Уже в ближайшее время проконсул предоставил союзнику возможность отличиться. Пунийцы наконец собрали значительные конные силы, но заперлись с ними в одном из окрестных городов, намереваясь препятствовать римлянам грабить страну в ожидании основного войска, которое в срочном порядке формировал Газдрубал, сын Гизгона. Естественно, Сципион решил уничтожить эту часть карфагенской армии до прибытия Газдрубала. Он провел тщательную разведку местности, а также возможностей противника, и без труда составил план операции. Выстроив конницу, полководец, чтобы воодушевить воинов, объявил поведение вражеских всадников, прячущихся в городе, трусостью, после чего повел свои турмы за собою. Зная еще со времен сражения при Требии способности нумидийцев к провокациям, Сципион послал отряд Масиниссы вперед. Подскакав к городским воротам, африканцы стали вызывать пунийцев на бой. Пользуясь поднявшейся суматохой, Публий с остальной конницей незаметно подобрался к месту событий и расположился за холмами. Тем временем нумидийцы то, бахвалясь, гарцевали на виду у противника, то, словно испугавшись возможной вылазки, отступали назад, затем снова приближались, дразня засевших за стенами. Раззадоренные пунийцы, кроме прочего, сознававшие свое численное превосходство, в конце концов вышли за ворота и вступили в схватку. Отряд Масиниссы, ведя бой с переменным успехом, умелым маневрированием завлекал врага все дальше и вытягивал из города все новые эскадроны. Измотав противника, нумидийцы заманили его к холмам, из-за которых выступила конница Сципиона и со свежими силами обрушилась на разрозненные части соперника, одновременно перекрыв им обратный путь в город. Около тысячи пунийцев сразу же оказалось окружено, и все они погибли, либо сдались, остальных римляне упорным преследованием рассеяли по округе, причем многих удалось взять в плен. В том же порыве победители ворвались в город.
Успех был полным, но Сципиону этого казалось мало. В нем, как никогда прежде, бурлила жажда деятельности. Сейчас ему представлялось, будто он может все, что никто и ничто не устоит перед напором силы его ума и духа. Вообще, с прибытием в Африку Публий ощущал себя по-иному, он воспрял и преобразился, более того, с ним произошло нечто странное: все его чувства и способности обострились до грани мистического. Ему чудилось, будто он уже бывал в пунийской стране, знаком с рельефом и растительностью, узнает места, в которые попадает впервые, по ночам ему мерещились кривые сумрачные улицы Карфагена с высотными домами, где он почему-то прекрасно ориентировался. В какие-то периоды возникало такое впечатление, словно взор его проникает сквозь стены и темноту, а мысль опережает время, и потому он заранее угадывает намерения своих легатов и то, что хочет сказать ему тот или иной из них, и даже предчувствует погоду. Он будто бы вырос далеко за пределы тела и пронизал собою все вокруг: и время, и пространство. Причем удивительным образом это необычайное состояние не утомляло его, и самочувствие было превосходным, зато на фоне столь яркой жизни предшествовавшее существование казалось вялым, как болезнь.
Однако пока Сципион обуздывал свое вдохновение. В нынешнем положении римлянам следовало проявлять осторожность, об этом им напоминал и пример экспедиции Атилия Регула. Правда, при всей аккуратности предпринимаемых шагов, необходимо было все же стремиться вперед. В штабе Сципиона выдвигались идеи либо похода в царство Сифакса с целью помешать нумидийцу собрать войско, либо осады самого Карфагена. Полководец отклонил оба предложения. Поход в Нумидию представлял собою неоправданный риск ввиду отсутствия надлежащего тылового обеспечения, а римляне пока не имели в Африке солидной базы и в качестве таковой использовали Сицилию. Для атаки же вражеской столицы Сципион не располагал достаточными силами. Хотя Карфаген размещался на полуострове со сравнительно узким перешейком у основания, и римского войска, пожалуй, хватило бы для осады города с суши, но на море карфагеняне имели подавляющее превосходство над флотом Гая Лелия. Кроме того, чтобы сломить сопротивление такого громадного могучего города, потребовалось бы несколько лет, тогда как не позднее, чем через один-два месяца, пунийцы, несомненно, закончат подготовку войска, а с его выходом на арену борьбы уже римляне, подступись они к Карфагену, окажутся в осаде. Все же некоторые офицеры и после приведенных доводов полководца оставались при своем мнении и утверждали, будто нападение на столицу даже при отсутствии прямого успеха произведет моральное давление на противника и надломит его дух. Но проконсул не согласился и с этим, поскольку считал подобное психологическое воздействие кратковременным, таким, которое по мере выявления бессилия нападающих обернется воодушевлением и даст противоположный результат. Вместо отвергнутых вариантов Сципион принял решение идти на Утику. Этот город не обладал особой военной мощью, но имел большое политическое и экономическое значение. Утика вполне годилась на роль материальной базы войска, кроме того, используя родственные и финансовые связи ее населения, можно было бы воздействовать на пунийцев других городов. Такой ход представлял бы собою существенный этап в овладении страной. Удача задуманного предприятия для ливийской кампании была бы равносильна захвату Нового Карфагена в испанской войне.
Публий, еще находясь в Италии, присматривался к положению Утики и характеру ее населения. Утиканцы, будучи соотечественниками карфагенян по метрополии, тем не менее, всегда недолюбливали надменных и корыстных, даже по пунийским меркам, жителей столицы, видя в них соперников как в области политики, так и - торговли. Имея в настоящее время формально равные права с карфагенянами, реально они постоянно ощущали диктат могучих соседей, подавлявших их экономическую инициативу; а для купеческого города лишение свободы торговли страшнее политического рабства. Нереализованная, скованная энергия утиканцев трансформировалась в недовольство, а последнее в свою очередь спрессовалось в злобу. Неслучайно они однажды уже предлагали римлянам поддержку в войне с Карфагеном. Зная, каковы отношения между двумя важнейшими пунийскими городами, Сципион рассчитывал использовать силу их взаимного отталкивания в собственных интересах. В Сиракузы к нему не раз просачивалась информация о том, что влиятельные группы населения Утики желают дружбы с Римом, и ему даже удалось нащупать связи с ними. Однако теперь, когда пунийцы в родной стране, у самых своих жилищ увидели римское войско, чувство национального родства взяло верх, и возобладал патриотизм. Контакты с потенциальными союзниками оборвались. Но как бы там ни было, за Утику стоило бороться, тем более, что в условиях войны, с изменением ситуации при крутых виражах фортуны, воинственность нередко сменяется трусостью, а упорство уступает место измене.
Прежде чем взяться за большие дела, Сципион во главе конницы совершил еще один рейд в прибрежную зону пунийской страны. Захватив по пути несколько городков и селений, основательно нагрузившись при этом награбленным, римляне благополучно возвратились в лагерь, откуда оперативно снарядили второй морской караван в Сицилию. Не столь уж великую ценность имело пунийское добро, сколько значим был сам факт поступления добычи из недр вражеской державы.
Приближалось время выборов магистратов на предстоящий год, и сторонники Сципиона в Риме усиленно готовились к новому туру политической борьбы. С получением из Африки вещественных доказательств успешного начала похода, они располагали весомыми аргументами в споре с соперничающей партией.
Выполов в окрестных селах пунийцев лишнее богатство, Сципион приступил к осаде Утики. Первым делом он перенес лагерь ближе к городу и расположил его так, чтобы в дальнейшем прикрывать осаждающих от нападения вражеских войск со стороны материка. Возведя затем в несколько дней необходимый минимум сооружений, римляне ясно обозначили угрозу городу. Но утиканцы, твердо рассчитывая на помощь извне, не проявили миролюбивых настроений. Тогда Сципион решил предпринять штурм.
Расположив метательные машины на холме у самой городской стены и на кораблях, римляне со всех сторон обрушили на обороняющихся шквал стрел и камней. Под прикрытием этого обстрела одновременно с суши и с моря они устремились на приступ. Пришли в движение штурмовые башни, "черепахи", сверкающие на солнце чешуей щитов, тараны с "бараньими головами", поползли громадные навесы, а в заливе вспенилась от весел вода, и множество судов, включая грузовые, также оснащенные всевозможными достижениями Архимедова искусства, двинулось к стенам. Зазвучала воинственная музыка труб и барабанов, раздались грозные, возбуждающие азарт крики. Вздыбились лестницы, всевозможные зацепы, крюки и потянулись к выступам на городских укреплениях. Сотни воинов смело стали карабкаться вверх. Пунийцы, не избалованные подобными зрелищами, серьезно отнеслись к делу и с готовностью разделили воинственный пыл римлян. Сражение сразу приняло ожесточенный характер. Обе стороны несли большой урон.
Наблюдая за ходом битвы с возвышения, расположенного почти напротив главных ворот, Сципион быстро понял, что запугать или застать врасплох противника не удалось и атака выродилась в примитивный лобовой штурм. При таком ходе боя победа может быть достигнута лишь ценой великих потерь. Утика не стоила подобных затрат. Несмотря на потребность в создании базы на африканском побережье, борьба за опорный пункт имела все же второстепенное значение; судьба войны решалась не здесь. Потому Сципион, едва получив от Гая Лелия донесение о том, что и со стороны моря ситуация складывается аналогичным образом, дал отбой наступлению.