- Вздор какой!
- Як бога кохам, правда! Эти мертвецы становятся атаманами загонов, и тогда уж ни пуля, ни меч не берет никого из загона, потому что они, эти мертвецы, заговор знают.
- Не говори мне басен.
- Пани ничему не верит, а вот все говорят и сама я слыхала. Пусть пани выйдет о полуночи в лес да приложит ухо к земле, так ясно услышит, что под землею кто - то кует, вот так и раздается: бух - бух! А то пойдет тукать: ту - ту - ту! Вот как бы двумя молотами кто работал; а то почудится звон или визг стали…
- Что ж бы это значило? - оглянулась невольно в открытое окно Марылька, откуда на нее смотрела слепым глазом черная ночь.
- А то, моя пани кохана, - перекрестилась тревожно Зося, - что нечистая сила кует козакам и схизматам оружие. Да вот даже наш человек рассказывал. Заблудился он третьего дня в Черном бору, так что и ночь застала. Идет да идет, слышит, издали стук доносится, словно вот коваль кует. Только сильный стук, - не простой, видно, коваль. Пошел он на голос, в самую чащу зашел; видит, страшная пропасть внизу, вся непролазным кустарником заросла, а оттуда и стук несется. Пополз он к самому краю обрыва, уцепился за кусты, перегнулся и глянул вниз, да как глянул, так и обмер… - Зося невольно понизила голос до шепота и продолжала, боязливо оглядываясь по сторонам: - Видит, в самом низу пропасти горн устроен, и горн не горн, а что - то такое, что над ним искры огненным столбом стоят, а подле него куют на раскаленных наковальнях три кузнеца, по виду совсем запорожцы - и чубы, и оселедцы, только над головой вот такие рожки, - приподняла она над головой два пальца, - а на руках…
- Затвори - ка окно, мне что - то холодно, - прервала ее, не поворачивая головы, Марылька и нервно передернула плечами. - Ты вот лучше от прислуги этого толстого пана, что вечером приехал, выведай что - нибудь.
- Я, моя пани, с прислугой не очень якшаюсь.
- Ах, да, я и забыла, - язвительно улыбнулась Марылька, - ты с панством больше!
- Ой, пани слышала! - вспыхнула полымем Зося и продолжала смущенно: - Проходу мне нет, нигде не могу спрятаться. Только я все для пани, пани увидит, еще и поблагодарит.
- Да, верно, - рассмеялась Марылька, - особенно если ты будешь удерживать храбрую шляхту здесь, при нас, а то одним нам теперь опасно оставаться, а мой пан и пан есаул его ежедневно отлучаются по делам, по усмирениям.
- По хорошим делам отлучаются они, - лукаво покивала головой Зося.
- Где же теперь хороших найти? По серьезным, но опасным, говорит муж.
- Ой ли? - подмигнула бровью служанка.
- Что ты хочешь сказать? - взглянула на нее сурово Марылька.
- А то, что пани не знает, - громко начала Зося и, качнувшись к своей госпоже, шепнула ей что - то на ухо.
- Лжешь! - побледнела и поднялась грозно с кресла Марылька.
- Я докажу. Я для пани готова на все, - зачастила тревожно наперсница, - пожертвую собой, а выведаю.
- Довольно! Уйди! - прервала ее жестом пани и, затворив на защелку дверь, упала как подкошенная на кровать.
IV
Среди мрачного бора, понадвинувшегося стеной к котловине, лежит светлое озеро; бледное, подернутое прозрачною пеленой небо дает ему какой - то молочный отлив, а снопы лучей играют всредине тонким переливом алых тонов. Вблизи же воды озера кажутся изумрудными; они до того прозрачны, что даже на значительной глубине брезжит сквозь них то бархатное дно с волнующимися нитями водорослей, то обросшие мхом камни с мигающими в расщелинах линиями всполошенных рыб. Почти посредине озера высится над сверкающею золотыми блестками гладью темная мохнатая глыба, - это небольшой островок, весь заросший молодым березняком и жимолостью, с бурыми изломами торчащих среди них скал,
В середине острова совершенно спряталась между зарослями небольшая рубленая хата с двумя хозяйскими пристройками; она не обнесена никакой изгородью, быть может, потому, что самою прочною оградой этому уединенному жилью служит кольцо широких и глубоких вод… Да, с самого островка озеро кажется огромным, ближайший берег отстоит не менее как на полверсты, а дальнейший скрадывается в тонкой дымке тумана. В прибрежном тростнике и у скал не видно ни челна, ни парома, а между тем этот островок не пустынен: тонкая струйка синего дыма, вьющегося из черной трубы, обличает здесь присутствие человека. Но кто он? Беглец ли, скрывающийся от панского глаза, или пленник, заключенный в открытой тюрьме?
Одна из светличек неказистой, словно разлезшейся хаты обставлена довольно нарядно, даже с некоторою претензией на роскошь: низкие стены ее увешаны от потолка до полу коврами; кругом у стен протянулись широкие топчаны, по ним разбросаны мягкие подушки пестрых цветов; глиняный пол закрыт пушистым кылымом; деревянный, из крестообразно сложенных бревен, потолок расписан яркими красками, на нем посредине висит большая лампада; в углу стоит широчайшая дубовая кровать, прикрытая полами розового адамашкового полога. В маленькие подслеповатые окна проникает и днем мало света, так как их обступили дружно березы, а под вечер в светличке ложится таинственный полумрак, навевающий ленивую дрему. В светличке сидит на подушке в углу, пригорюнившись, знакомая нам Оксана. Она за эти полгода несколько похудела и побледнела, но зато характерные черты ее личика и линии стройной фигуры получили полную законченность, последние, так сказать, удары резца художника - природы, и поражают совершенством неотразимой красы. Затворничество и душевные муки легли на ее прекрасном лице нежною прозрачною тенью и придают ему отражение неизменчивой беспросветной тоски; между черных сжатых бровей легла заметная черточка, глаза от матовой белизны лба и щек, тронутых легким румянцем, словно еще увеличились, а бахрома ресниц удлинилась; чуть вздернутый, но выравнявшийся носик приобрел пикантную прелесть. Теперь ее бледно - алые, красиво очерченные губы энергически сжаты, в прядях черных шелковистых волос потонула обнаженная по локоть рука, на которую дивчына склонила головку.
На кровати сидит, поджавши ноги, какая - то светлоокая и светловолосая молодая девушка с тонкими чертами лица, изумительной белизной кожи и нежным румянцем. Охвативши колени руками, она мерно качается, не сводя теплого взгляда с Оксаны.
Другая, пожилая уже, молодица, сидит, пригорюнившись, на скамейке, подперши щеку рукой. Голова у нее заверчена большим платком, словно чалмой, руки засучены по локти, фартук подоткнут.
В светлице стоит тишина. Сквозь отворенное окно льется теплый, наполненный болотной влагою воздух.
- Скажите мне, Христа ради… на бога, - взмолилась наконец Оксана, устремляя свои черные, подернутые дрожащею влагой глаза то на ту, то на другую из своих стражниц, - скажите мне, где я? Куда меня завезли? Какая ждет меня доля?
Оксана уже здесь, в новом заключении, почти две недели и ничего худого не видит: старшая, очевидно хозяйка, обращается с ней очень ласково, младшая выказывает трогательное сочувствие и даже скрытую жалость, которая прорывается иногда непроизвольною слезой; но эта - то скрытность, при неотступном надзоре, тревожит и пугает Оксану: ее они расспрашивают обо всем, а сами не высказываются и на ее расспросы или отвечают успокоительными баснями, или отмалчиваются, или прорываются иногда на подозрительном слове.
И теперь долго не отвечают союзницы: блондинка, перестав качаться, останавливает на Оксане свои выразительные глаза, а молодица только напряженно вздыхает.
Наконец не выдерживает блондинка долгого, мучительного взора Оксаны и роняет будто про себя:
- Теперь не бойся, дзевойка… скоро, скоро…
- Что скоро? - замирает вся в ожидании ответа Оксана.
- Да что ее смущать? - перебивает торопливо молодица, бросая на блондинку грозные взгляды. - Разумеется, бояться нечего, не так страшен черт, как его малюют: передзеется… пустяки! А ты у нас как за пазухой…
- Бранкой не будзешь, - вставляет задорно блондинка.
- Бранкой, пленницей?! - вскрикивает, заломивши руки, Оксана. - Так, значит, я снова в неволе? Снова в капкане? Снова обманута?
- Что ты ее, Лександра, пугаешь? - притопнула даже ногою молодица и обратилась ласково, вкрадчиво к Оксане: - Какая там бранка? Это она дразнит, над тобой подсмеивается.
- Надо мной никто не насмеется, - оборвала Оксана, сдвинув свои черные, криво изогнутые брови.
- Никто и не думает… - решила уверенно молодица и добавила: - Да ну его, будет об этом! Идемте лучше полудничать.
Блондинка спустила на ковер ноги; когда она встала, фигура ее оказалась стройною, но несколько грубоватою, лишенною тонких очертаний и изысканной грации. Потянувшись всласть, девушка лениво поплелась к двери.
- А ты, любко, чего не идешь? - обратилась ласково молодица к Оксане.
- Не хочется, титочко, мне и на думку не идет еда.
- Да ведь без еды - то выбьешься из сил.
- А хоть бы и навек!
- Ну - ну, не дури! - закачала головой молодица. - Ты еще и не жила, перед тобою светлая дорога, все в руках божиих, все в его воле! А самой себя изводить грех. Поешь хоть немного, хоть чего - нибудь тепленького.
- Не могу, душа не принимает, - заявила Оксана решительно и легла на топчан, сжимая руками голову, словно от охватившей ее боли.
- Как знаешь, - протянула молодица, окидывая ее подозрительным взглядом. - Только не гневайся, а дверь - то я, на всякий случай, припру… не ровен час!
Молодица вышла из светлицы, захлопнула дверь и засунула ее тяжелым железным засовом.