Несмотря на запрет Зирех, Мокки все-таки хотел бежать к ней. Но его остановил крик, хриплый и резкий, с необычной модуляцией. Не могла же Зирех, такая хрупкая и тонкая, издать этот крик. "Тогда кто же?", – подумал саис… Все мышцы его напряглись, чтобы броситься вперед, и тут же расслабились. Огромный пес, услышав окрик, покорно припал к земле у самых ног маленькой кочевницы. Крик повторился, и два других пса, оставив Уроза, подбежали к тому, который уже лежал. Вдруг успокоившись, все три собаки вопрошающе и внимательно смотрели необыкновенно умными взглядами на женщину. "Они ждут ее приказов. Так, значит, это она кричала?" – подумал Мокки. Словно отвечая ему, Зирех протянула руку в сторону дымков.
Злобные глаза животных мигнули раз, другой. Потом длинными прыжками все три безухих демона понеслись в ту сторону, откуда появились.
– Как, как ты научилась такому крику? – с восхищением спросил саис у Зирех.
– Так это же собаки кочевников, – ответила та. – Хороша бы я была, если бы забыла команды, которым они подчиняются.
Уроз проехал перед Мокки и Зирех, словно не видя их. Волнение схватки, счастье боя исчерпали свои возможности. Толчки и беспорядочные движения больной ноги во время нападения собак усилили его страдания. Только одно средство от боли знал Уроз: ехать вперед, согласовывая с шагом коня движения пилы, туда-сюда, мучившей его плоть, доводя себя до полуобморочного состояния, и таким образом перенести свою жизнь в убежища, где человек оказывается невосприимчивым ни к радости, ни к боли, и где есть место только для игры воображения и мечтаний. На помощь Урозу пришли лихорадка с ее все усиливающимся звоном в ушах и поднявшееся в зенит солнце, залившее все белым, как расплавленный металл, светом. Боль, казалось, постепенно вышла куда-то наружу. Она была по-прежнему тут, но как бы не в нем. Она вцепилась во всадника, сидевшего рядом с Урозом, в его седле, но это уже был не Уроз. Этот несчастный двойник, которому он отдал свое раненое тело, ехал, раскачиваясь вместе с ним, расслабленный, раздавленный, растерзанный. А настоящий Уроз гарцевал в вышине рядом с самыми высокими горами. Он был сказочной вершиной, а вершина была им. Он плавал на огромных плотах, и небо было его парусом. Он гладил гигантских драконов с клыками в виде снежных вершин. И в храмах, которым невиданные горы служили всего лишь опорами, он узнавал молитвы, неизвестные даже самым набожным паломникам, даже самому ученому из богословов, молитвы, превосходившие все их проповеди по глубине истины, совершенству праведности и яркости излучаемого света.
Давно замер, умолк лай безухих собак. Только копыта Джехола нарушали тишину. Мокки и Зирех ступали беззвучно. Саис шел за конем, рядом с Зирех. Он уже не нужен был Урозу, чтобы выбирать дорогу, идя рядом со стременем, и предохранять хозяина от толчка, удара или падения. Теперь он только этого и хотел. "Падай, падай, мешок с гнильем, ну упади же, – повторял про себя Мокки, преисполненный презрения к этому обмякшему в седле телу, едущему в позе, недостойной наездника. – Падай же, и пусть солнце иссушит, а ночь заморозит твой труп".
Он взглянул на Зирех. О чем она думала? Лицо ее было видно в профиль и ничего не выражало. Спросить? Но как? Это чертово молчание скал, неба и солнца не оставляло места для звука человеческого голоса. И все же Зирех заговорила: она умела высказывать свои мысли на манер немых. Она сказала:
– Если он упадет, мы его прикончим.
– Да, да, – тихо согласился Мокки. И одними губами она добавила: – А кочевники будут свидетелями нашей невиновности.
– Да, да, – снова отозвался Мокки.
Слова эти были не громче дыхания. Но воздух был так тих и легок, что вибрация их долетела до Уроза. Во всяком случае, до его двойника, до того, кого удерживало в седле и в человеческом каркасе одно лишь страдание. Пока другой Уроз, недосягаемый для всех, по-прежнему плыл от вершины к вершине, этот почувствовал тревогу. Так умирающий волк чует, как по его следу идут хищники, питающиеся падалью.
С такой же алчной надеждой Мокки и Зирех молча, бесшумно, шли за всадником, теряющим остатки сил… Падение… Удар в висок… Еще удар… Смерть… И все признаки несчастного случая… Скорее: завещание, деньги… Юрты кочевников… Оплакивание… Похороны… И наконец свобода. И богатство. Чтобы исполнилось это неодолимое желание, достаточно было потери сознания, толчка, неверного шага коня.
А солнце тем временем поднималось все выше… тени становились все короче, а потом и вообще пропали. Сжавшееся, скрючившееся тело, раскачиваясь, продолжало держаться в седле. А ровная каменная пустыня простиралась без конца, без края. У Мокки не хватило терпения шакала или гиены. Он шепнул на ухо Зирех:
– Я сброшу его.
Она наклонила свой выпуклый лоб.
Мокки подобрал тяжелый камень, по размерам широкой ладони, и побежал. Джехол шел очень медленно. Саис быстро догнал его. Еще мгновение, и он бы схватил, стащил Уроза с коня. Но в эту секунду Джехол повернул голову в сторону саиса и вдруг пошел быстрее. Мокки застыл, стоя на одной ноге. В больших, влажных глазах коня он прочел выражение, в которое не мог поверить… Такая строгость, такая враждебность к нему, саису, кормильцу, другу, брату…
"Не может быть… это не Джехол… и не я… мне показалось… полуденный свет на такой высоте обманчив", – подумал Мокки. Он с силой топнул зависшей в воздухе ногой, ускорил шаг, снова догнал коня и вновь увидел его взгляд. На этот раз сомнения быть не могло. Джехол отказывался подпустить его к себе. "Почему? – подумал Мокки. – Почему?"
Он почувствовал себя скованным холодом, парализованным. Он не мог признать себя отвергнутым единственным существом на свете, которого он всегда понимал, защищал, холил, обожал и со стороны которого видел только благодарность, наполнявшую его счастьем. Такой порядок был таким же естественным и необходимым, как само солнце. "Так почему же, почему?" – недоумевал Мокки.
"Может, из-за камня, который я держу в руке…" – подумал Мокки. Он разжал пальцы, позволив камню упасть и, словно судье, показал Джехолу пустую ладонь. Конь по-прежнему был настороже. Мокки начал приближаться. Джехол быстро отскочил на почтительное расстояние, чтобы быть недосягаемым для саиса, но сделал это мягко и осторожно, чтобы не нарушить равновесия Уроза. И опять пошел ровным, широким, упругим шагом. Мокки смотрел, как он удаляется, не в состоянии ни сделать какой-то новый жест, ни собраться с мыслями, пока Зирех, коснувшись его плеча, не спросила:
– Чего ты ждешь?
– Ничего, – ответил Мокки еле слышно… – конь не хочет, чтобы я его трогал.
– Ты что, с ним разговаривал?
– Нет, – помотал головой Мокки.
– Позови его. Он всегда слушается тебя, – настаивала Зирех.
– Сейчас не послушается, – возразил саис.
– Как это так?
Лицо саиса выражало странное разочарование и одновременно гордость. Он тихо объяснил ей:
– Великий скакун бузкаши до самой смерти защищает своего наездника против человека, который затаил против него злобу.
– Да откуда конь может знать? – спросила Зирех.
– Он знает, – отвечал Мокки.
В его голосе и в глазах были такая убежденность и такая вера, что она не смогла ему возразить. Только подумала: "Если я понимаю язык собак, сторожащих юрты, то почему большой саис не может понять то, что говорят степные скакуны?"
Джехол достаточно удалился от Мокки и Зирех, чтобы Уроз был вне досягаемости брошенного камня. Конь убавил шаг. Но время от времени оглядывался. Его настороженный взгляд говорил, что он намерен сохранять эту дистанцию.
Каждый раз Мокки тяжело вздыхал. И каждый раз Зирех шептала ему на ухо:
– Когда-нибудь он остановится.
Так они и двигались по огромному плоскогорью. Всадник в полуобморочном состоянии, защищаемый инстинктом его коня. А далеко позади – большой саис, переживающий, оттого что потерял единственного друга, и маленькая кочевница, вся в своих мечтах о богатстве.
Долгим, очень долгим был их путь. Казалось, ни усталость, ни голод, ни жажда, не смогут сломить Уроза и его коня. Солнце перевалило за полдень и стало склоняться к горным вершинам. А Джехол все шел и шел. Снова появились тени. У трех путников появились и стали расти странные спутники, прозрачные и словно струящиеся, которые, не отступая от них ни на шаг, плясали у них под ногами на каменистой почве. А Джехол все шагал. И вот уже лишь узкая полоска неба отделяла красное солнце от самых высоких гор. Сумерки придавали горным хребтам такую же мистическую тональность, как и базальтовым чудовищам, разбросанным по равнине. И на всей поверхности плато воздух приобрел такой же печальный пепельный цвет, как и земля. А Джехол все шагал и шагал.
Шел ли он сам по себе? Уроз ли управлял им, машинально сокращая свои мышцы? Понять это в вечерних сумерках и на том расстоянии, на котором находились от него Мокки и Зирех, было невозможно.
– Может, он уже умер, – предположила Зирех.
В течение всего этого долгого пути без остановок, без еды, без воды, она молчала, чтобы сохранить дыхание. Голос ее стал тихим и приглушенным. Саису показалось, что щеки его коснулось крыло летучей мыши.
– Да, он умер… – прошептала она еще раз.
Однако вместо радости, которую она должна была бы испытать при этой мысли, она почувствовала какое-то странное беспокойство. Солнце вот-вот должно было коснуться края гор. А значит, вот-вот должна была наступить холодная ночь со всеми теми бедами, что таит в себе пустыня, сотворенная демонами высоко над миром.
Рука Зирех коснулась руки Мокки. Она просила помощи.
– Если хозяин умирает в седле, то как поступает степная лошадь? – спросила Зирех шепотом.