Клубок отмирающих переживаний и забот тяготил его, как нарыв. Требовалось возможно скорее избавиться от него и расчистить место новым мыслям. Для этого необходим отдых. Он побрел во дворец.
Предаваться безделью Сципион не умел и в качестве отдыха занялся второстепенными, повседневными делами провинции. За этой суетою к следующему дню у него будто сам собою, а реально - в результате скрытого внутреннего напряжения и концентрации духовных сил, вызрел план дальнейших действий, который он без промедления начал приводить в исполнение. По его приказу со всей Сицилии стали собирать продовольствие и прочее снаряжение для армии и доставлять в портовый город Лилибей, туда же во множестве были отправлены и грузовые суда. Сам Сципион еще раз осмотрел предназначенных для экспедиции солдат и, отобрав из них не более половины, лучших, по его мнению, велел им готовиться к походу.
При комплектовании войска Публий старался сочетать вместе пожилых и молодых воинов, прославленных и новичков, темпераментных и спокойных, лихих и тщеславных с расчетливыми так, чтобы создать подразделения, за счет разнохарактерности заряженные внутренней энергией, и колдовал над ними, как халдей над своим зельем. Особое внимание при этом, естественно, уделялось подбору офицеров. Если уж Сципион всех центурионов знал поименно, то военных трибунов и легатов он и подавно изучил досконально, наблюдая за ними в ходе бесчисленных маневров. Однако, следуя давно выработанному правилу, Публий, оценивая людей, пытался представить их поведение в экстремальной ситуации, так как ярче всего человек проявляется именно в критический момент, на изломе судьбы, и с помощью такого своеобразного мысленного моделирования иногда приходил к любопытным выводам. Впрочем, при выборе офицеров приходилось учитывать и немало дополнительных факторов: родственные и дружеские связи кандидатов, симпатии к ним не только солдат, но и народа в Риме, и многое другое. Тысячи нитей связывали войско с Италией, и, привлекая к себе в штаб чьих-либо сыновей или племянников, Сципион обеспечивал покровительство своим замыслам видных сенаторов в столице. Так при нем оказалось даже двое молодых Фабиев.
Решил он оставить в прежней должности и Порция Катона. Поэтому, встретившись с ним после инцидента, Публий сделал вид, будто не знает о его предательстве. С максимальной приветливостью он сказал: "Ты выздоровел, Порций? Я очень рад". Однако эту фразу применительно к данному случаю можно было истолковать не только как проявление великодушия полководца, закрывшего глаза на проступок подчиненного, но при желании - и как насмешку. У Катона было соответствующее желание, и он в словах проконсула усмотрел всего лишь стремление уязвить его.
Вообще, Порций Катон сразу невзлюбил Сципиона и не только потому, что получил заряд неприязни от непреклонного старца Фабия Максима. Марк во всем был противоположен Публию. К любому делу он приступал обстоятельно, не спеша, брал упорством, трудом, и его раздражала кажущаяся легкость, с которой всего достигал Сципион. Тот представлялся ему поверхностным талантом, баловнем судьбы. Подспудно в нем зрела зависть. На протяжении нескольких месяцев Катон наблюдал, как ловко Сципион обходит запреты сената и собирает мощное войско как бы лично для себя. Он видел в проконсуле выскочку, который ради своей славы рискует тысячами жизней, ввергая их в безумную авантюру. Причем у грубоватого плебея Катона сложилось даже физическое неприятие утонченного холеного аристократа Сципиона. А после недавних событий, связанных с сенатской комиссией, его неприязнь переплавилась в ненависть, как рыхлая руда - в железо. Он переступил ту черту, за которой человека уже невозможно переубедить, и отныне во всех поступках Сципиона Катон подозревал только недоброе.
Но в нынешней ситуации Порций ошибался в той же степени, в какой был бы не прав и тот, кто в его положении поверил бы в чистосердечное прощение полководца. Истина, как это часто бывает, находилась посередине. Будучи государственным человеком, Сципион не мог поддаваться ни ненависти, ни порыву великодушия, он обязан был руководствоваться не чувством, а беспристрастным расчетом, исходя из интересов порученного ему дела. Поэтому он и решил, что лучше иметь рядом с собою раскрытого и скомпрометированного противника, чем тайного врага в лице другого офицера, которого мог бы подослать ему Фабий вместо Катона. Причем он и в самом деле оказывал благо квестору, так как изгнание из войска, для какового имелось вполне достаточно оснований, опозорило бы его и навек перечеркнуло карьеру.
Вскоре Сципион и сам был готов покинуть Сиракузы, но тут прибыло посольство от Сифакса и ему пришлось задержаться еще на день. Публий с нетерпением ожидал нумидийцев год назад, теперь же они лишь вызвали его досаду. Располагая после экспедиции Лелия надлежащими сведениями об обстановке в Африке, Сципион знал, сколь глубоко увяз нумидийский царь в интригах карфагенян, и рассчитывать теперь на изменение его позиции было равносильно надежде на чудо, так что визит африканцев не предвещал ничего хорошего.
Сципион умел владеть собою и почти всегда подавлял внешние проявления гнева, но при чтении послания своего недавнего друга это удалось ему с большим трудом. Несомненно, рукою нумидийца водил его нынешний тесть Газдрубал, сам варвар не способен на такое лицемерие. В письме открыто смаковалась измена Сифакса, которая подавалась как всеафриканский патриотизм. От имени царя римлянам с пафосом указывался предел их владений вне границ Африки. А в заключение Сифакс в витиеватой форме угрожал Сципиону войной, если тот ступит на ливийский берег.
Закончив чтение, Публий поинтересовался у послов: осмелились бы они преподнести подобное письмо не римлянину, а какому-либо варварскому царю, и после угрожающей паузы добавил: "Впрочем, я - не дикарь и не наказываю невольных переносчиков заразы. Я покараю истинного виновника оскорбления". После этого Сципион сразу же принялся писать ответ, и поскольку он понимал, что таким посланием пунийцы хотели закрепить разрыв его отношений с Сифаксом, то, вопреки желанию врагов, изгнал из строк свое негодование. Письмо получилось сдержанным и представляло собою совет соблюдать заключенный пред взором богов договор, а также больше доверять тем людям, которые лучше, чем тем, которые ближе. Запечатав пакет, он передал его нумидийцам и велел им немедленно отправляться в обратный путь.
Как ни быстро проконсул управился с посольством, африканцев видели и в городе, и в лагере. Солдаты не знали об измене Сифакса и полагались на его помощь. Во избежание кривотолков, неизменно следующих за неопределенностью, необходимо было как-то сообщить им об итогах визита. Сципион собрал войско и выступил с короткой речью. Он сказал, что все готово к походу, путь в Африку открыт. Рим снял последние ограничения с их действий, одновременно и ситуация в самой Ливии требует скорейшего прибытия римлян: Масинисса давно томится в нетерпении, а сегодняшняя делегация от Сифакса также подтвердила, что римлянам следует срочно заняться африканскими делами. Такая двусмысленность вполне удовлетворила любопытство непритязательных легионеров. Все успокоились, и Сципион дал приказ готовиться к выступлению из лагеря.
Утром пехота кратчайшей дорогой направилась в Лилибей, а сам Публий с конницей еще раз посетил основные сицилийские города. На торжественных встречах, устраиваемых местными общинами, Сципион произносил довольно однообразные речи, в которых говорил о важности предстоящего похода и о выгодах, ожидающих сицилийцев в результате победы. Войну Рима с Карфагеном он представлял как противоборство цивилизованной Европы и дикой Африки, то есть как общее дело и римлян, и греков, а в заключение призывал всех напрячь физические и духовные силы для последнего, решающего акта этой справедливой и благородной по своим целям войны. Затем перед толпою торжественно проходили эскадроны Сципиона, придавая внушительность его словам, после чего сицилийцы "напрягали силы" и делали очередной взнос в казну проконсула. Как ни иссушали подобные парады впечатлительную душу Сципиона, он терпеливо с истинно римским упорством раз за разом повторял этот ритуал на всем пути следования и прибыл в пункт назначения с заметным подкреплением материальных ресурсов.
В Лилибее бурлило людское море, захлестывая улицы волнами эмоций. Окрестности были заняты войсками и забиты бесчисленными обозами. Сюда съехались многие римские нобили и почти вся сицилийская знать. На какое-то время этот город сделался столицей провинции, а возможно, и всего Средиземноморья. Здесь зрели события, которые вскоре потрясли мир.
Сразу по прибытии в Лилибей Сципион погряз в нагромождении всевозможных дел, хотя прежде казалось, будто все вопросы были решены еще в Сиракузах. Но он со стоической выдержкой переносил эту суету и кропотливо вникал в каждый нюанс, поскольку понимал, что сейчас закладывается фундамент всей кампании, и затраченный здесь труд даст результат в Африке.
Вскоре вернулся из Рима Марк Помпоний и привез добрые вести. Выслушав восторженные отзывы комиссии о деятельности Сципиона, сенат подавляющим большинством голосов дал согласие на поход против Карфагена. Кроме того, Помпоний добился для проконсула права использовать сицилийские войска по собственному усмотрению, что давало возможность привлекать каннские легионы. Пока Сципион снарядил только половину армии, остальную же часть предполагал набрать из этих не по собственной вине попавших в опалу подразделений. Теперь он мог приступить к делу.
Публий еще не встречался со своими давними соратниками, с которыми расстался в Канузии двенадцать лет назад, но от доверенных людей знал, что годы не остудили их воинственный пыл и, по-прежнему ненавидя врагов, а также страдая от обиды, они вдвойне жаждут битвы.