А так как избранным способом они могли выгадать не более двадцати-тридцати дней - срок слишком малый для обучения военному делу ремесленников и купцов, населяющих Карфаген - то легко было догадаться об их намерении дождаться возвращения в Африку армий Ганнибала и Магона для возобновления войны. В этой ситуации представлялось логичным не идти на перемирие, чтобы воспрепятствовать переправе к месту действий всех вражеских сил. Но Сципион считал целесообразным дать возможность врагам беспрепятственно уйти из Италии, поскольку попытки помешать им таили бы в себе угрозу возникновения большой сухопутной или, что еще опаснее, морской битвы, он же не мог доверить судьбу генерального сражения какому-либо другому полководцу и иному войску, кроме себя и своих проверенных закаленных легионов. Причем факт ухода противника из Италии и сам по себе был значительным стратегическим, а при новом витке дипломатии, и политическим успехом. Поэтому Сципион скоро убедил весь штаб в правильности собственных действий, тем более, что, отклонив мирные предложения карфагенян, лживость которых не поддавалась доказательству, римляне потеряли бы авторитет блюстителей справедливости, что отвратило бы от них уже покоренное пунийское население и вообще уменьшило бы моральную силу войска и государства в целом. Еще о некоторых, более частных причинах, побудивших его согласиться на переговоры, Публий умолчал. Так, например, он желал стимулировать борьбу между партиями войны и мира в Карфагене, а также проверить действием настроение своего сената.
12
Итак, центр событий, спустя несколько лет, вновь переместился в Италию. И на севере, и на юге страны произошли сражения. Ганнибал вступил в бой с консулом Гнеем Сервилием. Здесь все проходило по ставшему давно привычным сценарию. Консул проявил довольно высокую квалификацию, позволившую ему не проиграть Пунийцу, но недостаточную - для победы над ним. Поняв, что соперник не бросается сломя голову в его, набившие оскомину западни, Ганнибал организованно отвел войско в лагерь. На основании этого Сервилий возомнил себя победителем и послал в Рим донесение о якобы грандиозном успехе, в меру своей фантазии завысив урон противника. На севере, в землях предальпийских галлов, армия Магона, наконец-то осмелившегося покинуть лигурийское убежище и предпринять попытку прорваться в Бруттий для соединения с силами брата, встретилась с войсками проконсула Корнелия Цетега и претора Квинтилия Вара. Исход этого, действительно значительного и ожесточенного сражения долго оставался неясен. Вначале римляне достигли перевеса за счет обходного маневра конницы, но карфагеняне быстро перехватили инициативу атакой слонов. Потом римляне ударили на уставшего врага резервным легионом, но и тут пунийцы устояли. Правда, при отражении этого натиска Магон был вынужден лично придти на передовую, чтобы мобилизовать своих воинов и воодушевить их собственной отвагой. Однако риск полководца не оправдался: он получил ранение и с помощью приближенных покинул поле боя, после чего отступили и его войска. Потери пунийцев приближались к пяти тысячам, а урон римлян составил две с половиной тысячи воинов. Но главным итогом сражения был не тактический, а стратегический результат битвы. Попытка Магона сыграть активную роль в войне не удалась, он снова возвратился в Лигурию и занял выжидательную позицию.